Коты в мешке

Видела ли она его, или только почудилось в пестрой толпе бродяг и нищих, жаждавших утоления своих болезней, голода и телесных нужд? Амалия не сразу пришла в себя, остолбенев и глядя, как исчезает в переулке человек в лохмотьях с изуродованным лицом. Они виделись нечасто. Саша и его супруг жили в городе, в имении бывали, но пока был жив ее муж, баронесса не смела более встречаться, зная, как тому неприятно ее ослушание. А после его смерти Саша навещал ее — уже один. Томас погиб. Так писали газеты, так говорили между собой соседи по имению, но ни разу этого она не слышала от самого Александра. Словно тема смерти Грира была для него закрыта на семь замков. Наверное, ему удалось отпустить от себя призрак супруга, и Алекс, облегчая себе жизнь, ушел в работу. А потом Амалия Шеффилд узнала, что внук уже не один — некто Роберт Армстронг прочно занял место рядом с ним. И скорей всего, через положенный год траура они станут парой. А потому появление его мужа заставило баронессу занервничать — если Алекс уже успокоился, принял его смерть и нашел себе любимого человека, для чего в его жизни появится Томас Грир, из-за уродства которого Саша не сможет ни показаться в свете, ни чувствовать себя счастливым, глядя на кусок обожженной плоти вместо лица? Амалия не успела остановить встреченного человека, и, когда ее окликнули соратницы по благотворительному делу, она едва смогла отвести взгляд от улицы, в глубинах которой скрылся призрак бывшего барона Томаса Грира. До полудня она трудилась, затем уступила свой пост другим леди. А поскольку толпа нищих пришла и на ужин, леди Амалия вновь появилась возле обоза — но теперь она надеялась увидеть Грира. У нее было для него хорошее предложение — только бы тот вновь показался и согласился. И когда Грир внезапно возник из темноты, баронесса Шеффилд уже не вздрогнула — напротив, если б он собрался уйти, она бы ухватила Томаса и вынудила остаться и поговорить. Поэтому на его обращение она лишь протянула руку в тонкой перчатке: — Пожалуйста, останьтесь! — Сделав знак, чтобы ей подали миску с наваристым супом и куском свежего хлеба, она протянула еду мужчине, показывая ему взглядом свое настояние. — Покушайте и подождите меня. Я помогу вам. Когда через четверть часа людской ручеек из бродяг, желавших поужинать, иссяк, баронесса, так и следившая за Томом — как ест, нужна ли добавка — оставила подруг завершать работу и подошла к Гриру. — Томас, — она впервые назвала его по имени, словно проверяя, откликнется ли он на него. — Я должна вернуться в имение и предлагаю вам присоединиться ко мне, чтобы поговорить обо всем. Мы не чужие люди, и я вас просто так не отпущу, кинув несколько монет. Я хочу для вас другое будущее. Сейчас она не видела его уродства, скрытого капюшоном и темнотой, но память навсегда запечатлела его, и Амалии было так больно, словно она сама испытала на себе палящий ад огненной магии. Сев в карету, она указала Гриру на место напротив: — Не упрямьтесь, пожалуйста. Наверняка вы не откажетесь принять ванну и выспаться на мягкой постели. Что оставалось Томасу? Только принять предложение, более чем щедрое предложение — взять руку светской леди и послушно следовать ее воле, как тому учили манеры. Другие попрошайки с завистью смотрели на то, как леди заботится о нем, а потом, как приглашает его в свою карету. В дороге трясло мало, рессоры были отличные, и Томас, разморенный сытной пищей, которой давно не ел вдосталь, задремал, скукожившись в комок, как привык за эти месяцы странствий, и проснулся, лишь когда его плеча коснулись. Он вздрогнул, просыпаясь резко, нащупывая свою палку, чтобы ударить, но понял, что его не хотят обидеть. — Простите, миледи, дурные месяцы не отпускают из своего плена так быстро. Он вышел из кареты и подал пожилой женщине руку, как прежний галантный джентльмен, и если слуг и удивило, что мерзкий, грязный оборванец ухаживает за их хозяйкой, они придержали свое мнение при себе. Ступая по начищенному до зеркального блеска полу мимо стен, увешенных картинами и гобеленами, Томас настойчиво придерживал капюшон, чтобы тот не откинулся и не шокировал пожилую женщину снова. Он не хотел причинять ей боль сверх необходимого, а дамы так чувствительны к уродству. — Как поживает старый барон? Помнится, он не очень рад был меня встретить в прошлый раз. Полагаю, и сейчас не одарит добрым словом. — Говорить на приличном языке, а не на лае трущоб было почти болезненно. Горло отвыкло от красивых фраз, и все же Томас держался и даже не вздрогнул, когда его лицо отразилось в начищенном серебряном подсвечнике. Горничная, симпатичная полноватая улыбчивая девчушка, явно из деревенских, растерянно смотрела на баронессу, ожидая ее повелений. Что дать нищему, какие-то обноски? Дамы часто устраивают благотворительные акции, но тащить в дом эту гадость… — Мне нужны горячая ванна с хорошим мылом, плотный ужин, и чистая одежда, бритва и сноровистый слуга, способный держать ножницы. Слугу лучше с крепкими нервами. Ему они понадобятся. Мою одежду лучше сжечь — она кишит паразитами, а я не хочу нести их в ваш дом. — Томас быстро вспоминал свои прежние замашки, и вот уже нищий бродяга выпрямил спину, согбенную ранее, ощущая, с каким удовольствием она расправляется, и вскинул подбородок вверх. — Возможно, у вас, миледи, найдется что-то из карнавальных нарядов, и сообразительная горничная, которая сможет сделать маску на мое лицо, чтобы оно не пугало вас, хотя бы пока я здесь. Прорезь для глаза не нужна, как вы могли заметить, я не вижу пострадавшей стороной. *** Пока карета ехала, а ее спутник спал, баронесса рассматривала его. Правда, свое уродство он прятал даже во сне — видно, сказалась привычка скрывать его. Но Амалия была из не пугливых. Главное, чего она опасалась, что этот мужчина любой ценой пожелает получить назад Сашу и его имение — а кто бы не пожелал? Впрочем, если б у него была такая мысль, почему он не сделал этого ранее, как только прибыл сюда? Нет, Томас Грир, видимо, говорил правду, что не желает тревожить Сашеньку, а значит, вряд ли способен навредить ему. Слуги выглядели немного ошарашенными, когда из кареты госпожи показалось нечто в лохмотьях, однако еще больше их удивило, когда бродяга проявил манеры и заговорил. Пожилая пара слуг, которая встречала Томаса пять лет назад, уже вышла на отдых, упросив баронессу после смерти хозяина позволить им жить своей жизнью на скопленные за время службы деньги. И новые слуги не знали Грира в лицо. Хотя, даже те, кто его знал, вряд ли узнали бы его сейчас в таком виде. Поэтому баронессе ничего не надо было придумывать и пояснять. — Клелия, принесите одежду барона из его комнаты — они с … этим господином одного роста и сложения. Скорей всего, она подойдет ему. И велите Эндрю оказать помощь в уходе. Пока слуги суетились вокруг Грира, Амалия велела кухарке приготовить чай, коньяк и все сладости, которые можно испечь на скорую руку. Так что к появлению Томаса из ванной в гостиной его ожидала полная ваза печенья, кексы и пудинг с изюмом. Приказав слугам не мешать — она сама поухаживает за гостем, баронесса Шеффилд пошла ему навстречу, протягивая маску — карнавальные балы губернатором городка проводились часто, и хотя она последние годы не бывала на них, но костюмы лежали, за ненадобностью покоясь в сундуках. — Возьмите, Томас — вот то, что моя служанка сделала под моим руководством. Темно-синяя маска была наполовину срезана, чтобы не закрывать уцелевшую часть лица, и от вырезанной половины осталась только часть от очков. Нос и рот были свободны. И когда Грир надел ее, то стал похож на себя гораздо больше, чем без маски. — Итак, господин барон Каррингтон, теперь я могу называть вас так с полным правом, — Амалия налила гостю рюмку коньяка и чашку чая. — Я готова выслушать вашу историю, рассказать о своем внуке — полагаю, вам интересно будет о нем узнать. И тогда мы проведем переговоры по дальнейшим действиям. Когда дошло до дела, Амалия Шеффилд оказалась намного больше похожей на своего бывшего супруга, чем казалось ранее со стороны: сразу виднелась хватка, хотя и без присущей барону прямолинейной грубости и властности. Томас с наслаждением скрыл свое лицо под укромностью маски, отражение в серебре, зеркалах — все не давало ему покоя, и, лишь спрятав свое уродство, он смог вздохнуть свободнее. Коньяк тоже пошел на пользу, и давно не употреблявший ничего крепче мерзкой жижи, именуемой дешевым пойлом, барон явственно захмелел, но старался держаться приличий. — Моя история лишена сколь бы то ни было романтики, о которой слагают романы. Я попал под обстрел, был ранен, довольно тяжело, как вы сами имели несчастье видеть. Раненым попал к врагу, посчитавшим меня за своего, благодаря знанию языка и отсутствию примет причастности к армии англичан. Меня чудом выходил старик, отдававший мне последние крохи, отрывая от себя, и сделавший все, чтобы поддержать в этом уродливом теле жизнь. И по сей день я не уверен, что хочу благодарить его за то, но благодарю, зная, сколь велика была его жертва для незнакомого человека. Вернуться назад я смог только своим ходом, спустя много месяцев, и тогда уже искать Сашу мне не было смысла. Не являть же ему мерзкого сатира взамен красавца-мужа. Я планировал по-тихому обратиться к своим поверенным, но с неприятным изумлением узнал, что я вот уж как несколько месяцев мертв. Полагаю, так сочли и мои поверенные, и мой муж. Да и кто бы упрекнул их: бумага с соболезнованиями от армии наверняка выглядела очень убедительно, а тел нынче частенько не находят или находят в таком состоянии, что сложно опознать. Я не мог обратиться к своим людям, чтобы не поднять совершенно не нужную волну пересудов и, что хуже, недоверия со стороны английских властей. Ведь теперь меня так удобно приписать в стан перебежчиков и шпионов и снова позаботиться, чтобы я исчез — на этот раз наверняка. Я убежден, Саша хорошо распоряжается моими и своими имениями, и насколько я знаю его, он заслужил право иметь спокойный счастливый сон, а не натыкаться взглядом на исчадие ада. Я не желаю видеть, как он испугается меня. Меня, его мужа. Как устыдится своего страха и будет ломать сам себя снова и снова, принуждая коснуться меня. Я не хочу такой жизни свету моих очей. Мне нужны деньги, чтобы продолжить обучение магии, и я скроюсь за личиной другого человека и постараюсь, чтобы меня не опознали. Полагаю, найти применение моим новым навыкам не составит труда, но не в том ужасающем состоянии, в котором я пребывал доселе. Поэтому мне нужен приличный дом, скромный на язык слуга и хорошая одежда, чтобы я мог заявить о своих планах там, где мои услуги понадобятся. Полагаю, за полгода я смогу закрыть мой долг перед вами, если вы все же ссудите мне небольшую сумму. Разумеется, Саше знать об этом совершенно излишне. Я бы настаивал, чтобы он оставался в неведении о моей судьбе. А если вам, баронесса, нужно какое-то доказательство, чтобы успокоить душу Сашеньки, что я мертв, вы сможете отдать вот это со словами, что вам передал какой-нибудь отщепенец, мол нашел на теле умиравшего и сам закрыл ему веки, а ныне выполнил данное обещание на могиле павшего. — Томас протянул руку, на ладони которой красовался медальон с портретом Александра, отполированный пальцами Томаса до исключительно зеркального блеска. — Полагаю, при виде этого у Саши не останется сомнений, и он сможет найти мир в своей душе, если… если уже не нашел его. Речь барона лилась в абсолютной тишине — баронесса лишь неслышно отпивала чай из изящной чашечки и задумчиво смотрела на мужчину. Она помнила его молодым — относительно возраста ее и ее мужа — и довольным своим браком. Хотя и его первое появление вышло связанным с не очень приятным инцидентом. Когда Томас Грир завершил долгий и тяжелый рассказ, Амалия еще некоторое время молчала, то глядя на огонь в камине, то посматривая на гостя. Тот был сильно исхудавшим, что для и без того стройного мужчины выглядело катастрофической потерей веса. Он постарел лет на десять и явно не тянул на свои сорок с небольшим. Но по жизненному опыту баронесса знала, что дело лишь в нормальном питании и полноценном отдыхе, и через пару недель Томас Грир снова будет самим собой… разве что никуда не денется его обретенное уродство, которое столь сильно его угнетает. После недолгих размышлений Амалия Шеффилд взяла слово: — Я выслушала вас, барон, и поняла вашу точку зрения. Хотя я не со всем согласна и хочу предложить следующее: вы даете себе две недели и под моим бдительным присмотром приходите в себя, спите и едите вволю, приводите в порядок мысли. Вам предоставят комнату, где вы можете не бояться быть потревоженным. Потом мы поговорим еще раз. Человек, измученный нуждой и печалью, думает по-иному, чем может размышлять человек, находящийся в спокойном состоянии тела. Дух ваш, конечно, за это время не вылечить. — Баронесса допила чай и отставила чашку. — И можете не переживать — я дам вам денег. От мужа у меня осталось хорошее наследство, и я ничуть не пострадаю, если дам вам некую сумму. Я бы предложила вам ее безвозмездно, но полагаю, что вы откажетесь. Однако я предоставлю вам деньги на бессрочной основе — когда сможете, тогда и отдадите. И медальон этот я передавать не стану — пусть у вас остается. Не мое дело Сашу на неверный путь уводить. Она поднялась и подошла к темному окну: — Как раз по поводу него я тоже в раздумьях — мы не общаемся близко, но я знаю, что он сильно страдал, потеряв вас. Потом принялся за лекарское дело, и это помогло ему восстановиться. А сейчас… не знаю, должна ли я вам это передавать, поскольку слышала лишь пересуды: говорят, что у него появился мужчина, который все время рядом. Кто-то говорит, что он лишь друг, но другие считают, что через год траура они станут семьей. Баронесса предполагала, что эта новость станет для Томаса сильным ударом, но предпочла, чтобы он узнал от нее, а не из чужих уст. — Надеюсь, вы не осудите моего мальчика — он так юн, и ему хочется быть счастливым. Он измучен потерями в своей жизни: родители, герцогиня Дорсмурт, растившая его, теперь вы… Предполагать, что твой дорогой человек найдет утешение с другим мужчиной и услышать своими ушами — две разные вещи. Лицо Томаса исказила гримаса острой боли, пронзившей все его тело, но он постарался собраться и спрятать ее как можно глубже, но придвинул ближе бутылку коньяка, наполняя бокал до краев. — Я не… — голос его на миг сорвался, обрести его было сложно, а тем более, озвучить то, что было не сердцем избрано, но разумом. — Я не осуждаю вашего мальчика и не осуждаю моего… Сашу. И попрошу вам лишь назвать имя его избранника. Я не буду чинить препятствия ни Саше, ни его возлюбленному. Я даю вам мое слово в том. — Коньяк дрогнул в бокале, когда Грир поднес его к губам и залпом выпил весь досуха. Если б Амалия Шеффилд до этого мига была не уверена в том, что Грир любит ее внука, то сейчас ей даже без слов все стало очевидно. Она поднялась, желая оставить мужчину, чтобы тот пережил свою беду, как ему будет удобно — в одиночестве он мог рыдать, или молча глотать слезы, или напиться. — Не помню, Томас… Я не встречала его. Его фамилия, кажется, Армстронг. — Она поднялась, прощаясь. — Простите — пойду к себе. День был длинный и нелегкий. Полагаю, вам тоже надо отдохнуть. Баронесса чуть поклонилась, идя на выход, но у самых дверей задержалась, обернувшись к Гриру: — Кстати, судя по вашему рассказу, вы даже не пробовали лечить ваш ожог. Возможно, стоит попробовать обратиться к хорошему магу! *** Они с Армстронгом покинули Бристоль несколько дней назад, но баронесса Шеффилд писала, что будет необходима помощь дня через три — благотворительная диагностика и, если понадобится, лечение не слишком сложных или, напротив, сложных и интересных случаев. Саша ездил по городам, будто что-то или кого-то искал. Ему бы ездить по местам, где в свое время шли бои, но такой возможности ему не дали, и он проводил время, как ему заблагорассудится. Зарабатывать на жизнь не было необходимости, а набираться опыта — была. И он погружался в медицину все глубже и глубже: через практику и через теорию — благодаря урокам мэтра, которые он планировал сделать регулярными. Пока что получилось взять только три. Это был тяжелый опыт, и после встреч с мэтром Саша несколько дней лежал пластом в спальне, отсыпаясь и восстанавливаясь. Армстронг ворчал на такие последствия и клялся, что не допустит более такой растраты здоровья, но Алекс лишь смотрел в потолок — возможно, о них с Робертом и ходили слухи, но ничего похожего на правду они не имели: Армстронг был лишь другом, приятелем. Но никаких надежд Александр ему не давал. Напротив, как-то раз и навсегда он обозначил, что ничего быть не может. Впрочем, как и с кем-либо другим. И неважно, что иногда его молодой организм томился желаниями — они принадлежали только Томасу. И именно вспоминая их ночи, Алекс удовлетворял себя. — Завтра я уезжаю снова в Бристоль. Возможно, решу заехать к баронессе Шеффилд — давно не видел бабушку, а ведь она не молода, и ее здоровье тоже надо проверить. Не все же чужих людей облагодетельствовать. Армстронг, сидевший на диване напротив с чашкой чая, согласно кивнул. *** — Ро… берт? — губы Грира изогнула ухмылка еще более острой боли. Как бы он был рад, если бы названное имя принадлежало какому-нибудь повесе, глупому смазливому франту, бесполезному прожигателю жизни. Тогда бы он с полным правом мог бы питать хрупкую призрачную надежду, что настанет час, когда он, Томас, сможет ворваться в жизнь Саши и спасти его от безумств глупого франта. Но нет, при всем желании Грир не мог сказать о прежнем друге ни слова дурного. — Это хороший человек. Очень хороший. Слова баронессы ударили Томаса по живому, он вскинул полный закипающей злости взгляд, и только выдержка и воспитание не позволили сорваться с губ жестокой резкой отповеди по поводу того, где бы он, бродяга, мог взять мага. На таких, как он, хороший маг не стал бы тратить силы и уж точно не поверил бы на слово, пообещай он кучу денег и полцарства в придачу. Когда же за баронессой закрылась, наконец, дверь, Томас прошел к себе в отведенные ему покои и взревел раненым зверем и запустил в стену бокал, из которого пил горькую чашу коньяка, запивая прощание с Сашей. Он крушил все направо и налево, срывая злость на неблагополучный случай, на свою горькую судьбу, а потом заливал горечь коньяком и бил уже бутылку, чтобы открыть новую и поступить с ней точно так же. Слуги с боязнью обходили ставшую пристанищем жуткого гостя комнату, и лишь когда все стихло, а это произошло сильно за полночь, осмелились приоткрыть дверь и заглянуть внутрь. Комната была разгромлена, повсюду валялись осколки и пахло спиртным, стол был перевернут, стулья разломаны, а на полу, на ковре, мертвецки пьяным спал пугающий гость баронессы. Тревожить его не стали, опасаясь за свое благополучие, разве что слуга осмелился накрыть обессиленное тело пледом и подложить под голову подушку, так и оставив ночевать на полу. Поутру баронессе доложили о нанесенном ущербе, и хотя и были слуги вышколены, но небольшой упрек в их глазах читался, зачем она впустила в дом такого возмутительного грубияна. А сам виновник отоспался и после полудня как ни в чем не бывало потребовал себе ванну, бритву и завтрак, и не подумав принести хозяйке дома извинения за свое поведение, он словно вычеркнул из памяти весь прошлый вечер, точно дурной сон. Баронессе слуги доложили об устроенном незнакомцем дебоше, да только та и слова не сказала в упрек тому: — Не ваше дело! Как придет в себя, уберете комнату, ему поможете привести себя в порядок. И не вздумайте хоть чем-то выдать, что по этому поводу какое-то мнение имеете. Выписав вексель на приличную сумму, которой хватило бы на безбедное житье даже в столице в течение полугода, Амалия Шеффилд занялась своими делами — предстоял еще один выезд по делам благотворительности, и баронесса принялась писать письма потенциальным благотворителям, которые могли выделить средства, продукты, вещи для нуждающихся. Когда она закончила и, с трудом распрямляясь, поднялась из-за стола к обеду, вошедшая служанка доложила о курьере с письмом — от герцога Александра Дорсмурта-Грира. Амалия взяла письмо, немного удивляясь — внук не часто баловал ее письмами, а тут — почувствовал что-то? Шевельнулось в душе — страх или опасения за то, что вдруг встретятся с бароном! Кто его знает, что у Грира в голове перевернется, когда увидит мужа. Выдержит ли? Или выйдет навстречу, как есть, в своей маске? Приказав послать за гостем и пригласить его в гостиную к обеду, баронесса появилась в комнате, предварительно осмотрев, как накрыто, все ли в порядке — привычка, которую уже ничто из нее не выбьет. Как при муже вела дом, так и сейчас. Амалия даже задумалась о том, чтобы предложить Гриру остаться здесь — осесть не на пару недель, а сколько пожелается. Хоть управляющим поместья. Супруг сам вел все дела, а Амалия не слишком в том разбиралась. Чужого человека брать не хотелось. Томас не привык просто тратить время. За утро, сразу как его щеку отскоблил бритвой слуга, для второй щеки предложил расслабляющий компресс с лавандой и оливковым маслом, Томас решительно оглядел имение, делая вид, что просто гуляет. Его высокая худая фигура призрачной палкой то и дело появлялась во всех строениях дома, а пытливый взгляд единственного зрячего глаза не упускал ничего: ни работы конюхов, ни подсобных рабочих, ни охотников, снабжающих дичью стол, ни ветеринара, обследующего скот, ни пастуха, ведающего коровой и овчарней. Но вмешиваться он не спешил, а в оставшуюся минуту времени навестил библиотеку и исследовал ее на предмет нужных книг. К сожалению, старый хрыч явно не баловал себя новинками ни в литературе, ни в магии, и Томаса ожидало жестокое разочарование — из чтения ничего кроме римских полководцев и парочки романов, явно для почтенной дамы, скрасить ее досуг за вышиванием. Когда за Гриром послали, он тщательно застегнулся на все пуговицы и проследил почти с болезненным вниманием за аккуратностью завязанного шейного платка, а так же, что маска прилегает отлично. — Вы звали меня, миледи? Вы не обязаны баловать меня честью отобедать с вами, и все же я от всей души благодарен вам за нее. Позволите поухаживать за вами? — он отодвинул стул, чтобы помочь женщине сесть. — У вас хорошее поместье, и вы неплохо справляетесь в это тяжелое военное время. — Он втянул носом ароматы блюд, выставленные на стол. Тут тебе никаких жалких тостов и кексов, почтенная леди, или ее умная кухарка, была в курсе, чем предпочитают завтракать мужчины, и за то ей был честь и хвала. На запах Томас определил жареную колбасу, бекон, яйца — все то, что способно поднять к жизни любого, закутившего поздней ночью. Или свести обратно в могилу, если кутёж был излишне активным. Томас относился к первой категории и был голоден сверх меры. Присев за столом и взглядом проследив, чтобы Грир взял на свою тарелку побольше еды, Амалия Шеффилд кивнула в такт своим мыслям — все говорило о том, что барон жить будет. И что его вчерашний запой скорей всего лишь потачка себе за все долгие месяцы воздержания и страданий. — Я вас не балую, господин барон — вы мой родственник и гость. И потому приглашение к столу — не мой каприз, а приятная обязанность. К тому же, мне есть, что с вами обсудить. — Поскольку, готовясь к разговору, баронесса удалила всех слуг из комнаты, то обслуживала себя сама, справедливо полагая, что барон тоже вполне в состоянии сделать это для себя. — Первая новость — я получила утром письмо от Александра… Она на миг замерла, глядя на реакцию собеседника, а затем продолжила, оценив, что никаких эксцессов не планируется: — Он приезжает сюда через три дня. Я в делах как-то и запамятовала, что уже скоро мой день рождения, и внук как раз на него приезжает сюда раз в год. О нет, мы видимся чаще — изредка я бываю у него, иногда видимся в церкви или на общих собраниях дворянства. Но там по-родственному не побеседуешь. Так вот — я не хочу, чтобы вы бежали отсюда. Но предложу перебраться в самый дальний флигель, где вы сможете не бояться столкнуться с ним, если сами не пожелаете. Баронесса отпила вина из бокала и принялась нарезать вишневый пирог. — Кроме того, у меня появилась мысль предложить вам место управляющего. Супруг сам вел дела, но для меня это излишняя ноша — сами знаете, что я больше тяготею к благотворительности. Но тогда вам придется взять себе псевдоним. Хотя это и сейчас не помешает — незачем слугам слышать ваше настоящее имя, чтобы не разнесли по людям. Я их уже предупредила, чтобы о вас ни одна живая душа за пределами дома не узнала. Закончив речь, пожилая дама съела кусочек пирога, остальное подвинув поближе к Томасу. Заслышав имя Саши, Томас уже не вздрогнул, а сдержанно кивнул, мол, услышал, но и только, сосредоточенно расправляясь с яйцами и беконом. На его лице не дрогнул и мускул, казалось, он заковал себя в броню, а сердце вынул и упрятал на дно той бутылки, что разбил о стену прошлой ночью. Грир дал себе слово держаться выбранного решения и не отступать, как бы ни было больно. Он не причинит Саше куда более страшные страдания, чем уже причинил. И на приезд сопровождающего лицо Томас не отреагировал никак, кроме смирения. — Миледи, я тоже гость, и кроме незначительного ночного эпизода, более я не заставлю вас краснеть за мое поведение, особенно по отношению к другим вашим гостям. — Томас отер рот салфеткой, прежде чем начать. — Я благодарен вам за доброту, внимание к моим обстоятельствам и щедрость, и охотно переберусь во флигель. Если можно, я и далее хотел бы находиться в нем, поскольку намерен продолжать свое обучение магии и ни в коей мере не хотел бы вредить вам своими занятиями. Мне так же по душе ваше предложение, и если вы позволите время от времени отлучаться для покупки нужных книг, то мое согласие на ваше предложение не заставит себя долго ждать. На качестве моих услуг это не отразится, могу вас уверить. И в этом случае мое второе имя — Оливер, вполне подойдет под нашу задачу. Оливер Браун, полагаю, такое имя не вызовет возражений? Я обедневший младший сын какого-нибудь мелкого сквайра, после ранения вынужденный подрабатывать, где только возможно, вы встретили меня случайно и оказали содействие и расположение, приняв на эту должность. Отнюдь не ложь, почти все исключительная правда, поэтому проблем с запоминанием не будет и не потребуется жертв и епитимьи от священника. Договоренность была достигнута, и баронесса, сообщив, что подготовит с нотариусом контракт о вступлении на должность, и, как только они его подпишут, Гриру все покажут и расскажут. — Я стану вам платить… Оливер. — Чуть помедлив, Амалия назвала непривычным именем и кивнула. — Так что вы сможете понемногу отдавать мне долг прямо из зарплаты. А данные мною вам в долг деньги можете использовать, чтобы достойно одеться и купить нужные вам мелочи. На следующий день после отъезда Александра вы вступите в должность, и тогда, простите, я уже не смогу вас принимать за столом как гостя, милорд. — Вам не нужно извиняться, миледи. Хозяйка дома не должна потакать работнику, это разумное правило, и было бы странно, если бы было иначе. Вы умная женщина, и я ценю вашу предусмотрительность и вашу доброту ко мне. Завершив одновременно обед и переговоры, баронесса Шеффилд поднялась из-за стола: — И еще, мистер Браун, Саша приедет не один, с ним будет сопровождающий. Полагаю, что вы догадываетесь, о ком речь. Надеюсь на ваше благоразумие. Она удалилась к себе, писать ответ внуку, что с удовольствием примет его. Остаток дня Томас разбирался с бумагами имения, предоставив слугам готовить флигель, сразу обговорив, что ему понадобится для проживания в нем. Запросы были довольно скромными, кроме регулярных ванн, еды, книг — почти никаких, поэтому все осталось на усмотрение опытных слуг. А в день приезда гостей Томас заперся в своем флигеле и более не покидал его, лишь слуга мог открыть ключом дверь и принести еду или что-то необходимое. *** Александр ехал в карете — после гибели Томаса он разлюбил верховые поездки, словно ему хотелось спрятаться от всего мира, чтобы его не касались даже лучи солнца. Роберт, знавший, что Саша не любит компанию, ехал верхом. Он как раз любил сопровождать своего друга, регулярно сообщая о том, где они едут, что впереди и на что ему стоит взглянуть. Иногда Алекс пользовался его советами и, высунувшись из окна кареты, рассеянно осматривал окрестности, но если появлялись деревня или просто обоз, он тут же исчезал в глуби повозки и задергивал шторку. Армстронг только печально хмурился — не в его силах было вернуть в Сашу жизнь. Они покинули Бристоль после того, как Александр провел благотворительный прием тех, кто не мог позволить себе платить за лечение. Выдав каждому из страждущих листки с написанным диагнозом и рецептом для аптекаря, он слегка поужинал вместе с другом и отправился к баронессе Шеффилд. Завтра у нее был День рождения, и Александр вез в коробочке небольшой подарок — нежные лайковые перчатки цвета мокко и такого же цвета шляпку. Дом был ему знаком, но никогда он не видел, чтобы в левом флигеле были освещены окна. Он удивился тем более, что после смерти деда дом казался еще более вымершим. Но сейчас слуги суетились намного быстрей. Видимо, темперамент бабули, долго подавляемый волей барона, наконец проявлял себя во всей красе. Встретились они с баронессой тепло — когда отношения восстановились, они начали общаться. А после смерти барона на почве сотрудничества на благотворительной стезе внук и бабушка еще больше объединились. Поцеловав баронессе ручку, Саша получил поцелуй в щеку, едва только выйдя из кареты. Слуги кинулись снимать с запяток сундук с багажом, а Алекс с Робертом были приглашены к обеду. — Молодые люди, мы приготовили вам комнаты в правом флигеле… Саша удивился еще больше — если в левом горел свет, то и комнаты должны были бы быть готовы в левом. Но эта логика потерпела крушение. Однако выспрашивать было не слишком вежливо, и Александр лишь поблагодарил. — Господин Армстронг, вы займете комнату с зелеными драпировками, а Алекс — с бежевыми, как обычно. — Благодарим вас, баронесса. — Александр едва не засмеялся — бабушка все же была старомодна: полагая, что Роберт является ему близким другом, решила отселить того подальше, во избежание компрометации перед всей прислугой. Неужели она всерьез думала, что если б все так и было, они бы не потерпели трех дней и принялись бы сношаться при первой же возможности? Скрыв неуместный порыв веселья, Саша отвел взгляд — если быть честным, ему тяжко было видеть этот дом, который напоминал о первом знакомстве Томаса с баронессой и бароном. *** Роберт был максимально любезен и ласков с пожилой родственницей Александра, на удивление оказавшейся не свихнувшейся от старости лет взбалмошной любительницей нюхательных солей и святых мест. Возможно, ему показалось, но та явно оценила и его военную выправку, и его внешний вид, от туго затянутого шейного платка, до сапог, запыленных после верховой езды, но не скривила носик на крепкий запах лошадиного пота и даже благосклонно позволила поцеловать руку. Она определенно начинала нравиться Армстронгу. — Саша, вы мне говорили о бабушке, но я вижу прекрасную цветущую даму. Вы были не предусмотрительны, не предупредив меня об этом приятном обстоятельстве — я надел бы мой лучший костюм, чтобы произвести впечатление. Мадам, благодарю вас за гостеприимство, у вас восхитительные места, и я буду крайне благодарен, если мне будет позволено воспользоваться вашими угодьями для охоты на куропаток. Пара свежих птиц наверняка порадует кухарку, а ваши замечательные луга порадуют моего коня, застоявшегося в городе. Вы не против? — он улыбнулся, лихо закрутив ус, шутливо заигрывая с почтенной дамой, чтобы напомнить ей времена ее блистательной юности, добродушно посмеиваясь. В отведенных покоях, куда его сопроводили, дабы освежиться перед обедом, Роберт тщательно отмылся от дорожной пыли и надел темно-коричневый костюм, не забыв и о своем ордене за военные заслуги, чтобы лишний раз расположить пожилую леди. Он все еще питал смутные и очень скромные надежды на будущее с Сашей, если вдруг тот позволит своей печали по Томасу уйти в прошлое. И голос любимой родственницы может оказаться кстати в момент, когда Саша станет задумываться о будущем. Молодой военный, после памятного откровенного разговора инициированного Александром, более ничем и никогда не скомпрометировал их теплую дружбу и не навязывал свои чувства. Напротив, заботливо оберегал Александра от докучливого внимания желающих пристроить своих родственников, заключив брак с освободившимся знатным джентльменом. А их было, стоит признать, немало, надоедливость некоторых граничила с бесстыдством, даже — с аферами, и Роберту приходилось служить добровольным щитом жаждущему уединения Сашеньке. Но томительными долгими ночами он предавался мыслям сколь греховным, столь и сладостным, лелея образ друга в самых смелых мечтах. Но на утро от них не оставалось и робкой тени, и только искренняя преданность и верность вели Роберта. Подкрутив и напомадив усы, так что те засверкали ничуть не хуже его ордена, Армстронг постучал в дверь комнат Саши. — Алекс, вы готовы? Я слышал первый гонг к обеду — полагаю, нас ожидают. *** Томас тяжело рухнул в кресло. Он слышал, как подъехала карета, слышал, как ржали кони, переговаривались люди, и было бы ложью, если бы он сказал, что не попытался высмотреть в укрытии окна, прячась за занавеской, лицо Саши. Но ни на секунду его рука не легла на ручку двери, чтобы открыть ее и предстать перед мужем, и ни одной мысли злой не промелькнуло по отношению к Роберту или Сашеньке. Ему было больно, так словно на этот раз огнем горело его сердце, а не лицо. Но Томас пригубил чай, вслушиваясь в мерное тиканье часов, и запретил себе мечтать о том, чтобы услышать знакомую поступь в коридоре и ожидать, что любимая рука распахнет дверь, и в проеме появится точеная фигура с нимбом светлых волос цвета полуденного солнца… Амалия Шеффилд сейчас испытывала двойственное ощущение — радости, что супруг ее внука жив, и печали, что ей приходится обманывать Александра, скрывая этот факт. Все же некая несправедливость виделась ей в том, что супруги, пребывая рядом, не перемолвятся даже словом, не объяснятся. Но это был выбор Грира, и подталкивать его к каким-то решениями баронессе казалось неправильным. Пусть Высшие рассудят и подскажут им, как лучше поступить. А она просто протянет руку помощи тому, кто в этом нуждается. Внук, кстати сказать, выглядел неплохо — он все же немного пришел в себя, хотя те, кто хорошо знали его, могли видеть, что той жизнерадостности, которая была в нем ранее, уже нет. Есть только приветливость и не более. Пока его приятель Армстронг всячески старался проявить свою заботу о ее внуке, Амалия видела, что Саша остается равнодушен к этим проявлениям. Он прекрасно и сам бы о себе позаботился, но словно позволял тому, кому хотелось это делать, поступать по своему разумению. Одобрительно подав руку для поцелуя, пожилая леди благосклонно встретила его. Обед прошел в привычных легких разговорах о вещах, которые на самом деле не слишком волновали присутствующих: обеденный стол — не время для волнений. Саша пересказывал свежие новости столицы, которые получал в письмах от Честера и Хуго Армстронга. Роберт активно включался в разговор, и вскоре, на радость Алексу, взял на себя развлечение баронессы, а Александр попросил разрешения прогуляться по усадьбе. Ему хотелось посмотреть, как ведется хозяйство после смерти деда и прикинуть — не нужно ли помочь бабушке. Он принялся не спеша обходить дом вокруг. По пути заходя в сад, набредя на домик садовника, поторопившегося с ним раскланяться и ответившего на пару вопросов про цветы, которые он высаживал. Затем Александр отправился к пруду, где жизнерадостные утки громкоголосым кряканьем заставили его улыбнуться — что бы ни случилось у него, жизнь вокруг продолжалась. Было тепло и солнечно, и Саша улегся возле пруда на берегу, скинув сюртук и оставшись лишь в рубашке — подставил лицо полуденному солнцу. *** Томас категорично запретил себе показываться перед своим мужем, но мечтать о нем никто и ничто не могло ему запретить. Напрягая каждый мускул, каждую магическую струну, он пытался нащупать своего возлюбленного, ощутить хотя бы малую близость с ним, точно жаждой томимый рвется к каждой капле воды, так и он входил с ума в разлуке. Разум твердил одно, сердце — совершенно другое. Привалившись спиной к косяку, Томас мечтал, лишь мечтал о Саше. О том, как обнял бы его, как нежно, едва-едва коснулся бы его руки, точно легкая волна, как скользнул бы по кончикам пальцам и снова осмелился тронуть выше, запястье, затем локоть, соприкоснуться с ним, накрыть его своим телом, нежно ласкать каждый дюйм и осыпать поцелуями до изнеможения. Мечты Томаса поневоле передавались воде, мерно покачивая воду в вазах с цветами, вино в графине, ровную поверхность крошечного живописного пруда, с берегами щедро усыпанными полевыми цветами, будоража уток, не понимающих, почему это вода ведет себя столь странно. Дыхание Томаса сорвалось в низкий чувственный стон — он мечтал о Сашеньке, о том, о ком боялся мечтать все эти страшные месяцы. И стон наслаждения перемежался со стоном полного неописуемого отчаяния человека лишенного всего того, что ему дорого, того немногого, чем он еще жил. *** Алекс, кажется, даже задремал — было что-то умиротворяющее в ненавязчивой красоте этого местечка, и он лежал, вспоминая такие моменты, когда они с Томасом у себя в поместье ходили к пруду и шалили там. Приподнявшись на локтях, Саша скинул дремоту — птицы ловко раскачивались на волнах и переругивались друг с другом, время от времени ныряя головами вниз, оставляя на поверхности только гузки. Смешно, доверчиво. Александр оглянулся — дом стоял в отдалении, слуг не было видно, Роберт явно сейчас развлекает разговорами баронессу. И он, поколебавшись с минуту, отошел за широкий ствол ближайшего дуба, тяжелые ветви которого словно оберегали гибкую, кудрявую иву, разделся и с разбега нырнул в воду с мостков. Прохлада воды тотчас охватила его тело, остужая и бодря. Сонное состояние тут же исчезло, возвращая живость. Саша, после того, как доверился Томасу и его магии, постепенно перестал бояться воды и уже спокойно позволял себе купаться неподалеку от берега. Главное, чтобы при необходимости до дна можно было достать ногами. Но, кроме того, возле этого пруда ему казалось, что магия Томаса коснулась его и поддерживает. Фантомное, обманчивое ощущение, но такое важное для него и удваивавшее удовольствие от плавания. *** Томас ощутил, как откликнулось гибкое тело, как коснулось водных потоков, и, прикрыв глаза, тихо шепча слова нежности невольно тронул пальцами в мечтательной ласке воображаемый ощущаемый водной магией образ. Это всё сон — вряд ли не сон. Слишком хорошо, чтобы быть правдой. Огладить пальцами нежные линии груди, живота, зарыться в упругие волоски паха, скользнуть по члену, огладить ноги до самых кончиков пальцев, обвить тугие ягодицы, погладив их, игриво, задорно, осыпать лаской спину и зарыться прикосновением в волосы на затылке. Томас игрался с Сашей или тем, кого воображал, прощаясь с ним навеки, маленькая, хрупкая мечта о том, чего уже не будет. Хотя бы так, укромно, воровато, получить свое последнее свидание с мужем. *** Нега наслаждения водой вдруг сменилась чем-то иным… Сердце Алекса припустило стремглав, точно испуганный зверек, почуявший рядом хищника. Саша, плывший крупными гребками, остановился, оседая на дно и останавливаясь. Он недоуменно заозирался, вдруг страшно испугавшись чего-то. Того, что он может поверить в чудо, что Томас сейчас внезапно появится из-за дерева и рассмеется, или станет язвительно его поддевать в своей любимой манере. Но поскольку этого не могло быть, Александр на миг пришел в ужас. А потом внезапно рванул к берегу. Судорожно выбежав, не стесняясь своей наготы, не прикрываясь, принялся быстро одеваться, путаясь в одежде и с трудом натягивая ее на мокрое тело. Так и не заправив как следует рубаху, он припустил к дому, но, не добежав до него, остановился, вытянув вперед руки и направляя в сторону старого флигеля. Он замер статуэткой, на его шее вздулись жилы, так же наполнилась кровью каждая венка на руках — магия, которой учил его Мэтр, один из его фокусов — сложный, выматывающий, но так можно было найти человека. Маг-лекарь мог искать человека под завалами, руинами — только целители ощущали настолько чутко человеческую ауру. И Александр, покачиваясь, едва стоял на ногах от усилия пробиться к живому существу, если оно находилось во флигеле. И у него получилось. Второй этаж, одна из комнат, пролегавших слева по коридору. Он зарычал. Нет, так далеко он не мог почувствовать, является ли этот человек Томасом, но то, что там был кто-то, кто владел водной магией, было точно. Молодой человек помчался вперед, не разбирая местности, перепрыгивая через кустики и клумбы. Наверное, слуги приняли его за сумасшедшего — как может внук их баронессы скакать словно олень через весь парк?! Но Алексу было все равно — единственное, что его интересовало, найти человека. Он ворвался в дверь флигеля — помещение не выглядело жилым, но его это не смутило. Он помчал на второй этаж и стал распахивать все комнаты. И только в одну из них дверь оказалась закрытой. Саданув в нее кулаком, Саша, забывший свое воспитание и происхождение, зарычал: — Выходите! Сейчас же покажитесь! *** Какую ошибку он совершил! Томас понял это, когда голос Саши раздался совсем рядом. Судорожно схватив плащ, он укутался в его плотные складки так, чтобы видимым остался лишь уродливый кусок плоти лица, сгорбился, враз став меньше своего роста на добрых три ладони, как ходил многие месяцы по улицам, в кровь сбивая ноги, и понизил голос до рваного сиплого хрипа. — Что вам надо, молодой господин? Вам не следует так шуметь. — Проскрежетал он через дверь. — Я не хочу, чтобы мой покой нарушали, мне было дано разрешение миледи находиться в уединении. Он говорил, а сам едва мог дышать от смеси страха и предвкушения встречи. Его сердце глухо грохотало в груди, он едва мог дышать. Приоткрыв дверь ровно настолько, чтобы Саша мог увидеть изуродованное лицо, он решительно прорычал. — Полагаю, причина моего уединения теперь вам понятна. Оставьте меня в покое и не докучайте мне, молодой господин, проявите милосердие к несчастному уроду. Он готов был прокусить язык до крови за злые слова, но не мог признаться пред Сашенькой, что он его муж. Да, наверняка он поверит в этот жуткий маскарад и отведет свой нежный взгляд поскорее, извинится и уйдет прочь. Ах, какая глупость была надеяться удержать томление души подле того, о ком он грезил столько месяцев, и по кому тоска сводила его с ума. *** Если б это происходило несколько месяцев назад, когда рана кровоточила, когда сердце разрывалось и раскалывалось на куски от встречи с каждым, хоть чем-то отдаленно похожим на Томаса человеком, Саша бы потерял сознание — от боли. Но сейчас, когда он не просто повзрослел за это время лет на десять, но и выковался духовно, сломить его или напугать чужой гнев был не в силах. К тому же, как целитель он видел довольно много ран и уродств и уж точно сбегать никуда не собирался. Он отступил на шаг и просто поднял привычным жестом руку, разворачивая ладонь на стоявшего перед ним человека и отчеканивая через несколько секунд: — Томас Оливер Грир, ваш желчный пузырь я не спутаю ни с чем! Прочь дверь! Если вы не выйдете ко мне, я… я… — Он не знал, чем заставить Грира послушаться. — Я пойду к пруду и просто утону… Если я не нужен своему мужу — я хочу, чтобы вы сказали мне это в лицо. Александра трясло так, что зуб на зуб не попадал, но он стоял перед дверью, не собираясь сдвигаться с места ни на миллиметр. — Ну и валите в пруд, чертов сопляк! — взорвался Томас. Да что это такое творится, он отдал все свои силы для счастья этого глупого мальчишки, а тот совершенно не понимает, что его же оберегают и жестокосердно ковыряет едва подернутую рубцом рану разорванного сердца Грира. — Да кто вам дал право рыться в чужих желчных пузырях? Говорю вам, вы самовлюбленный, бесстыжий, наглый, невоспитанный мальчишка. — Рычал Грир, дрожа от желания стиснуть Александра в объятии и отчаянно страшась этого. Неужели он не понимает, что так будет лучше для него, для Сашеньки, тем более сейчас, когда у него почти все сложилось с Армстронгом, писаным красавцем и порядочным человеком. — Вас ждет будущий хороший муж, ну так и валите к нему, мальчишка, и нечего тут поминать всуе призрака, погибшего уж тьма сколько времени назад. Думайте о том, как вам будет лучше, и поступайте мудро, молодой господин. Прочь, прочь, идите к свету будущего… Голос Томаса дрогнул в стоне мольбы, сопротивляться манящему голосу он был едва в силах, ноги подкашивались, и Грир тяжело привалился к косяку. В ушах грохотала кровь, пальцы судорожно царапали деревянный косяк, словно против воли самого барона пытаясь дотянуться до того, от кого он столь упрямо скрывался. Если б Томас, а это был именно он — Алекса покинули все сомнения, когда этот язвительный голос вдруг возвысился среди тишины одинокого флигеля — стал умолять его уйти, по каким-то там ему одному понятным идиотским причинам, он бы продолжил его увещевать. Но подобная наглость — попытка просто выпереть прочь собственного супруга заставила кровь вскипеть. Саша развернулся и отошел от двери, так что со стороны могло показаться, что он послушался Грира, но тут же развернулся и, взяв разбег, просто вломился в комнату, сшибая мужа и заставляя его под нежданным напором отшатнуться. Уперев руки в бока, Александр уставился на того, кого считал мертвым и оплакал сотни раз, и кто сейчас, пусть и с изуродованным лицом, не слишком похожий на себя, стоял перед ним. Молча рассматривая Грира и машинально сразу прикидывая, как это лучше лечить, он сверлил глазами Томаса, пока даже не зная, что делать и как выместить, вытолкнуть из себя всю боль за его идиотизм. — Томас Грир, сначала я вылечу вас, потом изнасилую, потом … еще раз изнасилую, а потом, когда вы будете здоровы и удовлетворены, подумаю, стоит ли вас прощать! — Он шагнул к мужу, крепко сжимая его в объятиях. Томас во все глаза… глаз смотрел на своего разгневанного мужа, и куда только подевалась его смиренность и покорность? Армстронг явно плохо влияет на Стаффорда. Если ему и было, что сказать, то все слова испарились тотчас же, как Саша обнял его. Мог ли он сопротивляться, когда любимый человек обнимает его, а не бежит прочь в ужасе? Мог ли он отказывать себе в этом счастье? Боязливо, осторожно, точно опасаясь опорочить нечто совершенное и прекрасное, Томас с трудом поднял потяжелевшую, точно налитую свинцом, руку и коснулся затылка Саши, ощущая под ладонью нежнейший, невесомый шелк его волос. С губ сорвался вздох вперемешку с сдавленным стоном. И Грир так свирепо сжал Сашу в объятии, что вполне мог и поломать ему чего, не соразмерив силу. Он уткнулся в его плечо щекой, изуродованной стороной, инстинктивно пряча уродство, и бессвязно бормотал, как тосковал по Сашеньке, сколько ужасов перенес, чтобы вернуться из пекла войны, на какие жертвы пошел ради него и все еще готов пойти, скажи Саша хоть слово. Он цеплялся за Сашу, как утопающий за последнюю надежду, и по лицу катились горькие горячие слезы счастья и боли одновременно. Алекса сдерживало от бури счастья только то, что он понимал, что хоть один из них должен пока оставаться в своем уме — у обоих было много горя, и его еще надо будет вынимать из них вместе с болью, как пули, застрявшие в теле. Но сейчас Саша, как целитель, не имел права позволить себе размякнуть — он укачивал Томаса на плече, гладил его по спине, подтолкнув к постели. Уложив его, опустил удобно голову ему на грудь и просто накрыл ладонью его глаза — еще один фокус Мэтра. Снять шок, погрузив в лечебный, полезный сон, когда организм начнет излечивать сам себя. Пока что духовно, а потом уже сам Александр примется за тело. И когда Грир затих, Саша долго целовал его лицо, губы, руки… Так их и нашли встревоженные Армстронг и баронесса Шеффилд.

THE END