Наши юные смешные голоса

— Залёживаться я тут не собираюсь! — непреклонно заявил Конни и тут же оглушительно чихнул. …даже с сильно поднимавшейся к вечеру температурой, зашкаливавшей за тридцать восемь, со слезящимися глазами и распухшим от постоянного трения носом кадет Спрингер упрямо рвался в бой. Ал с лёгким укором улыбнулась, вынимая из кармана украдкой припрятанное яблоко, и, делая вид, что она здесь абсолютно не при делах, положила его на тумбочку рядом с кроватью. Кажется, не в меру разошедшийся Конни, щёки которого уже начали угрожающе краснеть, ничего не заметил. — Ты поболел бы спокойно, — попросила девушка, прекрасно знавшая, чем закончится для её друга незаконченное лечение. На улице — мороз, неожиданно ударивший в самом начале зимы, и снова загреметь в санчасть, только уже с воспалением лёгких — дело получаса. — Некуда тебе спешить. — Мда? Думаешь, некуда? — с сомнением спросил Конни, снайперским взглядом уже приметивший и яблоко, и переданный Сашей небольшой мешочек, крайне интриговавший его своим содержимым. — А ну как меня потом гонять вдвое больше начнут? В его голосе не было тревоги. Переговаривались они с Ал, скорее, по привычке — она прекрасно знала, что его в любом случае из санчасти не выпустят (а то позаражает всех вокруг, вот что значит заразительный энтузиазм!), и он тоже знал — но как же скучно было валяться в кровати, не имея возможности даже поговорить с кем-нибудь, вот Конни и растрачивал накопившийся за день разговорный потенциал. Конни любил находиться в обществе друзей, а уж когда ему уделяли особое внимание как больному — особенно. Конечно, тут сильно не покапризничаешь, но можно попробовать, ссылаясь на то, как ему, несчастному, плохо, — и что он единственный мужчина в их компании, которого, в общем-то, полагается холить и лелеять. …правда, обычно такие разговорчики заканчивались лёгкой болью в безжалостно оттягиваемых ушах, но порой и прокатывало, так что ради таких моментов стоило и потерпеть. Сидя на стуле рядом с кроватью и слушая рассказ Конни о том, как вчера к нему заходил Райнер, засидевшийся до самого вечера, Ал не могла не улыбаться. Замотанный в больничное одеяло, с покрасневшими не то от энтузиазма, не то от температуры щеками и ушами, сбивавшийся на очереди беспрестанных чихов, кадет Спрингер оставался жизнерадостным живчиком, который, даже лёжа целыми днями в кровати и помирая со скуки, мог зажечь любого, кто его навестит. И за это Ал ему была очень благодарна. Чувство дома, ощущение счастья — всё это было рядом с ним.