Tomorrow we fight

      У Ольги холодные пальцы. Симона прижимает их к своим губам — та вздрагивает.       — Волнуешься?       — Вот еще! Совсем нет.       У Ольги, говорят, скверный характер. Она плохо сходится с людьми, надменна и слишком гордится своим положением. Не признает своих ошибок и вполне в состоянии выгнать кого-то из проекта, если тот ей не понравится.       Ольга морщится и отворачивается. Молчит — и Симона ждет.       — Немного.       Симона беззвучно смеется, продолжая согревать касаниями ее пальцы. Ей немало времени понадобилось, чтобы понять, как сложно Ольге что-то признавать. Чужую правоту, свои ошибки.       Чувства.       Симона не спорит и не требует от нее честного ответа, она ждет. Знает, что если давить, Ольга вспыхнет, как спичка, полыхнет — а потом будет корить себя за то, что не сдержалась и наговорила, наделала что-то. Про себя, конечно же, она ведь не может ошибаться, она ведь лидер.       Симона помнит ее той девчонкой, на которую разом свалились и смерть отца, и груз непосильной ответственности становления новым Лордом семьи. У Ольги на похоронах дрожали руки, но она упрямо держала спину прямо, а подбородок — ровно.       Она тогда впервые взяла ее за пальцы, холодные и дрожащие, и Ольга не глядя сжала их в ответ.       — Все будет хорошо, — шепчет Симона, греет пальцы Ольги своим дыханием. — Ты столько готовилась.       Три долгих года после смерти отца Ольга делала все для того, чтобы Халдея заработала. Год назад она вернулась в Лондон, разъяренная, перепуганная, — и Симона отправилась за ней, спасать будущее человечества.       У Ольги, говорят, скверный характер, но она сделала все, чтобы у человечества было будущее. Завтра, знает Симона, самый ответственный день за последние годы. Завтра лучшие маги отправятся в Сингулярность, чтобы исправить ее, чтобы устранить угрозу.       Симона будет среди них.       У Ольги дрожат пальцы, и она сжимает их, прижимает к своим губам. Целует кончики, ловит взгляд Ольги. Это не одобряется, знают обе. Симона обещана сыну одного из влиятельных магических родов — у нее отличные цепи и хороший магический потенциал, завидная невеста. Она не сопротивляется, понимая, что это нужно и важно для ее рода. Родословная превыше всего.       Ольгу некому заставлять, она сама за себя и за весь род Анимусфиа в целом. Но осознает, принимает требования мира, в котором живет — тоже знает, что ждут от нее. Тоже не будет сопротивляться.       Но пока не сопротивляется Симоне, когда та придвигается и накрывает губами ее губы, мягко, влажно целуя. Отвечает на поцелуй, заплетается своими холодными, дрожащими пальцами в светлые волосы Симоны и прикрывает глаза. Симона гладит ее в ответ по щеке, ниже, скользя ладонью по тонкой шее, легко касаясь груди. Она у Ольги небольшая и аккуратная, с сосками-вишенками, сладкими и твердыми, когда та возбуждена. Пока скрытыми под одеждой, но ничто не помешает расстегнуть форменную блузку, чтобы их увидеть.       Попозже. Сейчас Симона ведет рукой ниже, гладит бедро Ольги сквозь плотные колготки, ведет выше, забираясь ладонью под юбку. Ольга мычит ей в губы, то ли недовольно, то ли требовательно — так и не поймешь. Но все равно раздвигает ноги, открывается перед Симоной, позволяет ей много больше всех остальных.       Они смеялись над ней, знает Симона. Звали холодной и недотрогой, но ей эта недотрога позволяет касаться себя в самых сокровенных местах. Ласкать, пока через ткань колготок и белья, медленно, размеренно. Это кажется ей пикантным, знать, какая Ольга горячая и уже наверняка влажная там, под слоями ткани, и пока не ощущать этого. Симона наваливается на нее, заставляет откинуться, лечь на постель, все еще не прерывая поцелуя. Только потом, когда почти белые волосы Ольги рассыпаются по покрывалу, она отстраняется, ловя напоследок тяжелый, возбужденный вздох. Улыбается, гладит большим пальцем припухшие губы и снова целует, ласкает ее рот своим языком. Грудь Ольги вздымается под блузкой от сбивчивого дыхания, и Симона дышит ей в шею, просит тихо и ласково:       — Расстегнешь?       Ольга поддается, словно загипнотизированная. Ее пальцы все еще дрожат, но теперь — Симона знает — уже не от волнения. Под тонким кружевным бюстгальтером выпирают твердые соски, и Симона кусает левый прямо через ткань, не переставая ласкать ее рукой там, внизу, где уже ощутимо разгорается жар.       Ольга стонет так, что от собственного желания приятно тянет внизу живота. Сейчас она уже не пытается скрыть своих чувств, незачем, когда они как на ладони — и в ладони у Симоны, набухшие от возбуждения.       Колготки она стягивает с Ольги медленно, и той приходится задирать ноги. Симона не может не отметить большое влажное пятно на ее белье и улыбается довольно и с предвкушением. Снимает с Ольги и трусы, и та и не думает сопротивляться, помогает, послушно приподнимая поясницу. Сейчас Ольга мягкая и податливая, открытая перед ней, и Симона — единственная, кто видит ее такой. Кто когда-либо видел — никого, кроме нее, у Ольги не было.       Симона не тешит себя надеждами, что и не будет в будущем. У них у обеих есть обязательства — перед своими родами, перед Ассоциацией — от которых они не смогут отказаться. Они выйдут замуж, произведут на свет наследников с сильными магическими цепями, со знатным происхождением и, Симоне верится, так и будут навещать друг друга. Потому что Симоне кажется, что она никогда не сможет без того, что имеет сейчас.       Ольга подается навстречу ее языку, стонет, путаясь пальцами в волосах Симоны. Ерзает нетерпеливо, совсем забыв о гордости и своем положении, когда пальцы Симоны медленно проникают в нее. По одному, Симона медленно растягивает ее, ласкает изнутри, не желая причинить боль — и без того в жизни Ольги ее было слишком много. Ольга не приемлет жалости, особенно, в своем отношении — Симона и не жалеет ее.       Просто любит.       Губами и пальцами, ведь большего она не может ей предложить. Но Симона знает, что достаточно и этого: под размеренными движениями Ольга стонет и сжимает пальцами покрывало, совершенно забывая о своих страхах и волнениях. Симоне самой сложно терпеть, и она запускает руку под брюки, ласкает себя, стараясь соблюсти ритм. Так они, кажется, едины в обоюдном удовольствии.       Ольга, распаленная ласками и поцелуями, кончает первой, сжимается вокруг пальцев Симоны, зажимает ее бедрами в судороге. Симона не сразу отстраняется, целует ее, влажную и дрожащую, медленно вынимая пальцы. Наклоняется над ней, распластанной и расслабленной, целует снова, насаживаясь на свои пальцы. Ольга, возможно, помогла бы и ей, отдышавшись, но Симона спешит и утыкается губами ей в шею, выдыхая со стоном, не дождавшись. Чувствует руки на своей шее — Ольга обнимает и прижимает к себе, к своей красивой груди, гладит по голове, шепчет что-то неразборчивое. Сейчас она мягкая и искренняя, не скрывается за притворной холодностью, не стыдится своих чувств.       Завтра, наглухо застегнув пуговицы форменной блузки, она будет совершенно другой. Она носит эту маску уже давно, не позволяя ничему ранить себя. Хватило уже долгих месяцев мучений, истерик и изорванных в клочья нервов — Симона помнит ее худые руки и торчащие ключицы после того страшного месяца, когда Ольга почти ничего не ела. И больше никогда не хочет видеть ее такой, с запавшими, окруженными синяками глазами.       Руки Ольги дрожат уже не от волнения, Симона знает, а от приятного тепла, разливающегося по телу, от остатков возбуждения. Она касается виска, убирая губами волосы, улыбается в кожу, и Ольга улыбается в ответ.       — Все будет хорошо. Мы справимся завтра.       Если не они — то кто? Симона верит в это всей своей душой, всем сердцем, размеренно стучащим под сладкие, ленивые поцелуи. Все будет хорошо, и они выторгуют себе еще сколько-то времени на беззаботные встречи и жаркие ночи, пока долг не призовет обеих. Симона не сомневается.       А Ольга верит ей.