Наши юные смешные голоса

Наивная девочка Столлен ничего ещё не понимала, и порой в скучающе наблюдающей за ней Анни просыпалось чувство, смутно похожее на жалость. Девочка жила, старалась не отставать от друзей, пыталась понять всё вокруг и пока ещё не знала, что ей в скором времени предстоит умереть. Сгинуть в бездонном желудке титана, быть раздавленной или переломанной — вариантов для неё было много. Она подозревала о них, но войны пока ещё не видела и беспокойства беспечно не проявляла. Со временем Анни даже стало интересно — а как она поведёт себя, впервые столкнувшись со смертью? Кадет Леонхарт не любила играть в такие игры, но это оказалось сильнее её. Наверное, не подойди к ней Столлен тогда, ещё в самый первый день, за обедом в столовой, ничего этого бы не было. Анни бы и внимания на неё не обратила, однако случилось то, что случилось, и теперь она испытывала нечто, слишком похожее на любопытство. Что-то непривычное, до такой степени не вписывающееся в установленные рамки, что не давало покоя. Не давало жить. И Анни стала наблюдать. За это время она многое поняла о Столлен. Что она готова к смерти, но в теории — на практике же отчаянно трусит, и это видно даже во время тренировок; что она привязана к своим друзьям и жизни без них не представляет — так мрачнело её лицо, когда объявляли предварительные результаты; что она ненавидит кому-то мешать и исчезает неведомо куда тут же, как только ощущается намёк на неудобство или конфликт; что любит тишину и не пытается заполнить её — наверное, именно поэтому она смогла завоевать если не доверие Бертольда, то что-то очень на него похожее… Девочка Столлен жила и не подозревала, что о ней известно куда больше, чем она хотела бы раскрывать. Порой Анни чувствовала себя глупо и нелепо, и избавиться от этого помогала лишь мысль о том, что коротать время до выпуска и до конца как-то надо, а наблюдение всегда ей казалось наименее затратным по силам вариантом. Она сама не понимала, почему привыкла наблюдать именно за Столлен, отчаянно трусящей и слабой, ничем особенно не примечательной, а не, например, за талантливой и сильной Микасой, которая к тому же была её, Анни, конкуренткой; не за неугомонной Сашей, вечно влипающей в неприятности и устраивавшей в месте своего присутствия настоящий сумбур; не за ясной сияющей Кристой, служившей путеводной звездой едва ли не для половины отряда… Ответа не было. Когда Столлен грустила, она лишь смотрела неподвижно вперёд, в одну-единственную точку, и ничего вокруг себя не слышала. Когда Столлен злилась, на её лице появлялась кривившая губы гримаса, а взгляд её мрачнел, становясь тёмным и непроницаемым. Когда Столлен радовалась, то повышала голос вне зависимости от ситуации и присутствующих, а её глаза начинали задорно блестеть. Анни так привыкла распознавать её эмоции лишь по малейшим признакам, что ей, не слишком осведомлённой во всём, что касалось человеческих чувств, порой становилось смешно. Глупые игры, глупые люди… Время шло, а дурацкое развлечение, придуманное для самой себя в минуты тяжёлой, пыльной скуки во время нудного урока, всё никак не хотело заканчиваться. Наивная девочка Столлен жила, дышала, росла, смеялась и, наверное, порой вытирала слёзы подушкой, не зная, сколько ещё их ждёт её впереди. И понятия не имела, что скоро ей придётся умереть. Приближался выпуск. Анни неожиданно поняла, что не хочет её смерти.