Пробуждается она медленно, почти лениво; продолжая дрейфовать где-то между сном и явью, Рей ощущает на своём лице тёплые лучи бьющего сквозь незашторенное окно солнца и наслаждается лёгкостью, которой окутано всё её существо. Долгие мгновения сменяют друг друга, но вскоре, уткнувшись лицом в подушку, она начинает ощущать, как в затылке оживают, потихоньку скребутся беспокойные мысли, а где-то глубоко внутри, прямо за рёбрами, скользкими кольцами скручивается нечто тёмное, болезненно-неправильное, ядовитое. Пытаясь избавиться от неприятного чувства, она морщится, устраиваясь поудобнее под тонким одеялом, но прежняя лёгкость испаряется, оставив после себя горький привкус разочарования вперемешку с опостылевшей тревогой. Даже не открывая глаз, она понимает, что в постели, кроме неё самой — никого, и всё же, из чистой вредности, намереваясь растоптать в корне любые сомнения, тянется вперёд и проводит ладонью по холодной простыне на другой половине кровати. Ну, разумеется, он ушёл; глупостью было бы ожидать чего-то иного, и всё же на секунду, на краткое мгновение она позволила себе поверить в то, что он окажется рядом, останется, не исчезнет с первыми лучами солнца. Раздражение собственной наивностью душит, выворачивает наизнанку, и Рей спихивает с плеч вмиг отяжелевшее одеяло, едва не начав задыхаться.
События вчерашнего вечера проносятся в памяти смазанными картинками, искаженными отрывками, обрывками фраз, и в какой-то момент Рей чувствует подкатывающую к горлу тошноту; стараясь дышать через нос, она изо всех сил пытается оправдать собственную тупость, но каждый жалкий довод разбивается о железобетонную истину: она облажалась,
снова, и кроме неё самой в этом некого винить. Она обещала себе, клялась выкинуть его из головы, забыть каждое проведённое с ним мгновение, но в итоге оказалась там, откуда старалась удрать без оглядки. Если бы где-то в мире выдавали медали за принятие тупейших решений, Рей, как пить дать, заняла бы все призовые места.
Встав с постели, она плетётся в ванную, чувствуя, как пол под ногами слегка покачивается. Умываясь, старается не зацикливаться на собственном отражении: на бледности лица, на тёмных кругах под глазами, на новой россыпи алеющих отметин, украшающих шею. Вытирая лицо насухо, Рей задумывается о том, что видок её детально описывает внутреннее состояние, и негромко стонет, чувствуя, как неприятно тянет между бёдрами. Украденное прошлой ночью наслаждение под лучами утреннего солнца превращается в яд, который проникает под кожу, насыщает кровь, отравляет, медленно убивает.
Ей необходимо остановиться, выдохнуть, вспомнить о чёртовых границах между правильным и ложным. Нужно включить мозги и прийти, в конце концов, к нужному, верному, необходимому решению, положить конец этому безумию, да только сила воли, которая прежде не подводила, в этом случае попросту трещит по швам.
Копаясь в собственных мыслях, Рей на автомате заправляет кровать. Рассеянно одеваясь, она пытается совладать с чувством вины за связь с чужим мужчиной; она пытается найти объяснение своему крайне неправильному желанию эту самую связь продолжать. Ставя телефон на зарядку и терпеливо дожидаясь, пока сдохший накануне девайс вернётся к жизни, Рей нервно грызёт ноготь на большом пальце, придумывая себе тысячи оправданий, но с каждой новой мыслью она чувствует себя только хуже, пока в итоге не шмыгает носом, совершенно не замечая скопившихся в глазах слёз. Внутри целый ворох скопившихся эмоций; грызущая вина мешается с колючим раздражением, и вскоре ей хочется лезть на стенку от разрывающих сознание мыслей.
Стараясь занять себя хоть чем-нибудь, она идёт на кухню, ставит чайник и без особого энтузиазма выпивает кружку обжигающе горячего кофе. Тишина в квартире нарушается звуками суеты проснувшегося за распахнутыми окнами города, и Рей отчаянно желает выйти на свежий воздух, проветрить голову, насытиться кислородом. Она не привыкла бездельничать, но сегодня — выходной, не нужно идти на занятия, не нужно идти на работу, а ей до трясучки хочется отвлечься, избавиться от гнетущего чувства, колючим клубком свернувшегося в животе. Ей следует с головой погрузиться во что-то —
хоть что-нибудь — лишь бы не осталось и минутки свободного времени, которое она тратила бы на мысли о...
Чёрт. Сколько можно? Пора, давно пора признать, что эта... связь не сулит ничего хорошего. Она не принесёт ей ничего, кроме вытрепанных нервов, которые в итоге приведут к нервному срыву, если не хуже. Так нельзя. Чувство стыда за собственную слабость перед
ним комом собирается в горле, едва ли не перекрывая доступ к кислороду, и в конце концов она позволяет мыслям скользнуть к основной проблеме, которая чёрной тучей маячит на горизонте. Он —
женат. Женат, и вскоре станет отцом, а этот простейший, но самый важный факт, не изменят ни её чувства, ни его отбитое отношение к собственной жене.
Вымыв кружку, Рей возвращается в комнату, а взяв трубку, лежащую на тумбочке, включает и терпеливо ждёт, пока экран, рассеченный трещинкой по диагонали, не включится; но едва это происходит, она внезапно запинается, замирает, увидев в списке недавних звонков целую кучу пропущенных от... Рей старается не смотреть, пытается пролистать их, но цифры удерживают внимание, прожигая сетчатку, отпечатываясь на внутренней стороне век, вгрызаясь в мозг, и Рей жмурится, собираясь с силами удалить их, один за другим, но нечаянно тыкает не туда, и соединение случается быстрее, чем она успевает сбросить.
— Чёрт, нет, нет, нет,
нет!
Телефон жжёт ладонь, но она скидывает звонок, надеясь, очень надеясь на то, что произошла какая-то заминка и связь просто не успела установиться. Время словно замедляется, сердце в груди наливается тяжестью, а дыхание сбивается, когда все её надежды рассыпаются прахом, стоит трубке в руке зажужжать, оповещая о входящем от... Ну,
разумеется.
Руки трясутся, ладони потеют, но она делает вдох, затем второй, прежде, чем провести пальцем по треснутому экрану и поднести телефон к уху. Нужно сделать это сейчас, пока не стало слишком поздно, пока хватает храбрости, пока тёмные глаза не прожигают в ней дыру размером с планету. Она молчит, наполненная ужасом, граничащим с истерикой.
— Привет.
Колени подгибаются и она оседает на пол, боясь рухнуть лицом в пол, если он скажет ещё хоть слово. Уверенность в собственном решении уже раскалывается пополам, но собрав в себе оставшиеся крохи здравомыслия, она выдыхает.
— Привет, — она слышит в трубке какой-то стук: похоже, он чем-то занят. Язык примёрз к нёбу, мысли в голове закручиваются, переплетаются между собой, путаются, и она молчит,
молчит, потому что не может открыть рот и сказать хоть что-то вразумительное.
— Рей? Ты что-то хотела? —
хотела? Да, хотела. Хотела, но какая к херам разница, если тому, чего ей по-настоящему хочется, никогда не бывать? — Рей?
Сглотнув горькое разочарование, она набирает в лёгкие побольше воздуха, и слова, которые слетают с кончика языка, ей самой едва понятны. — Послушай, думаю, не нужно нам больше видеться.
Тишина на том конце оглушает, заставляет чувствовать себя неуютно, и эти секунды перед его ответом раздирают её напополам.
— Рей.
— Пожалуйста. Всё это так неправильно, и из-за этого я с ума схожу, и, — она вздыхает, чувствуя, как в горле першит от собирающихся в глазах слёз. — Не знаю, что в тебе такого особенного... кажется, что всё, и,
блять, — прикусив язык, она трясёт головой, пытаясь выкинуть из мыслей лишнее, ненужное, отвлекающее. — Ты мне нравишься, очень... — Теперь она точно в шаге от того, чтобы переступить тончайшую грань, отделяющую её от истерики. — Но...
Плотина прорывается и она всхлипывает, чувствуя, как всё внутри неё рассыпается на части. Трудно поверить в то, что абсолютно чужой человек, с которым она виделась всего пару раз, залез ей в голову, проник под кожу, заполнил собой без остатка, привязав к себе такими узлами, распутать которые у неё не получается.
— Кайло... — на выдохе произносит она, не зная, как закончить бесконечную мысль, и глубокий голос на том конце провода оживает, посылая по радиоволнам свою подавляющую энергетику.
— Бен. — Зачем-то поправляет он, вызывая в ней неконтролируемый приступ дрожи, миллиардами наэлектризованных иголочек проносящейся по телу.
— Приятно познакомиться, — закатив мокрые глаза, тихо бурчит она. — Ну, сам понимаешь, да? Я нихрена о тебе не знаю, ты обо мне — тоже. Нам вместе было так, — ей хочется сказать — жарко, крышесносно, головокружительно хорошо — но, прикусив язык, Рей выпаливает совершенно другое. — Прикольно. Но... блять, поверить не могу, что я это говорю, но... пора остановиться, ладно?
Он молчит, и на долю секунды ей кажется, что он бросил трубку — отличное было бы завершение этого сумбура из кипящих чувств — но через мгновение он выдыхает, накрывая её волнами раздражения прямо сквозь разделяющее их расстояние.
— Рей, давай... — запнувшись, он пропадает на мгновение, которое длится, и длится, и длится, до тех пор, пока... — Ладно.
И всё?
Ты же этого хотела, глупая, радуйся.
— Ладно. — всхлипывает она, каждой клеточкой тела ощущая давление бетонных стен. — В общем, спасибо.
За что? Вопрошает воспалённый мозг, но она игнорирует тонюсенький голосок собственного подсознания, фыркая в трубку.
— Рей, — тихо начинает Бен, но в последнюю секунду замолкает, словно не зная, что сказать. — Тебе спасибо.
— Не за что, — сквозь пелену слёз улыбается она, мысленно давая себе тумака за тупость, которая клещами вцепилась в неё, и отпускать не собирается. — Прощай, Бен.
— Рей...
Она отключается прежде, чем он произносит ещё хоть слово, и остаток дня проводит в позе эмбриона, проливая слёзы непонятно по чему. В итоге она все сделала правильно, но какого хрена от этого не становится легче? Шмыгая носом, она уговаривает себя, что всё наладится попозже, когда-нибудь она вспомнит об этом со смехом, когда-нибудь...
Нехватка любви в жизни внезапно болезненным нарывом напоминает о себе. Так было всегда — сколько она себя помнит. Родители её не любили, иначе не оставили бы в чёртовом приюте; не любили её и опекуны, без конца сменяющие друг друга. Пытаясь разобраться в том, что же есть любовь, она цеплялась за любую возможность, несмышлёным котёнком ища в любой ласке крупицы чего-то большего. Парням, встречавшимся ей прежде, было побоку её болезненное восприятие чувств, и в итоге ей самой стало похер. Мир — не сказка, и проклятые чувства переоценены. Как удобно было относиться к этому вот так. Как удобно...
На закате она выключается, истощенная как морально, так физически, а проснувшись среди ночи, вяло соглашается с тем, что, должно быть, всё это к лучшему. Должно быть, потому что иначе...
***
И жизнь продолжается, несмотря на её личную — такую глупую, но отчего-то не менее важную — трагедию. Разбитое сердце — такая же болезнь, как грипп или простуда, правда лекарства от этой заразы до сих пор не придумали, поэтому Рей лечится единственным действенным способом — загружает себя делами до такой степени, что, вернувшись домой, падает в койку и засыпает прежде, чем мысли сами собой поползут не в ту сторону.
Занятия в универе продолжаются по расписанию, работа в ресторане следует составленному графику, и в конце концов она окунается в привычную рутину, радуясь тому, что времени на самокопания попросту не остаётся. В итоге воспоминания о нём притупляются, оставляя на губах и языке лёгкую горечь вперемешку с едва уловимой сладостью. Она не может его забыть,
не может, и всё же старается отвлекаться на что-то иное, что помогает выбить из головы всю придурь. И если иногда она забывается, доводя себя до пика думая о тёмных глазах, жарких прикосновениях умелых пальцев и мягких, чувственных губах, выжигающих в ней всё живое, ну и пускай, хуже ведь от этого никому не станет, так ведь?
***
Проходит чуть больше четырёх месяцев, когда она встречает его снова, только в этот раз он не желает её отпускать.
