***
Томас Оливер Грир слушал, как его секретарь зачитывал письма, выбранные как не конфиденциальные, а сам в это время терпел хлопотливую, но не сильно обременительную возню именитого портного. Пожилой немец с густыми плотно завитыми бакенбардами, терпко пахнущими дорогой модной помадой, ловкой пташкой вился вокруг драгоценного клиента, сохраняя полное молчание, не отвлекая того от дел без крайней на то надобности, подбирая заготовку костюма по фигуре и сметывая прямо на клиенте, пока, отстранившись на пару шагов, не оценил результат своих трудов, как приемлемый. — Герцогиня Г., — секретарь добавлял анонимности клиентуре, сокращая имена и титулы, следуя традициям дома, — просит почтить ее салон вашим обществом. Извещает, что выписала итальянского тенора с голосом дивно чудным, зовет послушать. — Отказать, — Сухо бросил Грир. — В прошлый раз она весь вечер утомляла протекцией ее отпрыску. — Виконт Н. просит высказать мнение о его паре лошадей, приобретенных по случаю. Грир повертелся у зеркала, губы поджались, и взгляд стал жестче, портной заметил, как недовольно клиент дернул плечами и тут же, не дожидаясь слов, устремился выпустить, где надобно. — Отложить решение на потом, его общество достойно внимания. Подготовить справку о виконте. Возможно, стоит приехать не просто так, а и ответный визит испросить. — Сквайр Б. ходатайствует о своем деле. Пишет, что извещал Вас о нем неоднократно, но ответа не дождался. — И о чем его ходатайство было? — О сиротах его дальней родственницы, в защиту просит. Загнаны стесненными обстоятельствами в крайнюю нужду и, памятуя дальним родством, просят содействия. Томас Оливер Грир, сам выбравшийся из собственной нужды с неимоверным трудом, вскинул подбородок, и уголки губ жестко запали, создавая морщины желчности. — Помнится, в свой час и мной посылались прошения к сквайру Б., но тот был глух и нем к мольбам несчастного родственника. Думаю, и мне пристало проявить должные же добродетели, — скинув злость, на которую ни секретарь, ни портной и бровью не повели, после долгой паузы, в течение которой секретарь ждал ответа, добавил. — Отложить. Я обдумаю всё позже. Мы закончили? — его вопрос предназначался портному, и тот утвердительно кивнул, помогая Томасу снять фрак. — Жилетную ткань придется изменить, нынешние варианты мне не понравились, и попросите мэтра Руанье, когда увидитесь с ним — я слышал, вы пропускаете на неделе пару раз пинту-другую крепкого пива — поторопиться с моими сапогами, они мне понадобятся на прием во дворец уже вскорости. Мэтр Густав Шнайдер, потомственный портной уважаемой фирмы «Шнайдер и сыновья», сдержанно улыбнулся осведомленности клиента своей скромной персоной. — Всенепременно, Ваша милость. Образцы тканей прибудут к вам сегодня после обеда, коли вам будет угодно. — Мне будет угодно. С этим пустяком надо разобраться быстро и решительно. — Всенепременно, Ваша милость, всенепременно. Позвольте откланяться, я тотчас же приступлю к работе над вашим костюмом. К балам и визитам вы будете подготовлены в лучшем виде. — Я нисколько не сомневался в вашей легкой руке и острой игле, мой дорогой друг, — Томас Грир даже сделал широкий жест, словно хотел сам открыть дверь портному, и тот поспешил удалиться, поняв, что ему более здесь не рады. Секретарь дозволил себе подпустить легкое осуждение во взгляде поверх тонких в серебряной оправе очков. — Зачем вы дразните почтенного мэтра Шнайдера, господин барон? Вы же знаете, что он боится вас пуще огня. — При всех достоинствах мэтра Шнайдера, уши у него разве что не шевелились, столь любопытственно он прислушивался к нашим переговорам. — Но на то и уши, чтобы ими слушать, и ежели не хотите, чтобы весь свет был в курсе ваших дел, зачем же позвали меня читать почту прилюдно? И ладно бы свежую, а этой почте несколько недель. — Я хочу, чтобы мэтр испытал сладкое искушение пустить сплетню и поймать его за руку на ней. — У вас дурные наклонности, милорд, — секретарь сдержанно улыбнулся. Ему дозволялись подобные вольности после того, как тот лично предупредил Томаса, чем успел спасти от неминуемой гибели в Гуанджоу. — Но ты о них прекрасно осведомлен, Кристофер. — Естественно. Итак, можно переходить к свежей почте? — Да, пожалуй. Мне надо уложиться до обеда с перепиской, затем нанести пару визитов и посетить библиотеку Британского музея. — Я слышал, что сэр Томас Карлейль нелестно отзывался о ней и даже неоднократно, вынашивая планы создания собственной библиотеки. Но, полагаю, этот прожект останется прожектом, если сэру Томасу не поможет некая сильная рука и щедрый кошелек. — Вполне возможно и так, но, тем не менее, это собрание достойно изучения, особенно сейчас, когда я готовлю справку для Его Величества. Мне не хотелось бы допустить досадную ошибку в мелочах. — Ни в коей мере сие не допустимо. Ткань для жилета мне выбрать самостоятельно? — Пожалуй. Мне эта сторона вопроса не интересна. — Зачем же вы попросили образцы? — Чтобы в очередной раз напомнить мэтру Шнайдеру, насколько я противоречивая личность для моего досье, куда и кому он готовит информацию. — Вы очень подозрительны. — И имею на то все основания, не так ли? Кристофер Пэмбрайт, некогда самый скромный писарь, а нынче личный секретарь видного дипломата Томаса Оливера Грира, позволил себе снова улыбку на некогда изможденном долгой нищетой, а ныне обретшем краски здоровья и благосостояния, лице, и приступил к чтению очередных писем, на этот раз помеченных «конфиденциально» и «дипломатическая переписка».***
Уотли. Марибэль Уотли, в девичестве Шеффилд, считала себя самой достойной уважения из всей отчей семьи: она, в отличие от сестры Анны, не кинулась, позабыв о чести, в любовную интрижку с герцогом Дорсмуртским, явившимся со случайным соседским визитом в небольшое сельское поместье их отца. И неважно, что Анна счастливо вышла за того замуж и родила сына от любимого человека. Все равно Марибэль осуждала этот непристойный порыв; разум и приличия должны одерживать верх над глупыми эмоциями. И неважно, что отец и мать не осудили Анну, а простили и приняли после такой промашки. А еще Марибэль гордилась собой за то, что, выбрав из всех окружающих кавалеров самого богатого — Майлса Уотли, сумела приручить его и обворожить настолько, что сорокалетний вдовец, даже не думавший повторно жениться, сделал ей предложение. И сейчас мадам Уотли твердой рукой вела хозяйство в лондонском особняке и возглавляла всеми уважаемое семейство, состоявшее из ее супруга и пяти детей: девятнадцатилетнего Филиппа, семнадцатилетних близнецов Артура и Роберта, четырнадцатилетней Дейзи и восьмилетнего Брауна. А ее сестру Высшие силы все же наказали, как она считала, за глупую попытку урвать больше положенного: выйти замуж по любви и стать герцогиней. И кому теперь расхлебывать последствия ее опрометчивости в виде юного Александра? Мадам Уотли думала об этом всю дорогу из столицы до поместья покойной герцогини Дорсмуртской, трясясь в экипаже, скрипевшем рессорами на каждом встречном ухабе. Еще один рот, конечно, не обременил бы ее крепко стоявшую на ногах семью, но молодой Стаффорд не просто сельский племянник, прибившийся в дом к столичной тетке. Он должен послужить на пользу семье, а заодно загладить грех матери, понесшей его в чреве до того, как ее брак был освящен Высшими силами. Мальчишку Марибэль видела впервые, если не считать того единственного раза, когда он еще был не оформившимся в человека пищащим комком плоти. А сейчас… честно признаться, мадам Уотли была слегка удивлена тем, насколько гармонично соединились в молодом наследнике герцогского титула очарование ее сестры и благородная породистость его отца. Он был настолько хорош, что практичность мадам вскинула голову, почуяв наживу, и принялась делать расчеты по удачному вложению столь нежданного капитала. И лучшее, что пришло на ум из возможных вариантов, которые ей под силу было реализовать — продать его, как младшего супруга, за хороший выкуп. До его наследства она дотянуться не сможет. Нет никаких причин, чтобы ей позволили каким-то законным образом приложить туда руку. Но, как опекунша, устроить судьбу дорогого племянника, ставшего несчастным сиротой, она вполне имеет право. На все про все случай отвел ей около двух лет. Молодому Стаффорду чуть больше шестнадцати, а, значит, Марибэль вполне успеет подобрать ему партию. Стоит ей выпустить его в свет — а уж чтобы устроить ему выход на лучшие показательные балы молодежи, она поднимет все свои связи — как предложения не заставят себя ждать. Мальчишка хорош собой, знатен, достойно воспитан. С удовольствием раскошелятся на выкуп любители получить в постель младшим супругом герцогского отпрыска или же те, кто не слишком знатен, но жаждет заиметь титул. Кому как, а в свете новых перспектив, для мадам Уотли эти похороны никак не были скорбным событием. Оставалось только радоваться, что тьма вуали хорошо скрывала внезапно наползавшую на лицо Марибэль улыбку.***
Первые три месяца новой жизни Алекс почти не заметил. И дело было не в скорби и боли, которые оглушали во время частых приступов одиночества, настигавших его. Он был молод, гибок характером и впитывал в себя закружившую его реальность. В дом приходили учителя, он и его кузены, бывшие с ним погодками, продолжали обучение. Мадам Марибэль не скупилась на его содержание и любила лично проверять успехи в учебе. Впрочем, как и у своих отпрысков. В общем, все шло так, словно ничего не случилось. Ничего важного, значительного, удручающего. Все вокруг жили своей жизнью, но Алекс даже по истечении четверти года не чувствовал себя частью семьи. У него был кров, пища, учеба, но не семья, ощущающаяся, как тепло и защита. Он все ждал и ждал, когда придет это чувство — обретения семьи. Но напрасно. Я как породистая лошадь… которую кормят, обихаживают… Но зачем? Он не был глуп, разве что ранее, до нескольких смертей, по молодости наивен и беззаботен. Но уже не сейчас. Тетя слишком ласково кружила вокруг ястребом, присматривающим за будущей добычей. И нехорошим томящим предчувствием Алексу откликнулись случайно услышанные обрывки шепотков его кузенов. — Уверен, на ближайшем балу его сразу уведут. — Да, маман говорит, что смазлив, и титул при нем: выкуп будет неплох… — Я бы и сам его… увел в ближайший чулан, — голос Филиппа «сломался», словно у того запершило в горле, а у Алекса, замершего за широкой дубовой дверью, зажгло в глазах. Он окаменел, забыв дышать, и только когда кузены спустились вниз с лестницы, юный Стаффорд захватал ртом воздух. Он ушел к себе в комнату, забившись в кровать; немного не угадал. Не лошадь, а жертвенный агнец. На продажу, на убой младшим. Оглушенность отступала, сменяясь непривычным гневом. Расчетливым, холодным, помогающим не оступиться и не выдать себя. Ночь была бессонной, а такие ночи не остаются бесплодными; кропотливо по зернышку перебирая возможные варианты, Алекс к утру обрел спокойствие, базировавшееся на понимании своего дальнейшего движения. За день он собрал узел для побега: сменное белье, немного еды, утаенной из кухни, «выманенные» из дядиного кошеля с помощью магии монеты… Герцоги не воруют? Но их и не отдают в младшие мужья. Так что упиваться муками совести юный беглец не собирался. Неожиданно коварство тех, кто выдавал себя за его семью, словно завело в Алексе какой-то до того времени не включенный механизм, далеко не мирный и не безвредный. К вечеру, в день его исчезновения, в особняк мистера Уотли съехались и семейный лекарь, и полицейская карета, и экипаж, привезший лучшего столичного детектива Кроули Филдинга. А уж сколько мадам Марибэль насчитала убытков, которые она включит в сумму выкупа, знала только она.***
Грир работал в полумраке библиотеки, подсвеченной островками света от ламп. Суровая необходимость, покуда день, обещавший быть чудесным, скатился в угрюмый моросящий ливень, и за ярким расписным витражом высокого стрельчатого окна раздавался мерный усыпляющий шорох. На зеленом сукне светлые пятна ламп позволяли погрузиться в справочники, очерки и мемуары видных деятелей, не отвлекаясь на игру солнечных зайчиков или пустопорожнюю болтовню с каким-нибудь соседом по столу о том, не устроить ли пикник в парке, позвав еще кого для ровного счета и веселого общества, раз уж погода благоволит. Томас почти закончил наброски по интересующему Его Величество вопросу, когда до его слуха донеслись звуки знакомой шаркающей походки. Барон поспешно, но бесшумно собрал свои записи и укрылся с ними за стеллажами с античной историей, навострив уши. Приближались двое. Один был страдающий от подагры посол сэр Уильям ла’Курт, Первый барон Хейтсбери, а другое лицо покуда не обозначило себя, но Томас не спешил выдавать своего присутствия, бесстыдно прислушиваясь к разговорам коллег по цеху. — Тем не менее, встреча эта не прошла зря, замечу, вам круг поднимаемых вопросов был крайне любопытственен. Военные сношения стали не самым важным пунктом переговоров, а вот обсуждение дальнейших направлений развития отношений между странами интересовали титулованную персону гораздо, гораздо больше. — Я слышал, у титулованной особы стесненные денежные обстоятельства при острой нужде снаряжать армию и баловать своих придворных балами и подарками. Коль скоро данное лицо не сможет занять свою знать, та может и на сторону переметнуться, благо не раз и не два подобным занималась в самые неприятные для титулованного лица моменты. — Ваше замечание справедливо. Некоторые нужды уже теребят кошелек данного лица, а решение остро необходимых вопросов, назревших на протяжении последних нескольких сотен лет, неизменно откладывается, поскольку в таком случае казна лишится притока средств, чем поставит титулованное лицо в крайне неблагоприятные условия, возможно даже… — тут голос стал тише и проникновеннее, — критические для титула. — Полагаете, и на этот раз решение вопросов будет отложено? — Непременно. Иных альтернатив просто нет. Будет ожидаться более решительный наследник, и на его плечи будет переложена эта неприятнейшая часть государственных шагов. И, мой дорогой Чарльз, когда они будут приняты, я предчувствую, страну титулованного лица и род его ждет немало потрясений. Меры нужны крайне непопулярные и даже крамольные. Увы, увы, друг мой, время их принятия безнадежно упущено, и, боюсь, любое решение будет только во вред некогда могучему, в определенном смысле, государству. — «Некогда»? — более молодой голос дрогнул легким смехом, после обозначения имени Томас более не сомневался, что второе лицо — это Чарльз Стратфорд-Каннинг, виконт Стратфорд де Редклифф, его давнишний соперник на самые интересные миссии. — И сейчас данное государство время от времени демонстрирует удивительную живучесть даже перед лицом печальных обстоятельств. — Именно, что живучесть, Чарльз, именно. Противоречащую здравому смыслу, логике и, чего греха таить, нашим планам. Но это колосс на глиняных ногах, и ноги те давно скуплены и перекуплены всеми, кто только хотел запустить свою руку в этот карман. Как только — упаси Высшие — все кредиторы предъявят свои счета хотя бы отдаленно единовременно, колосс рухнет в ту же минуту, и грохот его падения разнесется по всей Европе. И я затрудняюсь сказать, на пользу ли нам это падение или во вред. — Вы слишком осторожны, сэр Уильям, я полагаю, нам только на пользу лишиться такого могучего противника, угрожающего нашим интересам армией и, — в голосе явно ощущалась желчная ухмылка, — флотом. — Я бы предпочел поддерживать торговлю в мирное время более, чем вести переговоры в военное время. И вам того рекомендую, — раздался звук глубокого проникновенного вздоха. — Ведь в мирное время мы куда нужнее, чем в военное, когда за нас говорят пушки, и переговоры ведут одичавшие от крови и порохового дыма генералы. Я не хочу лишаться своего куска пирога ради амбиций воинственных безумцев. По мне, мир выгоднее всем. Торговля, торговля и только торговля станет залогом нашего процветания. — Полагаю, с вами много кто не согласится. Война необходима и крайне выгодна многим. — Многим. Но не нам с вами, мой друг. А посему, ослепленный амбициями и радужными горизонтами для страны, не теряйте земли под ногами. Я намерен рекомендовать Вас в упомянутую страну, но покуда Вам придется поработать на другом поле деятельности. Как там ваш турецкий? Не забыли еще уроков вашего учителя? Он вам понадобится и уже вскорости. — Я полагал, — и голос говорившего дрогнул от удовольствия, — что данный пост уже почти отрекомендован Томасу Гриру. Губы Грира побелели от напряжения, а взгляд полыхнул злобой. Он давно подозревал, что вокруг его персоны плетутся сети, и невольно убедиться в том окончательно было более, чем болезненно для его натуры. — Да, были такие мысли, но я передал мои рекомендации и комментарии по данному вопросу и тешу себя мыслью о том, что они будут приняты к вниманию принимающим решение лицом. Посему поработайте над своим турецким и подберите для себя сообразительного и скромного переводчика. Он может понадобится вам в ближайшие пару месяцев. — Чем же вы смогли отвратить принимающее лицо от Грира? У него были крайне недурственные шансы в этом вопросе, ему благоволит Его Величество, не забывая одаривать скупыми, но милостями. — Я напомнил печальные и не очень ясные обстоятельства с его семейной жизнью, о коей можно сказать, что она не достойна мужа уважаемого и умеющего отвечать за решение вопросов, а скандалы нам перед лицом османцев менее, чем нужны. Никто не хотел бы, чтобы холостяка без каких-либо укорененных обязательств по отношению к нашему государству сманили на свою службу смазливой девкой местного паши, перекупив с потрохами богатством и плотским утехами. Покуда он не обзаведется очередной женой с развесистыми родственными корнями в земле Английской, путь в иные страны Гриру заказан. И этот аргумент был принят ко вниманию более всего. Грир сжал зубы так, что заболели десны, справляясь с туманом слепого бешенства, застилавшим глаза. И все же дождался, пока шаркающие шаги удалятся, и только тогда покинул библиотеку, стараясь не встретить на своем пути ни единой живой души.***
При всей своей неотесанности полицейский не вел себя грубо, как бывало с обычными преступниками. Он был прекрасно осведомлен о ценности мальчишки, одетого в потрепанную, пропыленную одежду, какую можно увидеть на любом работяге из бедных районов города. Белобрысому даже руки связали аккуратно, с почти отеческой заботой; хорошо оплачиваемый товар должен быть доставлен без повреждений. А там уж пускай семья решает, хоть три шкуры с него дерет за причиненные хлопоты. Несмотря на то, что полицейское начальство не жаловало мистера Филдинга оттого, что тот с прытью и отвагой мангуста постоянно перебегал им дорогу в самых высокооплачиваемых делах, сержант глубоко в душе был ему благодарен. Детектив не забывал делиться звонкой монетой, полученной от клиентов. А сержант в свой черед всегда был готов поделиться информацией, проходившей через управление полиции, или вовремя подоспеть с помощью на задержание. Вот и последнюю неделю пришлось провести в слежке и поимке мальца, которого господа Уотли столь жаждали вернуть в лоно семьи. Парнишка, несмотря на юный возраст и субтильность, умудрялся скрываться почти полгода, петляя по провинциальным задворкам, как заяц от гончих. И только большие служебные и личные связи детектива Филдинга и регулярные денежные вливания из кошелька Уотли позволили удачно завершить охоту. Сержант, сидя напротив задержанного в карете с зарешеченными окнами, посматривал на того с любопытством, покряхтывал, прочищая горло, пару раз зачем-то протирал носовым платком и без того блестевшую жестяную бляху на груди. Мальчишка почему-то смущал его своим молчанием, тем, как то смотрел перед собой «в никуда», то отстранено пялился в давно немытое окно полицейского экипажа. «Нагулялся? Набегался? А вроде ведь из богатых, всего должно хватать в жизни. И чего понесло в такую даль?» — сержант мысленно попытался осудить бестолкового юнца, но потом отвел глаза. Даже в такой затрапезной одежке юный пленник источал соблазн. Уж какой именно полицейский не мог бы выразить, но фарфоровая кожа и словно припухшая нижняя губа манили дотронуться, смять кончиком пальца, проверить — правда ли настоящие и такие нежные, как кажутся? — «И на что жил? Себя продавал?» — кощунственная мысль скользнула по краю сознания и тут же утекла прочь. От мальчишки слишком слабо фонило магией. Как от щенка пахнет чем-то легким, невесомым, детским, так и белобрысый в магическом смысле пах чистотой, невинностью. И пожилого полисмена это вдруг порадовало. — «Все у него будет хорошо. А глупости выветрятся после пары розг». Слава Высшим силам, парень наконец прикрыл глаза, будто утомившись смотреть. Задремать точно не мог бы, колеса подскакивали на каждом выпиравшем из мостовой булыжнике, и двух пассажиров одновременно подкидывало на сиденьях.***
Он не пошел к морю, хотя именно там проще всего было найти заработок. Просто не смог бы там выдержать. Даже в спокойную погоду, а что говорить, если б на побережье обрушился шторм? Но и бежать в поместье все равно, что расставить по пути вешки, где его искать. И, конечно, Алекс даже не рассматривал варианта остаться в городе. Скверна городского дна пугала хуже магической чумы в средние века. Но идти следовало именно вглубь провинции к крестьянским полям, к фермерским угодьям. Сейчас все вспоминалось отдаленно, будто не с ним было. Но все, что происходило, у него самого вызывало уважение к себе. Он уже мало чего боялся, многому научился, повидал свет, набрался опыта. Изящный лорд, которого из него воспитывали родители и бабушка, остался где-то далеко в прошлом, выдавая себя лишь внешней оболочкой. А внутри Александра Стаффорда вырос, перерождаясь в муках, молодой хищник, способный постоять за себя. — Мерзавец! — как только полицейский удалился, устав откланиваться и благодарить мадам Уотли за щедрые чаевые, ладонь тетушки хлестнула по той самой фарфоровой щеке, которой так любовался сержант. Как удачно вышло, что пойманному беглецу пока еще даже руки не развязали. Или именно потому и не развязали? Александр резко мотнул головой, пряча за отросшей светлой челкой злой блеск глаз. Исподлобья. Тетка на большее и не решилась, чуть отступила, опомнясь, как человек, случайно забредший в клетку с диким зверем. К тому же, наверное, вовремя вспомнила, что она почти знатная дама. — Филипп! — стоявший тут же старший сын, все не мог справиться со своим ртом: широкая ухмылка словно разрезала его физиономию на две части, а камзол был не застегнут на пару нижних пуговиц, и это раздражало мадам еще больше. — Пошли за магистром Таверини. Пусть обследует его, мало ли, что он успел подцепить в бегах. Может, он вообще уже… ни на что не годен! Досада, перемешиваясь с желчью, сочилась в словах хозяйки Уотли-холла. Магический лекарь точно скажет, сохранил ли невинность отпрыск Анны или его кто-то уже обесценил. Тогда вряд ли его удастся дорого продать. Да еще стал совсем волчонком: палит глазищами, словно из дикого леса вытащили. Хотя кто его знает, может оттуда и вытащили. Мадам Уотли отошла от племянника подальше, нервно крутя в руках домашний веер, расшитый блеклым бисером, и совсем не понимая, как она теперь сможет заставить того пойти на ближайший бал. Впрочем… Она обошла вокруг стоявшего выпрямившись, как на приеме у короля, мальчишку. Наверняка тут сможет помочь магический ошейник. Как там дрессируют цепных псов, чтобы не кидались на хозяина?***
Мэтр Таверини порадовал мадам Уотли: никаких фатальных потерь тело будущего герцога Дортсмуртского не понесло, в том числе и в интимном плане. Слава Высшим силам, с таким магическим потенциалом лекаря ему не надо было даже прикасаться к человеку, чтобы считать состояние здоровья пациента. Иначе, Марибэль была в том уверена, пришлось бы звать слуг, чтобы насильно держать одичавшего племянничка, чтобы подвергнуть его осмотру. Строго глянув на толкотню у дверей любопытствующего семейства, возглавляемого Филиппом, мадам шикнула на домочадцев и, приказав слугам увести и запереть в комнате, да получше караулить юного Стаффорда, осталась наедине с мэтром. — Любезный господин Таверини, — присев на обитую темным бархатом козетку и дождавшись, когда мужчина поудобней устроится напротив нее на диванчике, она пододвинула ближе к нему вазон со сладостями и фруктами. — Угощайтесь — ваша работа столь полезна и важна и, полагаю, отнимает много сил и магии. Итальянец, для лекаря такого магического уровня выглядевший довольно легкомысленно из-за копны темных завитых кудряшек, важно кивнул, соглашаясь со своей значимостью и вытягивая из вазы небольшую гроздь темного винограда. — Ваше гостеприимство весьма лестно, уважаемая мадам Уотли, но не стоит ходить вокруг да около, — ценя свое время и, как любой хороший доктор, будучи не чужд тонким психологическим аспектам общения с людьми, он умел верно оценивать ситуацию. — Полагаю, у вас есть еще какие-то просьбы, тревоги? Они касаются кого-то из семьи или вас самой? — Слава Высшим, я, супруг и дети здоровы, — раз не нужно было больше дипломатических игр, Марибэль Уотли и сама предпочитала быстро решать вопросы, — но мой племянник… Доктор чуть заметно напрягся, и даже перестал обрывать тонкими пальцами налитые нежной мякотью ягоды. Неужели она сомневается в его компетентном мнении? — Я только хотела получить совет. Мальчик здоров физически, но его нрав оставляет желать лучшего. Могли бы вы что-нибудь предложить, чтобы он был послушен хотя бы на определенный период времени в определенных обстоятельствах? — волнуясь, что не слишком ясно выразилась, мадам Уотли уставилась на мужчину: понял ли тот, о чем речь? Но итальянец лишь рассмеялся. Сколько таких просьб ему уже приходилось тайно выслушивать: старый муж хотел послушания юной жены, чтобы она хоть час не брыкалась, а позволила залезть на себя и спустить в ее лоно остывающее семя нелюбимого супруга с целью зачатия; безответно влюбленный жаждал хотя бы безмолвного одноразового согласия предмета своих мечтаний на интимную встречу; родители хотели слышать от своего чада согласие делать то, что ему велят, а не насильно подавлять подростковый бунт. — Видите ли, мадам… то, о чем вы просите, под запретом, а все запретное дорого стоит. Я подобными вещами не занимаюсь, но слышал кое от кого. О, да, мадам Уотли все очень хорошо понимала! Ее заблестевшие глаза и оживленное лицо обещали многое. — Я заплачу! — говоря придушенным шепотом, она придвинулась ближе к лекарю. — Вы же понимаете, что я ничего не пожалею, чтобы помочь несчастному мальчику прийти в себя и не дать сломать самому себе жизнь. Хотя бы на ближайшую пару недель мне нужна его покорность. Итальянец на несколько секунд вперил в клиентку пронзительный взгляд; его магия, улавливая нежнейшие колебания эфира, позволяла различать оттенки лжи и правды. — Кольцо, браслет или изящный ошейник, мадам?***
Это был ошейник из нежнейшей черной замши, больше похожей на бархат. Он плотно охватывал белую шею юного Стаффорда и походил на небольшую изящную змею, обернувшуюся вокруг и заснувшую. Для несведущего взгляда — просто пикантная безделушка, но Алекс уже почувствовал ее гнет. Как только ее надели, сквозь его тело словно пропустили ток. Слабый разряд магического воздействия давал понять, что чужая воля, вплетенная в рунную вязь формул, расположенных на внутренней стороне ошейника, теперь диктовала условия, поощряла за покорность, наказывала за неповиновение. Мадам Уотли, видимо, проверяя надежность чар, тут же приказала его высечь. И на каждую попытку не поддаться, стиснуть зубы, не стонать, ошейник отвечал такой болью, словно каждую кость в теле Алекса разгрызали изнутри острые невидимые зубы. — Кричи! — длинный прут свистел в воздухе, падая на распластанное на скамье тело и рассекая плоть. И Александр кричал. — Умоляй! Проси прощения! — и он просил. И только тогда магия давала поощрение: сладостная нега безболия растекалась по телу. Перед самым долгожданным для мадам Уотли событием — балом — Александра долго приводили в порядок. Слуга, помогавший с мытьем, тщательно обработал юному лорду ногти на руках и ногах, подравнял волосы, втер дорогие, нежно пахнущие масла в кожу. Молодой Стаффорд сидел в мраморной ванне, безучастно позволяя производить над собой нудные манипуляции. Напротив него на вешалках висел его костюм: узенький фрак, бриджи, белоснежная крахмальная рубашка с высоким воротником, который скроет его главное украшение — змею-ошейник. Алекс отвернулся, машинально потянувшись рукой к магической «безделице», коснулся ее пальцами. Прохладная, временами даже ледяная. Он уже знал, что стоит только попытаться избавиться от нее, как его просто лишат сознания: магический удар четко посылал в нокаут на несколько минут. А оказываться без сознания, когда рядом, как голодный тигр бродил старший кузен, было бы очень не предусмотрительно. Пару дней назад Филипп Уотли, наконец улучив тот момент, когда его опальный брат остался без матушкиного надзора, проскользнул в его комнату, по какому-то надуманному поручению отослав охранявшего комнату слугу. — Кузен Ста-а-аффорд, — ласковая интонация голоса резала слух, как фальшивая нота в мелодии. Алекс, на которого уже был надет ошейник, почувствовал, как ладони похолодели. Если магический ограничитель воли настроен на всю семью Уотли, то у Филиппа есть шанс вволю поиздеваться над двоюродным братом, к которому того тянуло, как магнитом. Нездоровый интерес к своей персоне молодой Стаффорд ощущал на себе и раньше, еще до побега. Братец никогда не упускал момента, когда можно было мимоходом зажать младшего кузена, прихватить за бедро или ягодицу, как-то он будто случайно коснулся его члена, за что тут же получил крепкий тычок в грудь, заставивший его на время укротить свои «нежные» порывы. И вот теперь, когда непутевого беглеца вернули в родные пенаты, интерес старшего из кузенов многократно возрос. — Уйди по-хорошему, Фил. Я не расположен к общению с идиотами, — во время побега и вольной жизни Алекс научился не избегать резкостей и решительно вычеркнул из речи светские витиеватости. И, как бы там ни вышло, он намеревался даже вопреки удавке на шее пытаться противостоять поползновениям теткиного любимчика. Узкое пространство комнаты стало душным и еще более тесным — Филипп придвинулся ближе, а за спиной Алекса оборону держал стол, не давая ему отступить. — И что ты сделаешь? Ошейник не позволит тебе противоречить! Не проще ли… — его голос вдруг дрогнул, выдавая, насколько на самом деле тот объят желанием и волнуется, — получить взаимное удовольствие? Алекс… Над верхней губой кузена, бывшего чуть не на голову выше Стаффорда, проступила испарина, а в глазах вдруг мелькнул какой-то щенячий испуг, что ему откажут. — Алекс, — уже судорожный шепот, без издевки, с неподдельной надеждой. — Мы оба можем приласкать друг друга… Он потянулся рукой к молочно-белой коже щеки брата, но, натолкнувшись взглядом, как на камень, на полный острой неприязни взгляд Стаффорда, недовольно зашипел, отдергивая ее. — Ах ты… — Филипп, мгновенно разъяряясь от безмолвного отказа, напористо шагнул вперед, с размаха натыкаясь на хук в челюсть. — Видишь, ошейник не признает тебя владельцем! — не давая противнику опомниться, блондин с силой двинул ногой прямым ударом в живот бугая, который с грохотом падающего шкафа врезался спиной в дверь и огласил окрестности ревом досады. — Спасибо за полезное знание! — Филипп!!! — видимо, тетушка, решившая, что в каморке убивают ее наследника, изо всех сил заколотила в дверь, не в силах ее открыть из-за загромоздившей выход туши одного из Уотли. Когда она наконец сумела попасть в комнату, то была встречена сообщением Стаффорда о том, что кузен собирался лишить его - невинности, а ее - законного выкупа. Жадности хватило пары секунд, чтобы победить трепетную мать, переживавшую за здоровье сына, и мадам Уотли, подавляя ярость на племянника, молча указала Филиппу на дверь. — Только посмей еще раз приблизиться к этой комнате или к этому белобрысому негодяю! Поучительная история закончилась в пользу Алекса, но он все же считал, что это не повод расслабляться, пока его не очень умный, но весьма страстный кузен обуян похотью. И юный Стаффорд даже почти дозрел до того, что выезд на бал стал ему желанен.