Вены.

      Каждый день Даня мнётся у этого чёртового подъезда Лизы и желает спокойной ночи, шёпотом признаваясь, что любит. Всё время верит, что та слышит, что на самом деле отвечает ему, как тогда, когда они были вместе: «Я тоже тебя, спи давай» — хочется услышать тем родным голосом, а не этим мерзким, выносящим мозг. Всё бы отдал: позволили бы обнять хоть на минуточку, извиниться за то, что не всегда мог дарить радость, даже если не обязан был. Отдал бы прокуренные сигаретами и временем лёгкие, может быть и сердце не пожалел, которое тоже убито, раздавлено десятками раз. Забирайте, только верните того, кем он когда-то дышал.       Но сегодня у подъезда Данила нет.       Непривычный запах свечей и тёплый воздух заставляет незаметно для себя пошатнуться, а шаги становятся едва слышны, как и звук закрывающихся дверей. Кашин неумело крестится перед входом внутрь уже третий раз, лишь слегка наклоняясь ниже.       Нет, ещё год назад он бы не пошёл в церковь, ведь в Бога-то никогда и не верил. А сейчас проснулся, сжимая крепкими пальцами подушку, с мыслью о том, что нужно сходить, помолиться. Вдруг это поможет? Всё наладится и жить станет немного легче, а он отпустит то, что так долго невольно для себя самого держит.       Столько икон... Ещё маленьким мальчиком удивлялся их количеству, когда бабушка, по обычаям, водила по молебне за руку, но так и не мог толком верить, что кто-то с небес способен помогать людям. И сейчас сомневается. Жизнь бы так не трепала, если бы этот кто-то сверху всё видел. А может не видит и не помогает, потому что не просишь, не открываешься?       Дрожащая рука достаёт одну церковную свечку из кармана, зажигает её о другую, осторожно ставя на свободное место у алтаря, при этом стараясь выполнить всё максимально аккуратно. А после рыжеволосый начинает про себя просить Бога помочь ему, убить это желание умереть, дать хоть немного счастья, и забыть о самой нужной русоволосой девочке. Неужели он ничего и хорошего за всё время не заслужил?       Не заслужил. По законам Божьим много грехов совершил Данила: курить, якобы загрязняя душу, и думать о смерти, причиняя себе боль — вот его главные грехи. Об остальных думать и предполагать страшно.       — Господи... — вырывается довольно громкое обращение к Богу, но на деле просто фраза от необъяснимой усталости, вместо мысленного начала. От этого аж неловко становится, потому что несколько человек в недоумении резко оборачиваются.       Даня впервые так долго и много крестится в своей жизни. Ставит везде свечки, просто так стоит в тишине, смотря в никуда, и уже через час собирается уходить, но его резко одёргивают за плечо.       — Сынок, постой! — совсем тихо зовёт чей-то приятно-приторный голос, а обернувшись можно понять, что это батюшка. — За близких молишь? Аль случилось плохое что?       — На самом деле... Да. — Кашин кивает и даже не знает, как объяснить, что у него происходит. Стыдно, что ли, когда у других действительно такие непростые жизненные ситуации, а в его случае и рассказать-то нечего.       — Так поведай мне тайну души своей. Может помогу чем.       — Я просто несчастен. — не находит другого объяснения, но вполне себе чётко понимает, что это выражение про него.       — Многие несчастны. Или время сейчас такое, или люди ленивые… Сами могут всё изменить, а не хотят. Возьми, да и измени всё, что делает тебя несчастным, и ты найдешь успокоение. Одному Господу Богу знать, сколько страданий тебе отведено. Прими и уверуй их. Бог с тобой.       — Спасибо. — кивает Данил и тихими, но быстрыми шагами покидает церковь, а после и её территорию, забывая перекреститься во всех случаях.       Он долго думает над сказанными словами батюшки, долго курит. И всё кажется ему длиною в вечность. И всё так заебало, что хочется, несмотря на осознание тяжёлых грехов, вернутся к Богу, встать на колени, просить помиловать никудышного сына, но все равно отправиться во второй пояс по Данте. И только дорога до дома пешком кажется слишком быстрой в течение медленной жизни.       Фонари неприятно слепят глаза, а иногда, треща лампочкой, гаснут. Он так же гаснет, как и они — быстро и незаметно. Сам не замечает, как начинает собирать стёклышки, на которые встал. Собирать и вытаскивать. Но это так больно даётся, что практически невозможно. Рыжеволосый недолго пытается, вскоре прекращает попытки, продолжая ходить по ним, и с каждым днём всё больше раздирать ноги до мяса.       Когда-то сил ходить больше не останется. И тело, похожее на кукольное, падёт под бетонную плиту. Кто-нибудь заплачет, непременно заплачет, подумает о том, как делал больно Дане, каким он был неплохим человеком, несмотря на всё. Мы жалеем всех, кто умер, даже если при жизни этот человек был последним лицемером и оставил нам обиды. А пока мы дышим, нам всем хочется, чтобы нас жалели, даже если говорим, что не нужно, что это раздражает. Так почему мы все не умираем, если хотим, чтобы нас жалели?       Нас всегда что-то держит. Любому самоубийце можно найти зацепку, чтобы жить, хоть это и является поистине трудным. У этого паренька с царапинами на душе тоже есть ради чего жить. Лера заплачет, если он умрёт, простит за все плохие слова и действия. А Лиза? Что подумает Лиза, когда узнает? Наверное, лишь вздохнёт и улыбнётся. Она же счастлива. И ей уже всё равно на него. Ничто не помешает её счастью.       Правда? А Неред сейчас стоит на ставшим обстоятельствами любимом балконе и не замечает, как из её глаз текут слёзы. Она вновь разговаривает шёпотом, представляя рядом его образ.       — Я не счастливая, Дань, совсем не счастливая. Хоть и пыталась, но без тебя я не смогу, никогда не смогу. Спокойной ночи.       — Спокойной ночи, Лиз. Спи крепко и ни о чём не думай. Ты сейчас самая счастливая.       Кто-то кусает тебя за ухо, целует в шею. Обнимает со спины, начиная массировать плечи. После приятно спускается руками к бёдрам, слегка обнимая.       — Устала? — интересуется Юлий.       — Устал? — интересуется Лера.       — Очень. — отвечают голоса воедино.       — Я помогу тебе расслабиться.— один и тот же ответ одних и тех же голосов.       — Прости.       — Прости.       И вновь смятая постель, одна на двоих сигарета. Всё это снимает стресс. Но надолго ли? Всё равно ты скучаешь по одному и тому же человеку, по тому — настоящему. Любить по-настоящему — это на всю жизнь, никого другого тебе больше никогда не будет надо. Хоть придёт его двойник, вылетая копия по характеру — всё равно. Тебе нужен только он, тот самый человек.       Любить — принимать любые минусы, недостатки. Любить — не ждать ничего взамен. Любовь, наверное, всегда лишь необъяснимый монолог.       — Правда, прости.       — Да ладно, это только снимает напряжение, всё давно уже понятно.       — Я хочу к тебе.       — Я тоже хочу к тебе, но мы давно всё проебали.       — Какие мы всё же придурки....