Им, похоже, предначертано только счастье.
Холод въедается словно под кожу, заставляя лишь сильнее сжать в кулаках потертые боковые края куртки. Глупо всё-таки бродить по городу поздней ночью просто так, не ища смысл. Даня бы ещё год назад тоже сказал — глупо. А сейчас понимает, что это не так. Сейчас он и людям, гуляющим по лесу без цели собрать ягод или грибов, не удивляется. Многие не хотят идти домой, например, как и Данил, многие ненавидят места, в которых живут, лишь потому что там утекли лучшие воспоминания их жизни, многие ненавидят всех людей на этой планете и разговаривают только с бездомными котятами, постепенно сходя с ума. А домой идти нужно. Лера ждёт. Названивает ежеминутно, пишет какие-то ненужные СМС, перекапывая даже соц.сети. Он их бы все переудалял к чёртовой матери, но не успевает — новые появляются, моргнуть не успеваешь, а потом светловолосая ещё удивляется: куда уходят деньги с мобильного? Иногда, а вернее, чего уж греха таить — всегда, хотелось разбить этот блядский мобильник об тупоголовую голову нынешней возлюбленной за каждое сказанное слово, да и совершенное действие. Лишь потому, что он не любил её. Не любил её запах, её объятия по ночам, ничего не любил в ней абсолютно полностью. Мидлер била собственные духи, посуду, и всё, что было под рукой. Она кричала, словно больная, всегда находя повод. И, иногда, казалось, что не любит его она вовсе — шутка дьявола. Да и он так и не смог почувствовать что-то к ней — это просто красивая, но в тот же момент безупречно фальшивая игра, какая бывает в кино. Ему нужна была девушка лишь для спокойной стабильности, чтобы все думали, что Кашин не одинок. Ведь одиноких никто не принимает — общепринятая аксиома. Поэтому он и подцепил ту, которая первая попалась под руку и, вроде бы, стал таким счастливым. Жаль, что это лишь маска. — Лиз, а я всё ещё скучаю... — рыжеволосый стоит, прижимаясь к двери у домофона, где на втором этаже живёт его бывшая. Тот не звонит в квартиру, не пытается что-то вернуть, просто шепчет одни и те же пять слов, в надежде, что услышит, но в ответ лишь оправданная тишина, — Я скучаю, Лиз, я, блять, серьёзно скучаю. Если бы я мог перемотать год назад, я бы собрал нам немного больше счастья, но сейчас у меня не осталось шансов. Спокойной ночи, Лиз. Люблю тебя. Знает, что та самая Лиза не услышит, что идиллия живет у русой с другим, говорят, хороший человек. И окружение знает, как они счастливы, как не находят минусов в друг друге, душа в душу. Но это тоже ярко спланированная, наигранно-качественная маска. — Я тоже люблю тебя, Дань, — шепчет она, смотря на звёзды. — Как же мне тебя не хватает... Но ты же сейчас счастлив, верно? — Когда же ты выкинешь эти ебучие шмотки Кашина? Сколько раз я тебя об этом просил? — голос выводит из мыслей, а в мужских руках стоящего рядом находится красная толстовка с надписью: «Дикость». — Не хочешь сама ни к чему притрагиваться, значит, это начну делать я. — Не трогай, блять, мои вещи! Зачем ты вообще лазаешь по моим полкам? Какого хуя тебе там надо? И вот, вновь скандал. Вещи любимого парня с веснушками лежали на положенном месте, все до одной после расставания не полетели в мусорку, остались при себе. Лишь потому, что было жизненно необходимо вдыхать их родной аромат, носить достающие до колен футболки, когда никого нет дома, и просто вспоминать. Вспоминать, как красиво пишется книжка и как нелепо всё-таки имеет конец. Многие помнят театры, а в них спектакли с сюжетами безответной любви, где балерина падает на пол, беспомощно закрывая глаза, где она птица, которой отрывают крылья, где так же написано всё с концом. Но какой конец? Его никогда не видно. Мы можем выдумать его так, как нам хочется, но хороший всё равно мало вероятно случится. Мечты слишком вредные, никому не нужные, они всегда происходят наоборот, они — те самые ножи в спинах. — Если тебе мерзко видеть меня, я могу уйти. Навсегда. Ты только скажи. — Мне мерзко видеть тебя. Уходи. Я тоже могу уйти. Навсегда. Если тебе мерзко видеть меня. Ты только скажи. — Мне мерзко видеть тебя. Уходи. — Прости. — Прости. Никогда не задумывались, почему чайки бьются о скалы и в прямом смысле разбиваются? Потому что они такие же как мы. Ненавидят Платона, что придумал любовь тысячелетиями назад, ненавидят себя, потому что не могут вот так вот просто летать без страданий. А потом ничего не чувствуют. Как мы. Видимо, мы тоже разбились о скалы, только каждый в разную дату. А кто-то, представляете, сейчас? Щёлкните пальцем, — и вот, в это мгновение один человек стал несчастным. Нас настолько много, что счастью на всех не удаётся разорваться. Мы настолько неудачники — раз не угодили самой весне, что шла под рукой с этим самым счастьем. Ты, Весна, тоже прости, главное — не пиши, не звони. Нам больно — оставь нас в покое.небо плачет со мной в унисон, я вспомнил про всё, наплевать, что зима обнимает за кости, ведь в сердце сегодня плюс сорок.
— Блять, ты же мог ответить на звонок. Почему тебе на меня настолько похуй? — Лера трясет за плечи, руки. А Даня не хочет слышать, ему противно. Молчит, как всегда, в общем-то. — Насколько же ты ублюдок, Кашин? — Если я увижу хоть одну его вещь — пеняй на себя. Тебе на мои слова абсолютно поебать? Мы живём вместе, а ты шмотки бывшего ёбыря выкинуть не можешь. Это нормальные понятия по-твоему? — Юлик вытаскивает все вещи из шкафов, вываливая на пол. — У тебя час, поняла меня? — Я хочу к тебе, Дань. — И я к тебе, Лиз. — Я совсем не счастлива, Дань. — И я совсем не счастлив, Лиз. — Зачем мы так ошиблись, Дань? — Мы были долбаёбами, Лиз. — Я каждый день хожу по вокзалу, где мы так часто проводили время, Дань. Ищу тебя. — Я тоже ищу тебя там, Лиз. Ты словно исчезла из Питера. — Я всё ещё здесь, просто Питер убивает депрессивных. — Значит, я ещё жив? — Нет, ты, как и я. Давно умер.