Последнее желание

Утро начинается с пробуждения от чересчур громких сонетов Есенина. Лэйн открывает глаза и привстаёт на кровати, пытаясь понять, где находится. Некоторое время она просто оглядывает кажущуюся ей невероятно знакомой комнату, а потом взгляд падает небольшую фотографию на прикроватном столике, и Конака вспоминает, что именно здесь они разговаривали с Достоевским в первый раз. Тогда он ещё заплел её волосы в две косички, а потом закрепил их так, что они стали образовывать круги. Кажется, это называлось баранками. А вчера они гуляли всю ночь, вернувшись домой только под утро. Сюда было ближе, чем до её квартиры, а потому Федор Михайлович любезно уступил свою комнату. А ещё этой ночью произошло кое-что очень важное. Октавиа поверила Кардиналу... Лэйн встаёт с кровати и, прежде чем направиться к двери, берет в руки фотографию. Зеленая поляна, расстеленное в тени плакучей ивы покрывало светло-голубого цвета, разожженный чуть в отдалении костер, а возле него – совсем ещё юный Достоевский, жарящий на тонких шампурах мясо. Две девочки лет десяти и тринадцати играли в мяч, а ещё одна, выглядящая ненамного младше самого Федора, читала книгу. А на обратной стороне рамки чей-то детский почерк вывел незамысловатые слова. Лэйн ещё не так хороша в русском, как хотелось бы, но переводчик уже не раз спасал её в таких ситуациях. "Старшему брату от любящих его сестер. На память о самом лучше лете." Вот, значит, как они выглядят. Есенин однажды упоминал, что сестры Достоевского ничего не знают о его настоящей профессии. Как и не знают того, скольких людей он успел отправить на тот свет. Наверное, тем лучше для них. Если бы у Лэйн была семья, она бы тоже не хотела, чтобы те знали, каким чудовищем она является на самом деле. Вот только у неё нет семьи. И нет друзей. Если не считать Кёки и членов вражеской мафии организации Крысы Мёртвого Дома. От этой мысли становится грустно, и девушка решает поскорее окунуться во всегда теплую и дружескую атмосферу компании русских. – А где Сережа? Я слышала его голос всего пару минут назад. Если и есть какой-то человек, чьё отсутствие невозможно не заметить, так это Есенин. Он был солнечным и ярким, а ещё он никогда не позволял грусти взять над собой верх. Неосознанно, но Лэйн тянулась к его компании также, как и бабочки тянутся к свету, разве что, тепло Сережи, в отличие от пламени костра, не способно кого-либо обжечь. – Побежал в магазин за молоком, – открывает полузакрытые глаза Дес, – и слава богам. Надоел. – Он просто любит тебя. Будь хоть немного милосердней. Пожалуйста. – Не любит, зайка, – отрицательно качает головой подкрашивающая глазки Цветаева, – он лишь себя любит и свои любовные победы. А здесь брошен вызов его неотразимости. Я давно говорю Дес переспать с Сережой разок, чтобы отстал, сейчас вот разве что думаю, что бесполезно это. Так давно он жаждет заполучить её, что уязвленное самолюбие с настоящей любовью спутал. Уязвленное самолюбие? Нет, не может быть так... – Я не разбираюсь в отношениях, – негромко возражает Лэйн, – но мне кажется, что Серёжа искренен. Она вспоминает, каким теплом вспыхивали глаза Раймонда, когда они общались, вспоминает его мягкие прикосновения, его нежные губы и его голос. Вспоминает – и видит в нём Есенина – по отношению к Дес. – Не знаю... всё может быть... Черт! Уже почти одиннадцать, – расстроенно протягивает Цветаева, посылая воздушный поцелуй своему отражению. – Через час меня ждет очередное самое скучное свидание, на котором мне придется следовать более чем сотне пунктов Идеальной Женщины и, при этом, постараться ничего не забыть и не напутать. Бесит... Как же меня бесит этот Куникида! – И зачем тогда? – Затем, что куртизанка крыс мёртвого дома должна быть способна вытянуть информацию из любого человека, – ядовито усмехается Цветаева, – но если для Серёжи разбивание сердец искусство, то для меня работа. Иногда скучная, иногда интересная, но всегда обыденная и привычная. После... произошедшего Достоевский записал меня на множество разнообразных курсов, позволивших мне вновь обрести своё женственное начало. А это дивиденды, так сказать. Бонус. Жду не дождусь, когда ты вонзишь в него свои пропитанные ядом коготки, Дес. Всем чао! Куда это она? Впрочем, не столь важно: в общую гостиную входит Гончаров. На его губах покоится извечная безумная улыбочка человека, чья личность прихотью судьбы была почти полностью уничтожена, оставляя место лишь для одного чувства: собачьей преданности спасшего его Достоевского. Ивана Александровича вывезли в частную лабораторию ещё в детстве и потом ещё долгое время пытались выяснить, какие именно изменения в ДНК привели его к возможности получить контроль над землей, но, как и во всех других случаях, не слишком преуспели в этом деле. Гончаров очень похож на девушку: юный, тонкий, длинноволосый, обладающий тонкими аристократическими чертами лица – он притягивал взоры ценителей прекрасного, но его верность раз и навсегда была отдана Достоевскому. Верность, честь, душа и тело – без остатка. Лэйн назвала бы его правой рукой Фёдора Ивановича, но это было не так. Достоевский никого не выделял, а лишь ставил туда, где они принесут максимум пользы. Какую пользу приносила она, Конака Лэйн, было непонятно. Пока непонятно. – Стой, Марина, – приказывает как всегда одетый с иголочки Гончаров, – Пушкину сняли гипс. Мы начинаем первую ступень плана. – Ну наконец-то! – радостно восклицает Дес, – я уже засиделась без хорошей битвы. Возьмешь меня с собой? – Нет, Дес. Твоя способность всё ещё нужна мне в рядах Мафии, – Лэйн оборачивается на голос и видит уже полностью готового и собранного Достоевского. – Отправляйся к объекту. Помни, что никто не должен знать о твоей звериной форме. Кто-нибудь будет кофе? – Что насчет меня? – довольно мурлыкает уже знающая ответ Цветаева. Если они перешли к первой фазе плана, то Куникиде будет, определенно, не до неё, а информации о нём и его окружении они собрали и без того уже не так уж и мало. – Можешь отдохнуть. Сергей, я очень надеюсь, – голос Достоевского становится строже. – Повторюсь, я очень надеюсь на то, что в этот раз ты не позабудешь свою роль. К остальным претензий нет. Приступаем. – Мне... – хрипловато произносит Лэйн, сбивается и уже куда как тише и неувереннее заканчивает фразу, –... необходимо что-то сделать? В глубине живота как-то до невыносимости протяжно появляется боль, боль-надежда, боль-ожидание, боль-предчувствие чего-то плохого. Что бы он ни сказал, будет больно: от нужды предать ли, от безразличия или от полной и абсолютной ненужности... Больно... А что поделать? Вся жизнь – боль. – А ты хочешь этого? – по-птичьи склоняет голову на бок Кардинал, – в этом случае иди с Гончаровым. Ему может понадобиться твоя помощь. Если же у тебя есть свои дела... Я не вправе заставлять тебя подчиняться моим приказам. Как и, впрочем, никого из вас. Не попадитесь противоборствующим группировкам, – мужчина на мгновение закрывает глаза, прежде чем не направиться к выходу. – Я верю в наши силы! Достоевский и правда никогда и никому не приказывает, наоборот, он открыт для диалога. Совсем другое дело, что лучшей альтернативы зачастую просто не бывает. Если говорить о мафии, то все её члены разрознены, нет какого-то общего единства, ощущения вовлеченности, нет того незримого, но ощутимого сплочения, когда ты точно знаешь, что рядом с тобой есть тот, кто без промедлений прикроет тебе спину. Зато оно есть среди членов членов организации Мертвый Дом, а потому выбор становится особенно сложным. Гончаров не произносит ни слова во время поездки на вызванном несколькими минутами ранее такси, лишь загадочно улыбается и кивает головой в такт льющейся из наушников музыки. – Долго нам ехать? – Около сорока минут. – Хорошо. Разбуди меня позже, хорошо? – Лэйн закрывает глаза и мгновенно проваливается в сон: этой ночью ей едва ли удалось проспать несколько часов. Открывает глаза она только спустя несколько часов – от того, что музыка становится неожиданно громкой. Гончаров тихо чертыхается и вновь делает звук тише. Радио играет классическую музыку. Кажется, что-то из Чайковского – Достоевский любил этого композитора особенно сильно. Мужчина подносит к лицу рацию и что-то быстро приказывает на русском. – Где мы находимся? – На одной из баз, – отмахивается Иван Александрович, наливая в две тонкие фарфоровые чашечки чёрный чай. – Не переживай, я разбужу, когда будет нужно. – Зачем я здесь? – Моё местоположение могут раскрыть, а здесь не так далеко река, да и подземные воды проходят близко. Пока нам остаётся лишь ждать. – Хорошо, – кивает Лэйн, тянясь к дамской сумочке, чтобы узнать время, но телефона там не оказывается. Чёрт. Мелодия сменяется. Гончаров на миг хмурится, вновь что-то коротко и отрывисто приказывает, а потом внезапно активирует свою способность, чтобы каменным великаном проломить стену в соседнюю шахту. "Будь осторожна" – последнее, что слышит Лэйн, прежде чем мир не тонет в скрежете гранитных плит. Она не знает, с кем происходит сражение, знает лишь то, что приманка в виде куклы Гончарова подойдет идеально. – С самого начала, – растягивает бескровные губы в полубезумной улыбке Гончаров, – с самого начала вы делали лишь то, что запланировал хозяин. Жалкие пешки, ты только посмотри на них, Куколка. Лэйн аккуратно проходит через созданный Иваном Александровичем проход и видит двух скованных его способностью людей. Похоже, пришло время для последнего и окончательного выбора. – Ты работаешь на Демона? – недоуменно, словно бы не в силах поверить своим глазам произносит Ацуши. – Теперь понятно, почему Чуя-сан так и не смог дозвониться до тебя сегодня, – холодно произносит Рюноске, не оставляя попыток выбраться из каменного плена. – Ну же, Куколка, – улыбается Гончаров, – насладись своим дебютом. Отринь прошлое. Они не дадут тебе вернуться, даже если ты захочешь... А что если она и не хочет?.. Гончаров прав. Бесконечно прав. Едва оказавшись среди союзников, Акутагава и Ацуши расскажут о том, кого и в чьей компании они видели в шахтах. И тогда ей не останется места в Йокогаме. И наоборот. Убив Рюноске, она предаст Мафию, лишив её сильного эспера. Есть ещё третий вариант. Но на Гончарова её рука не поднимется. Как и на остальных русских, за какие-то несколько месяцев сумевшие стать ей семьей. – У нас мало времени, Куколка, – капризно протягивает Гончаров, постукивая тонкими пальцами по боку каменного голема. – Что же, – резко и решительно, будто перед прыжком в ледяную воду, выдыхает Лэйн. Пусть будет как будет. Пусть этот выбор будет верным. Единственным верным. Прошу тебя, Боже. – Это просто смешно, господа. Вечно пытающиеся убить друг друга, вечно цепляющиеся как бродячие шавки, спорящие, ненавидящие, смешные в своей детской ссоре марионетки Осаму Дазая наконец-то смогли работать вместе. Я могу вас поздравить. Но это ненадолго. Потому что из трёх марионеток должна остаться лишь одна. – Лэйн! – Это мой дебют, мальчик-тигр, – не даёт ему сказать и слова девушка, – вы не должны были увидеть меня так рано. А значит, вы умрёте. – К чему все эти пафосные речи? Куколка, идем же скорее! – нетерпеливо тянет её за рукав Гончаров. – Лишние свидетели не нужны нам, но зачем разговаривать с трупами? Вместо ответа Лэйн вытягивает руку вперёд и, заставляя воду подчиняться ей, заключает обездвиженных бывших союзников, а теперь врагов в шар с водой. Доспех Рассёмон позволяет Акутагаве избегать сильных ран и улучшает его тело, вот только от удушения это не поможет. Совсем другое дело – тигр. Его регенерация способна справиться даже с медленно отмирающими клетками мозга. А значит, единственная возможность справиться с ним, – наносить слишком много ран для того, чтобы регенерация не успевала. Ледяные иглы вонзаются в поддатливое тело совсем юного, ещё не вступившего во взрослую жизнь юноши. Ацуши закрывает глаза, не в силах смотреть в горящие искренним сожалением глаза той, кому он хотел предложить перейти на сторону света: если Мафия отпустила Кёку, то почему бы ей не забыть и про Лэйн? Лёгкие раскалываются от недостатка кислорода, вода и вонзающийся в тело тигра лёд уже полностью окрашен его кровью. А Гончаров внезапно начинается смеяться. Громко. Надрывно. Как в последний раз. Это не смех радости и не смех торжества, нет. Это смех-безумие. Ацуши в последний раз открывает слезящиеся глаза и выдыхает. – Прости, мальчик-тигр, – прежде чем уйти, Лэйн на прощание закрывает мертвецам глаза. Она и правда жалеет, что всё вышло... так. Из трёх марионеток осталась лишь та, что нашла союзников в борьбе с Одержимостью. Из трёх марионеток осталась лишь она одна. – Достоевского взяли, – первое, что произносит Гоголь, когда Лэйн возвращаются домой. – А я сломала ноготь, – обиженно протягивает Цветаева в ответ на эту реплику, – у меня не получается открыть конверт. Здесь и сейчас в гостиной съемной квартиры собрались все члены основного состава организации Достоевского. Они знают, что он сейчас находится в тюрьме. Как знают и то, что он позволил себя поймать нарочно. Но всё равно в груди поселяется неожиданно сильное чувство страха за того, кто был больше, чем просто начальником, за того, кто поддерживал и кто готов был идти на любые риски ради их общей победы. За Достоевского. За лучшего в мире стратега, оставшегося сейчас в самой охраняемой тюрьме мира в абсолютном одиночестве. – Конверт? – Да, – за Цветаеву отвечает Маяковский, – в нём письмо с приказами и расшифровками, а так же новая симка, с помощью которой он свяжется с нами. Фаза два начнётся ровно через две недели. Кстати, Елена, вам отдельный конверт. Глухо бьющееся сердце на миг замерло, прежде чем заколотиться с удвоенной силой. Письмо. От Достоевского. После всех событий ночи и дня. Слишком неожиданно и слишком страшно – кто знает, что решит Демон. Предугадать его действия невозможно. "Моя дорогая Лэйн, Как ты знаешь, основной причиной наших встреч было моё желание отвоевать у Осаму одну из его марионеток, с чем мы, в принципе, неплохо справлялись. Однако я не ожидал, что ты сумеешь стать одной из нас. Тем приятнее мне было услышать просьбу Дес взять тебя с нами, когда я закончу свои дела в Японии. Ты знаешь, она не слишком любит чужих людей. Если ты решила присоединиться к нам, следуй тем же указаниям, что и остальные. Искренне ждущий встречи, Ф.М.Д"