Silence in the darkness

      Михаил целую неделю порывался встретиться с той слепой девушкой с собакой, но работы было слишком много и он не смог вырваться из плотного графика. И вот, наконец, представилась долгожданная возможность. — Добрый день, могу я услышать Эмили? — на обложке забытой девушкой книги неровным почерком был выведен номер телефона, но вместо ожидаемого женского голоса в трубке раздался мужской, что очень сильно удивило Михаила. — А кто это? — Я… Эмили оставила книгу в студии. Я хотел бы её вернуть.       Голос в телефоне нехотя назвал адрес больницы. Михаил почувствоал, как его сердце отчего-то сильно кольнуло, а потом забилось очень быстро. В памяти всплыли воспоминания первой встречи, разговор в танцевальной студии и тонкую улыбку на бледном лице, когда из колонок зазвучала музыка.       Михаил собрался быстро. Он не стал больше откладывать в дальний ящик, ему хотелось увидеть Эмили и вряд ли здесь была банальная причина занести забытую книгу, скорее странное желание увидеть её вновь.       Тёмное небо всё ещё было затянуто грузными обрывками туч, которые, тяжело вздымаясь и обволакивая небосвод, смешивались с бескрайним океаном искристого снега. Снежинки, гонимые леденящим ветром, продолжали свой безумный танец в воздухе. Колкие снежные кристаллы глухо ударялись о покрывшееся мохнатым инеем окно и разбивались, издавая монотонный шорох, в котором слышался неведомый безмолвный шёпот, словно затерявшиеся в вечном мраке невинные души разговаривали с миром, желая лицезреть его истинное лицо.       Автобус как всегда был переполнен спешащими по своим делам людьми. Михаил не запоминал их сонные лица, не замечал, как высокая наштукатуренная блондинка бросает на него заинтересованные взгляды, как в салоне громко заплакал ребёнок, требуя, чтобы мама немедленно купила ему игрушку. Для Михаила этого ничего не было. Он слишком погрузился в свои мысли, слишком устал, чтобы вертеть головой по сторонам.       Доехав до нужной остановке, Михаил чуть ли не бегом направился к высокому сером зданию больницы. Его как будто тянуло магнитом, заставляя срываться на бег, когда до входа оставалось буквально пара шагов. Он не понимал почему, но ощущал, что кто-то очень сильно сейчас нуждается в нём. — Вы к кому? — со скучающим лицом спросила девушка за ресепшеном. — Я к Эмили. К сожалению, не знаю её фамилии.       Девушка поправила очки и равнодушно глянула на монитор старенького компьютера, выискивая из списка номер палаты, предполагаемой больной. К счастью, имя было достаточно редким и в больнице была лишь одна Эмили. — Второй этаж, двадцать шестая палата.       Он помнил, как шёл к палате, обходя заторможенных из-за лекарств пациентов и медсестёр, которые носились по больнице с какими-то бумажками. Глубоко вздохнув, Михаил стоял перед дверью и постучав для приличия — вошёл. — Добрый день… — он резко замолчал, когда увидел её. Он на всякий случай даже взглянул на номер палаты, думая, что ошибся, ведь сидящая на больничной кровати девушка не была похожа на ту, что он встретил в парке.       Капельница, мягкая кровать в отдельной палате, огромное окно с бледно-жёлтыми занавесками… Взгляд Михаила зацепился за всё это всего на пару секунд. Он смотрел на девушку и не мог признать в ней Эмили, которая улыбалась весь день и без умолку о чём-то говорила, пока была в его студии. Несколько часов в её обществе ему хватило, чтобы запомнить её, такую светлую и вечно смеющуюся. Она смеялась громко и искренне. Да, она не видела этот мир, но она принимала его и несмотря на все несчастья продолжала жить и стремиться идти дальше. Михаил ощущал исходящую от неё силу воли и какое-то приятное тепло. Сейчас же он не ощущал ничего. Словно в один миг всё разлетелось на миллиарды кусочков, обнажая истину. Вот она перед ним: бледная, худая и сломленная, будто в один момент, она высохла подобно цветку, который не поливали очень долго. — Привет, — Михаил не знал с чего он мог начать разговор. Придвинув стул ближе к кровати, он попытался взглянуть на её лицо, которое скрывали светлые, почти белые длинные локоны.       Но девушка не позволила к себе прикоснуться. Она затравленно сжалась и резко дёрнулась, игнорируя боль в сломанных рёбрах.       Странная апатия захватила всё существо Эмили, она просыпалась с мыслью о том, что ей больно, с ней же засыпала, теряя счёт дням. Ей казалось, что она спит. И она очень, очень, очень сильно хотела проснуться. Гавриил приходил каждый день, разговаривал с ней, рассказывая какие-то глупые шутки. Эмили лишь кивала и говорила, что с ней всё в порядке. Но врач не мог не замечать, что его племянница выглядит всё хуже — вместо того, чтобы выздороветь, девочка, кажется, просто таяла на его глазах.       Сейчас Эмили казалось, что у неё внутри выжжена пустыня, по которой гуляет перекати-поле. Цветущий сад, каким была её душа ранее, постепенно исчезал всё это время. Сначала осыпались цветы, за ними — листья, ветви скрючились, кора иссушилась… Трава, которой было покрыто всё под ногами, притаптывалась и желтела, исчезая клочками и обнажая землю, которая в итоге потрескалась от недостатка влаги, вместо кустов и деревьев то тут, то там торчали непонятные чёрные фигуры, пугающие своими силуэтами, а единственным гостем здесь был ветер, гоняющий из стороны в сторону сухие обрывки воспоминаний.       У неё ничего не осталось внутри. Пустота и боль. Боль и пустота. И абсолютное безразличие к тому, что с ней будет. Эмили отстранённо думала о том, что, если не начнёт есть, может нанести своему здоровью серьёзный вред, но это её не волновало никак, и всё чаще Эмили проводила весь день в состоянии полудрёмы, грезя наяву и не желая просыпаться полностью.       Её мир стал полностью чёрным и если с этим она могла ещё как-то бороться, то теперь она походила на изломанную куклу, которая ни на что больше не способна, кроме как приносить неудобства всем окружающим людям. Она не хотела быть ещё большей обузой для отца и дяди, она не хотела быть беспомощной, но теперь именно такой она и является. Теперь все смотрят на неё с жалостью и сочувствием и она ощущает эти взгляды всем своим существом, но никак не может уйти от них, спрятаться. Ей хотелось сжаться до уровня незаметной пылинки и раствориться. — Я принёс тебе твою книгу, — тихо сказал Михаил, осторожно вкладывая вещь в руки девушки. — А где твой пёс? Я думал вы неразлучная парочка.       Но ответом ему была тишина. Эмили не желала разговаривать. Но она ещё не знала, что Михаил не привык, когда его игнорирую при чём таким жестоким способом. Он всегда был в центре внимания, он всегда и везде был лидером и привык выходить победителем из всех ситуаций. — Хэй, — ему не было привычно нежничать с кем-то, но девушка казалась такой хрупкой и он просто боялся сделать резкое движение, опасаясь, что Эмили может сломаться, как тонкая веточка. — Ты опять налетела на скамейку в парке?       Вопреки своим ожиданиям он увидел совсем слабую улыбку на бледных губах девушки. Михаил не выдержал, судорожно выдыхая, по большей части от облегчения. Но он вздрогнул, когда девушка начала смотреть на него. Её глаза казались неестественными, будто искусственными на фоне живого лица, но Михаил никогда бы не сказал, что их можно назвать страшными. Зрачок не реагировал на свет, не расширялся или сужался, взгляд, как бы Эмили ни старалась, всё же был отсутствующим, обращённым будто в никуда. И всё же в них было что-то завораживающее, а именно — цвет их радужки. Тёмно-зелёный, как у хвойных деревьев, а внизу редкие вкрапления светлого, почти салатного оттенка. На мгновение Михаилу показалось, что в них отражается вечность.       Он не стал сопротивляться, когда Эмили протянула бледную руку и коснулась его лица ледяными пальцами. Сначала провела по губам, очерчивая их по контуру, сухим, слегка обветрившимся, которые совсем немного напомнили ему уже ломкие осенние листья, падающие с деревьев. Спустилась ниже, проведя большим пальцем по впадинке на подбородке, и в сторону, очерчивая контур лица по скулам. Эмили оно показалось слегка «острым», так как каждая часть ярко выделялась, практически не имея мягких переходов. Нос был прямым с почему-то холодным кончиком, Эмили это насмешило. Глаза были большими и имели миндалевидную форму, очерченные длинными ресницами, а сверху густые брови. И на лоб падала челка, которую Михаил постарался убрать, но она всё равно возвращалась обратно. Напоследок проведя по ушам и спустившись немного по шее к кадыку, Эмили наконец убрала руку и улыбнулась. — Одним словом красавчик, ничего не скажешь, — её голос казался охрипшим, словно она не переставая кричала несколько дней. — Может, — Михаил усмехнулся. Он не раз слышал от девушек про свою внешность, но почему-то именно от Эмили услышать такое было особенно приятно. — Меня сейчас уже будут отсюда выгонять. Я приду завтра, хорошо?       Помедлив немного, Эмили кивнула. Откровенно говоря, она не совсем понимала, что происходит, ей вообще казалось, что она спит, но и этого кивка хватило, чтобы Михаил снова смог выдохнуть. Он чуть сильнее сжал руку Эмили на прощание и поднялся, уже подходя к двери. — Я так и не спросила кем ты работаешь, — донёсся до него голос, заставляя остановиться. — Я — балетмейстер, — с усмешкой ответил Михаил и заметил, как Эмили раскрыла свои глаза то ли от удивления то ли от каких-то своих мыслей. — Ты танцуешь? — спросила она. — Ну, в данный момент я больше учу этому других. — А меня… — Эмили вдруг замолчала и сжала край одеяла своими тонкими пальчиками. — Мне сказали, что я больше никогда не смогу ходить, не то что танцевать. — В этом мире нет ничего невозможного, пока твоя жизнь не закончилась, — уверенно сказал Михаил, не замечая, насколько сильно он сжимает дверную ручку палаты. Его сердце пропустило удар, когда губы девушки растянулись в измученной улыбке.       Ты требуешь от врачей и священников сказать тебе правду, но ты этой правде не веришь, потому что единственная правда заключается в том, что никто не достоин жизни так, как ты, и ты это понимаешь. Нет, ты никогда не возропщешь. Но и надеяться ты тоже не перестанешь, никакой болезни и боли не истребить в тебе волю к жизни.       Что случается, когда наши жизни гаснут? Это всё равно, что задуть свечу. И наступает тьма. Только ли для тех, кто перестает видеть свет в земной юдоли, или же для нас — тоже? Увидят ли они во тьме новый свет? Или же со смертью придет конец всему? Никто из них не мог отвергнуть сомнения до конца. Смерть — всего лишь один шаг, один вздох, но как непредставимо трудно его сделать! Возможно, и ты жив только в воображении. Возможно, всё это сны — это просто сны.