Немой маугли волшебного мира: становление Лорда

      Очнулся я в воде, лицом вниз, вследствие чего едва не захлебнулся, но руки и ноги инстинктивно забили по этой самой воде. То ли плавать раньше умел, то ли это действительно инстинкт, но из воды я в конечном итоге выбрался — на скользкий из-за прошедшего недавно дождя берег. И уже там, сплёвывая и сблёвывая вонючую воду, под каким-то каменным мостом пытался привести свои мозги в порядок.       А с ними, мозгами, надо сказать, творилась полная поебень.       Начать с того, что как только тело справилось с избытком воды в организме, меня скрутила жуткая головная боль. Воспоминания начали накатывать, как приливные волны цунами. И воспоминания эти… Были странными.       С одной стороны, перед внутренним взором мерещился мальчик лет пяти и его жизнь. Не сахарная, правду сказать. Мальчик этот был сыном дешёвой «портовой» шлюхи, и жизнь у него была соответствующая. Портовая тут к тому, что мать была откровенной бомжихой, и её «дом» (коробка из-под огромного промышленного холодильника) адресовался как раз в районе порта. Кто был отцом приплода — даже говорить не приходится, как и невозможно было попытаться установить его личность из сотен «кавалеров» матери, таких же бомжей, как и она сама. На ребёнка женщине было наплевать с высокой башни, разве что иногда она отправлялась с ним на промысел — на станцию ближайшего к их «адресу» метро милостыню клянчить. А ребёнок ей был нужен для более сильного воздействия на жалость. Видимо, только поэтому пацан и не загнулся ещё в младенчестве, потому что «мать» плевать хотела на то, чтобы банально покормить дитё — выпивка была важнее.       Но её «соседи» тоже пользовали мальца в данном качестве, а потому ему всё-таки что-то там перепадало. И так он дожил до своих пяти лет. Их бомжовый «городок» постоянно передислоцировался по местности, потому что полиция регулярно устраивала рейды и облавы. Что случалось с теми, кого им всё-таки удавалось отловить, и куда они исчезали, малец не знал, ему никто и не докладывался. А вот они с матерью и остатками «выживших» постоянно перебирались с места на место. Обосновывались в новых «коробках», а кто-то и свои перетаскивал с прежнего места, к ним присоединялись другие бомжи, шуганутые с их прежних мест. А через некоторое время опять проходила очередная облава. И так по замкнутому кругу. Все пять лет «до».       А потом случилось Это.       Мама умерла. Пацан, у которого не было даже собственного имени, всё это время, с того самого момента, когда хоть что-то стал понимать — это лет с четырёх приблизительно, наблюдал как мама или пила из каких-то бутылок вместе со своими хахалями, или разрывала маленькие пакетики с каким-то белым порошком и священнодействовала над ними, расплавляя этот порошок в старой жжёной-пережённой ложке, втягивала получившуюся массу шприцем и колола себе в руку. Так же делали многие из их «соседей». Но последнее происходило очень редко (п/а: выпивку, как вы понимаете, достать много легче, чем наркотики). Но в один «не прекрасный» день в их «лагере» появилась целая коробка этой дряни — и был «праздник».       Но длился он недолго, уже через несколько часов в «лагерь» нагрянули некто, но явно не привычные бобби, и началось. Они перестреляли всех! И последней была мама мальчишки, которая к тому моменту уже находилась в астрале, развалившись и пуская слюни у самодельного общего кострища. И по странному стечению обстоятельств эта коробка с дрянью оказалась именно в их «доме», там же прятался от поднявшейся суеты и грохота и мальчик.       Какие уж там у необразованного и ничего не понимающего мальчика сработали ассоциативные связи и почему он решил, что именно из-за этой коробки к ним пришли эти страшные люди… Но… она вдруг загорелась синим пламенем, как раз в тот момент, как в их с мамой коробку ворвался один из «страшных» людей.       — Ах, ты ж сучёнок!       А дальше была только боль от побоев. Гораздо более сильная, чем всё, что доставалось мальчику до этого. Да, в «лагере» его бывало и шпыняли, и за шкирку трепали, и подзатыльниками награждали, и оплеухами, даже пинали, но это было не сравнить со всем прошлым. Пока кто-то там суетился, пытаясь потушить «ценный груз», тот, кто нашёл его, вытащил мальчика из «дома» и начал методично избивать ногами. А потом сверкнула сталь…       Мальчик даже не почувствовал боли от «пореза». Просто в глазах потемнело, а во рту стало тепло от хлещущей через разрезанную трахею крови. Темнота.       А вот и поебень.       Тело, выбравшееся из воды, принадлежало вот этому самому мальчику, а воспоминания просматривал и анализировал кто-то взрослый.       Я.       И правда, откуда мальчишке, рождённому буквально под мостом и всю свою недолгую жизнь прожившему среди бомжей, которые в большинстве своём были алкоголиками и наркоманами, воспитанием и обучением которого сроду никто не занимался… Моё же сознание сейчас холодно анализировало то, что «видело» в воспоминаниях, выявляло причинно-следственные связи и чётко поясняло происходящее. То, чего сам мальчишка из-за известных причин понять не мог и воспринимал, как должное. Более того, анализ этих «видений» даёт возможность предположить, что и сам мальчик был как минимум умственно отсталым — с такой-то наследственностью и жизнью, он говорить-то «научился» только как раз к моменту смерти и то, по паре слов… Знать, что такое бомжи, алкоголики, наркоманы и наркотики? Не говоря уже о более сложных понятиях типа той же ассоциации, дислокации…       Голова разболелась ещё сильнее, и я уже стал кататься от нестерпимой боли по земле. В мозгу взрывались вспышки сверхновых, мелькали какие-то обезличенные картинки совсем другой жизни, вперемешку с картинками из «этой». Но кто я, что я и откуда, а, главное, как? Вспомнить не получалось. Одно знаю точно — та, взрослая жизнь была совсем другой и отличной от жизни этой, в гораздо лучшую сторону. Но «эту» жизнь мне «показали», наверное, именно «показали», подробно, чуть ли не каждый день со дня рожденья, а ту…       Обрывки, смутные образы, по которым не получалось даже идентифицировать хотя бы бывшую половую принадлежность…       Вот так.       Когда меня попустило и снова вырвало… В общем, ту ночь я так и провёл под тем самым мостом, где и выбрался из реки. Благо, на дворе лето, хотя ночь была прохладной. Боялся, что застужусь до пневмонии, но куда-то идти и что-то делать сил не было. Пока валялся в неком оцепенении и проводил вот этот анализ «увиденного». Одно понятно, это тело того мальчика из видений, о чём говорят и лохмотья, в которые он был одет, и свежий шрам на шее, да и общая конституция тела, принадлежащая явно не взрослому. И главным аргументом выступало рябое отражение в мутной воде реки. А вот где я? Так и осталось неизвестным.       Следующий день я тупо брёл по узкой отмели берега реки, так как взобраться на крутой склон насыпи опять же не получалось. Пока не набрёл на очередной мост через эту реку, а там и на «очередной» бомжовский ночлежник. Там-то и выяснилось, что не говорить мне теперь никогда — из повреждённого и залеченного какой-то неведомой силой горла вырывались лишь невнятные сипы и хрипы. А вот «народ» тут говорил по-английски. И снова стало понятно, что это не мой родной язык, так как понимал я, о чём меня эти бомжи пытались расспрашивать, с пятого на десятое.       Но определиться со своим местоположением всё же удалось — Англия, пригороды Лондона. Мой взрослый понятийный аппарат тут же выдал все сведения по географии мира и про Лондон в том числе.       Следующим делом, отвязавшись от этих бомжей, я направился искать ближайший полицейский участок. Рассказать всё равно ничего не смогу, но что-то же с такими детьми-потеряшками они должны делать? В приют хоть определить что ли? Всё лучше, чем под мостами кантоваться.       Нашёл на свою голову.       Нет, сначала всё было нормально. Реакции и действия взрослых были ожидаемы и соответствовали ситуации. Меня попытались расспросить, безрезультатно, естественно, потом вызвали представителей органов опеки, те отправили меня в больницу, потом определили в какой-то распределитель. Мне было пофигу. Главное — тепло, светло и мухи не кусают. А ещё одевают, кормят и определили в начальную школу. Предварительно проведя множество всевозможных тестов и выяснив, что — кроме немоты — я, в общем-то, здоровый и умственно развитый ребёнок. А что читать-писать не умею, так этому делу как раз в школе и учат, а возраст, определённый навскидку и по некоторым медицинским параметрам — самый подходящий для начальной школы. Какие там меры предпринимали полицейские по розыску моих «родителей», меня тоже не слишком волновало — я-то точно знал, что их нет. Мамы так точно, а отца это тело и не знало.       Так прошёл целый год. Мирной и тихой жизни. Могло бы быть и лучше, судя по невнятным ощущениям взрослого Я, но также я понимал, что сейчас на что-то большее я рассчитывать не могу. Могу только хорошо учиться, чтобы в будущем пробивать себе дорогу в жизни самостоятельно.       Учиться было достаточно легко, очень помогали «воспоминания» взрослого Я, которые всплывали в моей голове, стоило учителю начать ту или иную тему, кроме одного — «родной» язык приходилось осваивать почти с нуля. Он-то как раз был для меня не родной. А вот на каком языке говорил Я раньше опять непонятно. Одно понятно, каламбур получился, что я нечто, известное Мне же, как «попаданец».       Педагоги в школе тоже отличались адекватностью. По первости, проводя опросы в классе, понятно дело, что я ответить вслух не мог, отвечал наборами картинок, если это были естественные науки, математику и счёт было легко тестировать. Дети-одноклассники меня не задевали в связи с моей «немой проблемой». Потом уже стал отвечать и письменно. Поскольку, видимо, всё же знал азы языка (а то как бы я с трудом, но понимал речь окружающих?), освоение его, благодаря постоянному нахождению с полным погружением в этой языковой среде и зачаткам «тех» знаний, шло семимильными шагами.       В моей комнате в распределительном центре, рассчитанной на шестерых детей, постоянно появлялись новые жильцы, а потом они «исчезали». Как я понял, их из этого распределительного центра разбирали так называемые «фостер-семьи». А приютов - в том виде, в котором их понимал Я - в стране уже не существовало. Почему я оставался до сих пор здесь — непонятно, но меня это не огорчало. Какая разница, где жить, лишь бы не под мостом в коробке. Но и друзей у меня не завелось.       А через год меня, что называется, «усыновили». То, что я опять «попал», стало ясно почти сразу.       Сначала было всё благолепно и хорошо — меня перевезли в небольшой городок в Сассексе. Там, на пороге добротного двухэтажного коттеджа, нас — меня и сопровождающего — встретили мои усыновители: Барри Берген, его жена Эмма Берген и их шестеро, так же усыновлённых, детей. Концентрация приторности, благополучия и порядочности прямо зашкаливала. А у меня сводило в неприятных предчувствиях скулы от липкости.       — Ну, здравствуй, Ольгерд Берген! Добро пожаловать в семью! — засверкал мегаваттной улыбкой мой «папа».       Так я узнал, что теперь я этот самый Ольгерд Берген, до этого момента… Точнее, с того самого момента, как я оказался в полицейском участке и «до сейчас», меня кликали незатейливо — Джон Смит. Ведь ни документов, ни страховки, ни свидетельства о рождении у меня, по понятным причинам не было, а на вопрос: как тебя зовут… Что может ответить немой? Да и не знал я своего имени. Ни того, что было «где-то там», ни того, что вроде как положено было быть здесь. Мальчик, ублюдок, выродок, малыш — и множество других «изысков» вылетало из уст тех, с кем я жил раньше, в зависимости от состояния их душевного благодушия (пьяный или ещё не очень), но только не конкретное собственное имя.       Что сказать, предчувствия оказались не напрасными. Стоило только захлопнуться двери за спиной чиновника от юстиции, как мегаваттная улыбка стекла с лица новоиспечённого папаши. Меня просканировали весьма оценивающим взглядом, а дальше… Дальше меня запихнули в машину и куда-то очень долго везли.       Прибыли мы на место уже в густой темноте, где мне определили «моё место» на видавшем виды матрасе, который лежал прямо на полу то ли небольшого ангара, то ли большого гаража. А на утро разъяснили — «почём» жить. Теперь мне предстояло с самого рассвета и до самой ночи копаться в горах мусора и разгребать эти вонючие завалы на предмет рассортировки этого самого мусора. У Бергенов был небольшой бизнес по переработке мусора. Вот меня и подписали в низкоквалифицированные рабочие. С той только разницей, что платить за труд никто и не собирался.       С учёбой пришлось распрощаться, мистер Берген этой стороне воспитания детей уделять внимание не собирался. Кормили раз в день и то весьма отвратно. Одеваться приходилось в то, что находили на помойке. Со мной работали ещё семеро мальчишек примерно моего возраста и чуть старше, чуть младше.       Ирония судьбы. Стоило избавляться от жизни бомжа под мостом, чтобы вести почти в точности такую же жизнь, являясь «усыновлённым». Но сделать со сложившимся положением вещей ничего не получалось. За территорию свалки нас не выпускали ни под каким предлогом. Периметр был ограждён высокими — метра в четыре-пять бетонными стенами — с колючей проволокой по кромке. Зона, самая натуральная зона. Да и если бы получилось сбежать, старшие дети мне «доходчиво» пояснили, что бесполезно — Бергенов крышуют местные бобби.       Так я провёл ещё год своего существования, мало отличающийся от того, как тело этого мальчика жило с самого его рождения. Прикидывал, решал, планировал, думал, но… Один раз мне даже удалось сбежать. Поймали, вернули в «семью». Парни оказались правы — Бергенов крышуют и жаловаться, по крайней мере, в ближайших прилегающих участках бесполезно. Да и как жаловаться, когда ты банально немой?! Получил за побег горячих. Совсем уж «папа» зверствовать не стал, но выпорол ремнём так, что сидеть я не мог неделю. Больше пока попыток не предпринимал. Это мозги мои «взрослые» (кстати, сколько мне лет «умственных» узнать не удалось), а телу-то всего семь лет.       А спустя год меня и моего сверстника Лива Берген уволок опять в город. Да, да, за этот год я так же замечал, что ребят старше семи-восьми лет на свалке не работает, и помнил, что при знакомстве меня с «родителями» нас встречали более взрослые дети четы.       Бордель.       Бордель для извращенцев-педофилов.       Бордель для извращенцев-педофилов, который «курировал» Эжан Лафье — тот самый чиновник от органов опеки и попечительства. Ну, как курировал? Он был фактическим владельцем этого заведения, а мистер Берген его управляющим. А по бумагам это проходило как мини-завод по переработке мусора. Да, да, часть «семейного» бизнеса была вполне легальной — та самая часть, где я и проживал этот год. Чтобы было, что предъявлять всяким проверяющим да отмывать доходы от борделя.       Кем мне тут предстоит быть, тоже стало понятно сразу. А чего думать-то? Хорошо, что хоть не сразу по приезде в «ход» пустили. Сначала несколько дней держали в карцере, который применялся для наказаний непослушных «шлюх». Но меня не били, просто каждый день «объясняли», как хорошо быть послушным мальчиком и угождать клиентам, и что будет, если… Потом, убедившись, что я всё очень хорошо понял, выпустили. Работать я пока ещё не начал, но должен был учиться у более опытных товарищей.       Я послушно кивал и «учился», сам же пытался придумать, как «разрулить» ситуацию и всё-таки сбежать. Да ещё о том, как и что делать, если мне это всё-таки удастся.       Пока я ещё был в распределённике, а потом жил на свалке, я по ночам тренировал свои «особенные» способности, о которых «догадался» ещё только придя в себя на берегу Темзы. Мальчик явно был если не магом, то экстрасенсом точно, и партию наркотиков, за которыми и пришли тогда в их ночлежник «братки», поджёг именно он — без спичек, зажигалки и прочих огнепорождающих приспособлений. И сбежать в тот раз получилось тоже благодаря этим самым способностям. Жаль только, что силёнок, видимо, было недостаточно, и «отвод глаз», как я назвал про себя способность буквально прятаться на простреливаемом и просматриваемом во всех направлениях пространстве, долго не продержался, а чувствовал я себя после побега так, будто пару завалов мусора в одну тушку перекопал.       Вот на это я и делал ставку. Сейчас главным было — просто сбежать из этого вертепа. Сбежать, затаиться и обдумывать, что да как, уже без дамоклова меча в виде нарисовавшегося «клиента» борделя над головой. И я прекрасно понимал, что на этот раз всё будет ой как сложнее. На меня уже есть документы, а полиция разошлёт ориентировки, и прикинуться груздем, как это было в прошлый раз, не получится. А искать будут, к гадалке не ходи. Но всё это я обдумаю позже. Главное — сбежать и найти укрытие. Хотя бы на первое время.       И я сбежал.       С грохотом и треском, наверняка покалечив при этом не только своего «первого» клиента, слава всем высшим силам, что до основного «блюда» он ещё добраться не успел, так, раздел да пощупал меня, но и много ещё кому досталось. И теперь опять живу под мостом, не имея ни малейшего представления, что делать и как жить дальше. Соваться в полицию? И что, а главное, как я им скажу? Да даже если скажу… Тот мой «клиент» был… Весьма непростым человечком. Так что моё слово против его, почтенного и уважаемого члена общества — пшик. А из газет, подбираемых на помойках — видимо, эти помойки меня теперь всю жизнь сопровождать будут, я знал, что этот выжил, а меня интенсивно ищут.       Год шёл за годом, а я продолжал «вольную жизнь», добравшись до Йорка. Бомжевал. Воровал, чтобы выжить. И так и не мог придумать, как же мне выбраться из этой западни. В десять лет я снова попробовал сунуться в полицию — и снова пришлось бежать. Искать меня не перестали, а возвращаться в объятия «родной» семейки не хотелось. С каждым прошедшим годом я понимал, что увязаю всё глубже и мне всё сложнее будет выбраться из этой «ямы». Немой, образования ноль, точнее, аттестата мне теперь не видать как своих ушей без зеркала — что меня ждёт?       Но жить всё равно хотелось. И я жил. Как мог. Как получалось. Так и дожив до своих одиннадцати лет.       — Мистер Берген? — резкий голос какой-то женщины вырвал меня из омута очередных размышлений. — Мистер Берген, я знаю, что вы где-то здесь! Покажитесь немедленно!