В семье не без Гэвина

Через две недели Советник Рид изменяет своей привычке предупреждать о приезде заранее, прилетает в Бостон сразу после слушаний в Конгрессе и уютно устраивается на диване со стаканом виски. Он и не такое может себе позволить в час дня в начале недели. Может, но практически никогда не позволяет. Сегодня просто очень особенный день. Сегодня разработанный и предложенный его группой проект закона об использовании автономных ИИ в обороне США одобрен подавляющим большинством обеих палат. Ему удалось напугать сенаторов иммиграцией, террористами и китайцами. Ему удалось задобрить их посулами рабочих мест и небывалым техническим прогрессом. Америка прежде всего. Да. Патриотизм — он всегда работает. Советник Рид самодовольно посмеивается. Внутри него плещется радость, которую он давно уже не испытывал так ярко. Редкий день, редкая победа. Он вскочил в самолет сразу после голосования — почувствовал небывалый прилив сил и энергии. Почувствовал себя ровесником своих сыновей. Почувствовал с ними такое единство, что захотел разделить победу со своими. Жаль, что в доме пока никого. Мальчики на занятиях, Маркус заканчивает регистрацию «Киберлайф». Ничего, Рид подождет. Он смакует непривычную тишину и баюкает в руке тяжелый пузатый стакан. Пригубливает дорогой напиток со вкусом дыма и слив. Виски отличный, и день отличный. Вдруг ему на глаза попадаются разбросанные на столике листы бумаги. Беспорядок. Рид машинально берет один, подносит к глазам. В семье не принято читать чужое, но то ли привычка читать пометки секретаря, то ли праздничная рассеянность, а может быть, чутье заставляют Советника пробежаться глазами по записям, собрать все листы, сложить их по порядку. Он внимательно изучает тот, что должен стать титульным. Итоговое сочинение за двенадцатый класс на тему «Главный человек в моей жизни». Рид хмурится, садится в глубокое кресло и медленно перечитывает все заново, от первого до последнего слова, и чем дольше он читает, тем сильнее строчки пляшут у него перед глазами.

***

Гэвин возвращается первым и застает отца за третьим бокалом. Рид поднимает на сына мутный, тяжелый взгляд. В нем уже нет и следа утренней радости. Гэвин с трудом подавляет желание сделать шаг назад. Он никогда в жизни не видел отца в таком состоянии. — Папа?.. Что случилось? — Это я должен тебя спросить, что случилось! Что случилось в моем доме?! Рид брызгает слюной, смотрит побелевшими от неконтролируемого гнева глазами, бросает на стол листы бумаги: — Что это такое? Гэвин берет стопку, исписанную аккуратным, практически каллиграфическим почерком Элайджа — сам Гэвин никогда не пишет от руки — для этого есть клава и пароль на ноуте, чтобы никто не лазил, даже случайно. Смотрит. Начинает бегло читать. Годовое сочинение. Ну и что? Он тоже такое написал, только тема у него нормальная: «Служить Родине — это долг или обязанность». А Элайджа опять рассусоливает что-то там про… А про что, собственно? Листы настороженно шуршат в начинающей подрагивать руке Гэвина, он никак не может взять в толк, что же вывело отца из себя до такой степени. И только с третьего раза до него доходит — хотя в тексте нет имени, но сочинение про Маркуса. Теперь Гэвин понимает, что не так. Почему Маркус? При чем тут Маркус? Он поднимает на отца удивленный взгляд. — Понял теперь! Это сочинение должно было быть про меня. Главный человек в жизни мальчика — его отец! Это очевидно! Это естественный порядок вещей. А теперь представь, как я после такого буду выглядеть в глазах преподавателей? В глазах этих сплетников, которые не преминут судачить за моей спиной: «Что же это за отец такой, если мальчик предпочел ему обслугу». И вот это, — Рид тычет пальцем в бумажки у Гэвина в руке, — вот это называется исполнять сыновний долг?! Вот чему учит моего Элайджа Маркус?! Гэвин вжимается в кресло и старается не дышать. Смотрит на отца и понимает причины его истерики — он только что почувствовал себя исключенным из ближнего круга. Как Гэвин. Они оба. А Риды, они не из тех, кто позволяет себя исключать или брать над собой верх. Риды ненавидят, когда сравнение с кем-то делают не в их пользу, даже если этому кому-то они обязаны, даже если сравнение само по себе им не вредит напрямую. Риды не прощают обид? Это и есть раскол? Теперь они с отцом по одну сторону пропасти, а Маркус и Лайджа по другую? Да как такое получилось?! Под самым сердцем у Гэвина начинает шевелиться странный червь, похожий на ревность. Гэвин никак не может понять, кого он ревнует и к кому. Маркуса к Элайджу или наоборот. Сердится ли он за то, что Маркус встал между ним и Лайджем, или сердится на Лайджа, за то, что тот встал между ним и Маркусом? Как все вдруг сложно! Почему Маркус стал самым важным? Какая бессмыслица. А он, Гэвин, куда делся? Маркус с ними всего два года, ну хорошо, почти три, а Гэвин любит Лайджа всю жизнь. И отец — он же все-таки ОТЕЦ. Гэвин жует губами и старается проглотить обиду. И гонит от себя вопрос, на который не хочет знать ответа: кто самый важный человек в его собственной жизни? Когда приходит Маркус, отец уже сидит в кабинете, спокойный, как голодный паук. Гэвин качает головой, мол, лучше к Советнику пока не заходить, будет только хуже. На удивленный взгляд Маркуса Гэвин пожимает плечами и говорит шепотом: «Он хочет поговорить с Лайджем». Как только Элайджа переступает порог дома, Гэвин ведет его к отцу. Не дает даже времени сбросить уличную куртку. Советник молчит, видимо, пытается побороть негодование, потом начинает говорить. Он чуть-чуть повышает голос, но этого вполне достаточно, чтобы голос начал звучать неприятно, трескаясь в конце каждого слова. Он режет воздух, проникает через закрытые двери и доносит до Маркуса отдельные фразы: — А кто я в твоей жизни? — голос старшего Рида такой, словно отец привел Элайджа на заклание, как Авраам Иосифа, и готовится занести над ним жертвенный нож. Но в голосе отца нет ни мольбы, ни любви, ни прощения. В нем только угрозы. — Кто я для тебя? Не главный человек… Это бесспорно. Но все же какой?! «На Элайджа нельзя давить, — проносится в голове у Маркуса, — Его реакция может быть непредсказуема. Элайджу нельзя угрожать. Только не сейчас, когда случай на парковке еще слишком свеж в памяти, еще слишком под кожей. Он еще не простил тех уебков, он еще не залечил раны. Он еще не научился любить людей, но если на него давить, он научится их ненавидеть. Он сорвется! Прощать труднее, чем мстить». Маркус хочет войти. Остановить все это. Защитить. Но что он может? Увести мальчишек к себе, в тесный бедным дом? Вырвать с корнями? Но куда пересадить эти хрупкие растения? У него самого только ветер под ногами. Но… но надо попробовать. Он уже собирается вмешаться, как в мозгу вспыхивает картинкой: Советник достает из личного дела фото сестры. У нее муж, дети, налаженная жизнь. Тогда он не расценил этот жест, как средство давления. Но сейчас… Сможет ли он вывести из-под удара всех? Он останавливается в нескольких сантиметрах от неплотно закрытых дверей. Слушает. — Больше я не могу этого выносить, Элайджа! Возникла несовместимость. И я предлагаю разъехаться… Это бесспорно. — Нам с тобой? — спрашивает Элайджа, и голос его не дрожит. — Нам?! Так ты уже считаешь, что можешь вычеркнуть меня из своей жизни? Ах ты сопляк! Да ты мне всем обязан! Мистер Рид уже не кричит. Он говорит тихо и вкрадчиво, как он говорит со своими оппонентами. Советник перешел уже на стадию уничтожения. Еще немножко, и он оставит за собой выжженную землю. Перестанет разбирать своих, родных и чужих. Потом опомнится. Но будет уже слишком поздно. Элайджа будет его ненавидеть. Гэвин будет его ненавидеть. От семьи останутся руины. Если он, Маркус, заберет мальчишек — от семьи сестры останутся руины, суды по опеке измотают Лайджу, гениальный мозг будет занят ненужными проблемами. «Вся машина правосудия будет обрушена на головы близнецов и сестры», — думает Маркус и впервые ощущает себя слабым и раздавленным. «У Элайджа должно быть будущее, — решает про себя Маркус, — и это будущее не я смогу ему обеспечить. Уже нет. Я его могу теперь только испортить. Вершина Лайджа стоит одиночества». — А с кем же тогда останусь я? — подает в этот момент голос Гэвин. В вопросе этом столько эмоций, которые Гэвин всегда старался скрывать, — эмоции не для настоящих мужчин — что они могут своей силой снести целый город. Но ни Рид старший, ни Элайджа даже не поворачивают головы. — Ты променял меня на… на того… — Голос Рида уже на самом краю, вот-вот сорвется, вот-вот занесенный нож опустится, и тогда уже будет поздно что-то исправлять. — Я для тебя всю свою жизнь… а ты пренебрег моими отцовскими чувствами… Отец договорить не успевает. Распахивается дверь. — Маркус? — Советник резко поворачивает голову, — Я разговариваю с сыновьями, потрудитесь пожалуйста… — тут Рид останавливается на полуслове, его глаза светлеют, как светлеет разогретая до критической температуры сталь. От этого взгляд становится отстраненным и пугающим: — А впрочем, очень хорошо, что вы зашли. Тут Элайджа написал сочинение… хорошо, что еще не сдал, есть все-таки силы небесные, которые берегут этот дом! Сочинение «Главный человек в моей жизни». И знаете, кто в этом сочинении главный человек? Вы, Маркус… Это просто скандал. Все в классе посвятят итоговую годовую работу родителям. Однозначно! Это даже не обсуждается. И только мой сын… Что скажут люди? В какое положение вы меня ставите? Я публичный человек! Вы понимаете? Домыслы в моем положении невозможны! Я вам доверял, Маркус, а вы нанесли мне удар в спину! Но Маркус только растягивает губы в приветливой улыбке. Лицо его остается совершенно спокойным, но между этим выражением и безмятежным спокойствием Гэвин видит целое море тоски и непреклонности. — Я приношу свои извинения, мистер Рид. Тут явно возникло какое-то недоразумение. Я как раз пришел просить у вас разрешения прервать свой контракт. Я думал застать вас одного… чтобы объясниться, но, возможно, так лучше… Мне предлагают очень хороший пост. Отказываться было бы глупо. Все равно, что упустить свой шанс. Я не смогу доработать этот год. Я понимаю, что ставлю вас в очень неудобное положение. Но иногда обстоятельства сильнее нас, сэр. Старший Рид на секунду задумывается. Его глаза вспыхивают хищным светом: — Когда вы нас покинете? — Незамедлительно, сэр. Формальности мы можем урегулировать по интернету. За вещами я заеду позже. — Я не возражаю. Но мне надо еще полчаса, чтобы поговорить с мальчиками. Внутри Рид чувствует такое опустошение, что все свои силы теперь тратит на то, чтобы достойно закончить разговор. Опустошение и непонятная тяжесть под сердцем, словно он потерял нечаянно что-то важное. Потерял безвозвратно. Он гонит от себя это чувство. Хочет вернуть эйфорию утра и радость победы. Но у него не получается. Он смотрит на еще стоящего в кабинете Маркуса пустыми, холодными глазами. — Прошу прощения, сэр. Не буду мешать, — Маркус выходит быстро и решительно. «Почти по-военному», — мелькает в голове у Гэвина. Что-то холодное сжимает ему сердце в эту минуту, что-то толкает его вперед. Но он только плотнее прижимается к черной замше кресла и упрямо сжимает губы. В голове вертится рефреном, как слова рабби в синагоге, — надо бы снова начать ходить туда по субботам: «Нужен тот, кто нужен. Нужен, когда нужен… Нужен, пока нужен!» Отец еще говорит некоторое время о долге, семейной солидарности и сыновней любви, но как-то уже без энтузиазма. Гэвин кивает, соглашается, а сам прислушивается к тому, что происходит за дверями кабинета. В какой-то момент ему кажется, что где-то осторожно захлопывается входная дверь. *** Лайджа вздрагивает, когда чья-то рука дотрагивается до его плеча. Он чуть не задыхается от вторжения реальности в ход его мыслей. Он, оказывается, был не здесь, он, оказывается, ничего не слышал и не видел после того, как Маркус объявил об уходе. Он, оказывается, далеко ушел в свои страхи и сильный, очень сильный, гнев. На отца, на Маркуса, на самого себя. Как же так? Еще вчера вечером все было логично и правильно. Вчера вечером он все понимал, и было возможно все. Почему же все изменилось? Что он не учел? Почему за «вчерашним вечером» случился «сегодняшний день», и все, что он делал, чтобы организовать свою с Маркусом жизнь, оказалось бесполезно? Где-то что-то не стыкуется. Где-то, в самой сути системы отношений между людьми, закралась ошибка. Заложенная программой поведения ошибка. Он делал все, что хотел отец, он делал все, как учил его Маркус. Почему же он стоит сейчас одинокий, как никогда еще в своей жизни, и ненавидит всех? — Пойдем, Лайджа. Папа уже нас отпустил, — Гэвин смотрит на него с жалостью и пониманием, и Лайджа решает, что ему не надо от брата ни того, ни другого. Когда близнецы выходят из кабинета, в доме стоит тишина. Советник Рид еще некоторое время сидит, мрачный и больной от всего случившегося. Потом резко поднимает грузное тело и выходит из дома прочь. Большая бронированная машина увозит его в аэропорт. Больше он никогда не приедет в Бостон без предупреждения. Он возненавидит Бостон всей душой, как больные ненавидят кабинет врача, где им сделали больно. Больше он никогда не будет хотеть разделить радость. Может быть, потому, что разделить ее, по большому счету, больше будет не с кем. *** Первым делом близнецы заходят в комнату Маркуса. Там все так, словно он вот-вот должен войти следом: на столике раскрытая книга, на стуле брошенный свитер, на стене боксерские перчатки. Но он не заходит. Ни вечером, ни через неделю. Никогда. Он так и не забирает свои вещи. Чек долго пылится на зеркале в прихожей, потом куда-то пропадает. Последняя зарплата так и не находит своего адресата. Словно Маркус оставляет Советника в неоплатном долгу. Словно сбегает сломя голову от чего-то или кого-то. Не возвращается, словно боясь, что может передумать. Злость Гэвина на Маркуса постепенно проходит. Остается тоска. Злость Элайджа на Маркуса постепенно заменяется безысходностью. Он понимает, что это была не блажь и не предательство. Он даже прощает ему то, что Маркус принял решение один. Маркус сделал так, как считал лучше для него, Элайджа. Но от этого не легче. Он хочет его видеть и ждет звонка. Нет, не так. Они оба ждут звонка. И он, и Гэвин. Но Маркус не звонит. Тогда они ждут, что он приедет их навестить. Уж это-то он сделает точно. Семью же свою он навещает. И они тоже его семья. Мальчики ждут. Ожидание дает надежду. Надежда — силы. Экзамены сдаются сами собой и наступает время переезжать. Тогда Элайджа решается и звонит сестре Маркуса в Оклахому. *** Братья сидят в комнате Маркуса и смотрят, как на мост Закима надвигается тень ночи. — Он не вернется, Белый Ястреб. — Откуда ты знаешь, Быстрый мозг? Это всего лишь армия. Он вернется. — Он не вернется. — Да почему? — Он говорил, что если вдруг кто-то встанет на пути моих проектов, он сделает все, чтобы этого кого-то с моего пути убрать. Я думаю, что в тот день, когда отец нашел мое сочинение, Маркус решил, что это именно он стоит на пути. Он всегда был очень категоричен. Он принял решение. — Зря ты написал это сочинение, про главного человека. — Согласен. Люди не стоят того, чтобы быть главными. Они плохо продуманы. Никакой логики, только эмоции. Никакой благодарности. — Это ты зря про отца так. Он хотел как лучше. — Для кого? — Да ладно тебе, немножечко эгоизма — он таким был всегда. Это не делает из него монстра. — Не делает. Но и человека не делает тоже. И я не про отца. — Про Маркуса? — Нет Гэвин, нет! — Тогда я не понимаю. — Я говорю про людей. Вообще про людей. У них непоправимый дефект в программе. Они не могут быть счастливы. Не умеют. Умеют только делать ошибки. Человек не может понять человека. А без понимания нет равенства. Даже Маркус не считал себя равным. При таком раскладе — нет будущего. Люди — бесполезная биомасса. — Зачем ты так обобщаешь? Папа — человек, Лайджа. — К сожалению. — Ты — тоже человек. — Я попытался это исправить. — Ты ненормальный. — Нет, Гэвин. Я самый нормальный из всех. Мне жаль, что ты больше этого не понимаешь. Маркус бы меня понял. Он всегда меня понимал. Гэвин грызет ноготь, думает еще пару минут: — Маркус — тоже человек. Элайджа смотрит на мост, долго, Гэвину кажется, что целую вечность: — Я не хочу больше иметь с людьми ничего общего. Они пропадают. Их отнимают. Я сделаю себе своего Маркуса. И он не будет человеком. — Может быть, сделаешь себе и нового отца? — Зачем? Я не хочу иметь с ним и такими, как он, ничего общего. Их надо заменить. — На кого? — На андроидов. — Ты головой двинулся! Есть настоящий Маркус! Тебе нужен он, чтобы вправить мозги! Я тебе его найду. Завербуюсь в армию и найду! Вот тогда ты поймешь, что значит быть человеком! — Делай, что хочешь. Мне все равно. Если найдешь — забирай его себе. Гэвин думает, что Элайджа слишком обижен. За то, что почувствовал себя уязвимым, за то, что привязался. Гэвин помнит, что чувствовал себя так же, когда умерла мама. Он все не мог ее простить за то, что она его бросила. Сначала не мог, а потом это прошло. Но он не спорит с Лайджем. Куда ему! Он брата уже и не понимает хорошо. Тот выстраивает мысли с алгебраической точностью, вынося за скобки все лишнее. Напоминает отца — человека «с убеждениями». И, наверное, теперь никогда уже не поймет Гэвина. Но Маркус все может исправить. Гэвин в него верит. Надо его только найти, и все будет опять хорошо. На следующий день приезжает Карл и увозит Элайджа в Детройт. Помогает ему взять фамилию матери — Камски. Гэвин узнает об этом уже на пути в Сирию. Он выполняет никому не нужное обещание. Никому, кроме него самого. Ему до слез обидно, что Элайджа не отвечает на звонки, а Карл, покашливая и запинаясь, просит больше не звонить. Объясняет, что Элайджу лучше пока не травмировать семейными проблемами. Камски просит, чтобы его оставили в покое. Он с головой ушел в исследования, и это, наверное, правильно. «Что правильно? — хочет крикнуть в трубку Гэвин. — Стать человеком без прошлого? Стать гением с разбитым сердцем?» Но не кричит. Обрывает разговор и выкидывает симку. Зачем гению брат? Зачем гению сердце?