No pulse — xxxtentacion
надо выбирать между тем, к чему привык, и тем, к чему тянет.
Я быстро спускаюсь по ступенькам школы, попутно открывая маленькую бутылку газированной воды. Она ледяная, характерно шипит и маленькие пузырьки газов поднимаются вверх — черт, не стоило ее так сильно трясти. Забрасываю одну лямку рюкзака на плечо и ступаю подошвой кроссовок на сырую землю. На улице слишком пасмурно, но это меня не останавливает. Я привыкла приходить домой к вечеру — уставшая и безумно довольная тем, чем занимаюсь. Вот уже третий год я занимаюсь волейболом и мяч стал для меня настоящим другом. Мне иногда кажется, что он идеально подходит к моей руке, идеально отскакивает от тяжелой ладони, взлетая до самого потолка. Все в моей жизни, как вам, наверное, кажется, идеально, но это далеко не так. Моя учеба еще с первого курса дошла до точки невозврата, покатилась по далекой наклонной, не желая даже мотивировать меня на знания, которые, по словам моей «многоуважаемой» тети, пригодятся мне в будущем. Я толком не понимаю, почему меня еще не поперли с этого учебного заведения, но в моей голове вырисовывается только один ответ — я лучший игрок в своей команде, поэтому учителя держатся меня за последнюю ниточку, а я, в свою очередь, вцепилась длинными ногтями в эту возможность и не отдаю — мне действительно это нужно. Поэтому, чаще всего, я либо прогуливаю уроки, либо подкладываю рюкзак под щеку, даже не пытаясь выслушать монотонную речь учителя. Я знаю достаточно, а какая-то микробиология, анатомия человека мне и в жизни не пригодится — так зачем тратить на эту кучу дерьма время, когда вокруг есть миллионы возможностей, которые мы каждый день упускаем? Мы сидим и зубрим параграфы по истории, пока наша мечта ускользает из наших рук, будто бы белоснежный песок сквозь пальцы. Мы пытаемся сдать как можно лучше годовые контрольные и различные экзамены, но никогда не заботимся о своем внутреннем состоянии. Мы делаем это для кого-то, но уж точно не для себя. Кто-то мечтает гонять на крутой тачке по ночной трассе, но усердно сидит перед фортепиано и учит нужные ноты в тонкой книжке, которую купили несчастному мальчишке его родители. Кто-то хочет стать как его друзья и делает олимпиады по химии, отдавая за нее все свои карманные деньги, хотя хотел этот человек иного. Сидеть на какой-нибудь вечеринке и ни в чем себе не отказывать. Наша мечта каждый день ускользает перед нашим носом. Жаль, что все мы слепы и не видим этого. Как жаль. В моей жизни меня никто и никогда не ограничивал. Может, из-за того, что я лишилась своих родителей еще будучи совсем маленькой, а может из-за того, что я всегда настаиваю на своем. Таков мой характер, я никогда не любила, чтобы что-то было не по моему, это жутко раздражает меня. Я с легкостью могу поцапаться с учителем на уроке, отстаивая свою точку зрения, с крепкой уверенностью могу накричать на свою тетю, когда та без разрешения заваливается в мою комнату, собирая в корзину грязное белье. Поэтому я всегда делаю то, что мне захочется. Я могу остаться ночевать у своей подруги Кары, совершенно не предупреждая об этом кого-то из родных. Могу заявиться домой под утро, когда лучи солнца уже давно скользят сквозь открытые занавески моей комнаты — мне никто ничего не скажет. Потому что я сама по себе. Я сама выбираю, с кем мне дружить, что надеть, что я буду есть на ужин. Я всегда делаю так, как это удобно мне. Меня никогда не волновало мнение чужеродного общества. Бутылка из-под газировки постепенно кончается, когда я вынимаю из ушей уже полюбившиеся наушники. На улице жуткий ветер, и это заставляет меня съежиться, потому что я в одной синей ветровке, которая не греет ни капли. Я вижу в конце улицы свой дом, где, как обычно, уютно горят окна. Тетя, скорее всего, как всегда проводит время за телевизором, заинтересованно листая свежий номер популярных журналов. Она взяла двухнедельный отпуск, поэтому видеть ее лицо чуть ли не круглые сутки — сущий ад для меня. Самое последнее, чего бы меня сейчас хотелось — это слушать ее вечно недовольные возгласы в мой адрес и ее коронное: «Ты живешь в моем доме, потому что я была обязана твоей матери по горло!» Но то, чего мне действительно сейчас хочется, это встать под горячие струи воды, стекающей по обнаженному телу. Бросить школьный рюкзак в угол своей комнаты, засунуть мокрую от пота одежду в стиральную машинку и наконец-то выдохнуть, потому что этот чертовски длинный день уже подходит к концу. Я скрещиваю пальцы за спиной и тихо дергаю ручку входной двери, стараясь бесшумно зайти в дом. Ужасно не хочется слышать ее писклявый голос, ее вечные нотации о том, что правильно, а что вредит мне. Мне это ужасно неинтересно. Поэтому, когда я слышу громкое бормотание телевизора, где уже вовсю идут норвежские новости, я облегченно вздыхаю и быстро поднимаюсь в свою комнату, перешагивая ступеньки лестницы через одну. Захожу в свою комнату и буквально замираю на одном месте, наблюдая за тем, как Оливия рыскает в моем шкафу. Оливия — дочь Кетрин, моей тети, моя двоюродная сестра. К ней я отношусь более и менее положительно, но и сказать, что я бы отдала за нее всю свою жизнь, уж точно не смогу. Она учится со мной в одной школе, только на первом курсе. Эта малявка — жуткая тусовщица и любимица своей мамочки с ног до головы, которая та ее чуть ли не восхваляет как богиню, сошедшую с небес. Я закатываю глаза. Не впервой видеть ее в моей комнате, в которую я, к слову, никого почти что не пускаю. Почти что. — Что ты здесь забыла? — кидаю рюкзак на пол, кончиком носка отталкивая его в угол комнаты. — Разве я не предупреждала тебя о том, что, если я еще раз увижу тебя здесь, ты будешь ходить в школу со сломанной конечностью? Правда, я еще не решила с какой именно. — О, Эва! — девчонка вылезает из груды моей одежды, приветливо улыбаясь. — Ты сегодня поздно. Она никогда не замечала моей агрессии и никогда не вступала со мной в какие-либо баталии. Олив — чистой воды солнце, подарок для любого другого парня, потому что она никогда не будет выносить ему мозги. Ей легче пропустить скверные слова в ее адрес мимо ушей и, как ни в чем не бывало, пройти мимо, чем с кем-либо вступить в драку. Поэтому она делает это и сейчас. Молчаливо смотрит на меня и с улыбкой на лице чуть ли не до самых ушей, отчего я закипаю еще больше, но виду не подаю. — Ты не поняла меня? — я терпеливо жду, шире открывая дверцу. Демонстративно указываю ей на выход, но та снова поворачивается к шкафу, и я уже думаю, как лучше напасть на нее со спины. Конечно, это всего лишь сарказм. — Если ты ищешь очередную вещь для своих вечеринок, то можешь смело уходить отсюда с пустыми руками. — Нет же, — тихо буркает брюнетка, запихивая некоторые мои вещи в мусорный пакет. — В школе проходит благотворительная акция, где все желающие могут помочь детям-сиротам или же бедным семьям. Разве ты не хочешь сделать благое дело? — У Оливии так сильно горят глаза, что мне тут же хочется ей врезать. То ли ей совсем мозги прошибло, то ли я настолько черствая. Но когда в черный пакет летит моя любимая блузка, я тут же срываюсь с места, хватая девчонку за руку. — Блять, Олив, — я силком поднимаю ее на ноги. — У тебя что ли своих вещей нет, почему нужно лезть именно в мой шкаф? — толкаю ее к двери. — Я уже собрала ненужные вещи со своего гардероба. Я хотела пожертвовать от моего и твоего имени, что в этом плохого? — брюнетка хватается за косяк двери, не желая покидать мою комнату. — Может быть, в том, что ты решила отдать чуть ли не все мои вещи? Ты знаешь, как сильно я люблю ту блузку, нахрена ты решила забрать ее у меня? — Она не идет тебе! — Зато я знаю, что тебе пойдет фиолетовый фингал под глазом, если ты сейчас не испаришься от сюда, — я в последний раз толкаю ее, и та, не выдержав равновесия, падает на пол коридора. — Что здесь, мать вашу, происходит?! — я слышу еще один женский крик, а потом и громкий топот шагов Кетрин. Отличные вечерок намечается. — Мама, Эва ведет себя ужасно! — Олив встает на ноги, потирая ушибленную коленку. — У нее совершенно нет сердца. — Эва? — женщина выжидающе расставляет руки в боки. — Ты не хочешь объяснить мне, что здесь происходит? Ты только пришла, а уже нахватала на свою голову проблем. — Просто объясни своей дочери, что брать чужие вещи без разрешения очень некультурно. А ты, — я поворачиваюсь к сестре. — Катись в ад!***
Я включаю воду, поворачивая ручку в нужную сторону. По обнаженному телу стекают горячие капли воды, а все пространство заполняет душным паром. Мне нравится кипяток, после которого в некоторых местах могут остаться красные отметины. Это расслабляет мышцы, немного смягчает кожу и дает мне успокоиться. А еще я остаюсь наедине с собой. И только сейчас могу дать волю слезам. Я не люблю показывать перед кем-то свою слабость. Перед людьми я всегда непробиваемая стена, которую невозможно разрушить ничем, бесчувственная и наплевавшая на все. Но наедине с собой я совершенно другая. С красным лицом, опухшим от слез, с трясущимися руками, которые не в силах держать любой другой предмет — по-настоящему уставшая. И от этого больно. Мне не хочется плакать в школе, видя на себе осуждающие взгляды, не хочется плакать перед лицом Кетрин, когда она снова отчитывает меня за что-либо, мне хочется захлебнуться в своих слезах, лишь когда я одна. Я не думаю ни о чем, кроме как о своих проблемах, трудностях и о том, что я не справляюсь. Я не могу взяться за уроки, потому что меня жутко клонит в сон и я вымоталась на четырехчасовой тренировке. Я не могу найти общий язык с некоторыми людьми, с которыми я бы хотела общаться, потому что я боюсь своих чувств к ним, а иногда и их реакцию. Мне не нравится само общество, но мне нравится находится в его окружении. Иногда я чувствую себя живой, той самой Эвой пару лет назад, но не той, какой я стала сейчас. Железной, черствой и желающей мести каждому, кто встанет на моем пути. И за это я ненавижу себя. Я, блять, ужасно ненавижу себя. Мой папа умер, когда мне было восемь лет. Он был наркозависимым человеком, не мог и дня прожить без очередной дозы, иначе у него бы начиналась ломка. И мне всегда было страшно смотреть на это. Он мог поднять руку на мою мать, мог накричать на меня с красным лицом и обезумевшими глазами. Он редко появлялся дома, потому что вечно находился в окружении своих друзей, таких же, как и он сам. Именно поэтому я еле помню очертания его лица. Помню только его мягкие руки, сжимающие мою ладонь, запах дома и уюта, когда он еще не был зависим. Но наркотики убили его. Он скончался в больнице от передозировки, и я плакала у его койки еще долго. Несмотря на это — я жутко любила его и уважала, как человека, как личность. Он всегда был мудрым, умным и целеустремленным. Но жизнь сломала его, а смерть забрала. Больно. Моя мать покончила с собой, когда мне было одиннадцать. В последний раз я видела ее утром, перед школой. Счастливую, протягивающую мне контейнер, чтобы я поела на перемене. Но я знала, что внутри она совершенно другая. Я каждую ночь слышала ее громкие всхлипы и душераздирающий плач, отчего я тоже плакала. Мне всегда хотелось поддержать ее, но когда я ложилась с ней рядом и обнимала ее со спины — она всегда говорила мне вернуться в свою комнату. Гладила меня по волосам, быстро вытирала свои слезы и отправляла спать, как можно сильнее натягивая на свое лицо фальшивую улыбку. А потом вдруг со школы меня забрала не моя мать, а Кетрин. Она сидела в своем старом пикапе и горько пыталась улыбаться мне, нервно постукивая по рулю длинными пальцами. Уже тогда я поняла, что что-то случилось. Но когда мы вернулись домой, я увидела пару полицейских машин и скорую помощь. Кетрин сказала мне прямо и я приняла это. «Твою мать только что сняли с петли». Больно. После этого моя тетя забрала меня к себе, и, в какой-то степени, я благодарна ей за то, что меня не отдали в детский дом. В первые годы она и вправду нянчилась со мной, старалась как-то угодить мне, но потом ожесточилась. Когда мне исполнилось пятнадцать, ее любимая фраза стала для меня чем-то особенным, тем, что я запомнила на всю свою жизнь и выучила наизусть "Я обязана твоей матери по горло". Я глубоко вздыхаю и вода попадает мне в рот. Громко дышу и быстро подставляю лицо под струи обжигающей воды, сильно хмурясь. — Все хорошо, Эва, — говорю себе, выключая воду. Стою так еще минут десять, а потом обматываюсь мягким махровым полотенцем, босыми ногами ступая на холодный кафель. — Все обязательно будет хорошо. Смотрю на время, когда понимаю, что уже девять часов вечера. Я быстро переодеваюсь в любимую растянутую футболку и плюхаюсь на кровать. Выключаю в комнате свет и беру в руки телефон. Вечернее пролистывание социальных сетей стало для меня какой-то вредной привычкой. Я не особо люблю с кем-либо переписываться, единственный человек, с которым я общаюсь здесь — это Кара, моя лучшая подруга. Да, я подписана на многих в инстаграме, и многие подписаны на меня, но я игнорирую их сообщения в директе. Читаю лишь беседу своего класса, важные объявления и улыбаюсь очередным смешным картиночкам Кары, которая присылает их мне в личные сообщения. Кара — женственная девушка и полная противоположность меня. Она хорошистка, хочет попасть в какое-то норвежское модельное агенство, о котором она прожужжала мне уже все уши, но название я запомнить так и не смогла. Портман любит внимание парней, любит пользоваться ими и чуть ли не визжит от счастья, когда о ней говорит вся школа. «Я люблю быть популярной», — когда-то говорила мне она, болтая ногами в воздухе, сидя на качелях. Не важно, что будут говорить о ней, хорошее или же плохое. Главное, что она — это эпицентр некой бури, вселенского внимания, которым она так гордится. Я уважаю Кару — она всегда понимает меня, пусть мы и две противоположности. Она моя константа. Я листаю ленту в инстаграме, почти что на каждом фото ставя белое сердечко. Кто-то отдыхает за границей с друзьями, забив на учебу. Кто-то выставляет фото учебников и жалуется на гору домашки с грустными смайликами. Я, в свою очередь, оставляю двусмысленный комментарий под этим постом: «Твоя мечта ускользнет из твоих рук, если ты будешь сидеть и решать уравнения по блядской алгебре». Смехотворно улыбаюсь, переходя к историям. Они нравятся мне больше — короткие видео, ванильные цитаты девочек, которых пару часов назад бросили парни, или же фотографии с очередных тусовок, на которых я появляюсь очень редко. Обычно это случается, когда Каре удается затащить меня туда. Я натыкаюсь на историю Оливии и осуждающе качаю головой, цокая. Она выставила видео, где видна большая часть ее сисек, кажется, совершенно не волнуясь о своей репутации. Первокурсница подпевает какой-то норвежской песне, ведя себя как последняя шлюха. И в какой-то степени я даже боюсь за нее. Потому что старшим курсам нужно лишь одно — секс, а не занудная учеба. И мне не особо хочется увидеть Олив на какой-нибудь вечеринке, трахающуюся с каким-нибудь парнем с моего курса. Ей всего пятнадцать, и я действительно переживаю. Но, листая дальше, я чуть ли не замираю. Удерживаю пальцем фотографию, чтобы история не пролистнулась. Пенетратор Крис запостил фотографию час назад. Улыбающийся, с баночкой пива в руках и какой-то очередной блондинкой, повисшей на его шее. И от этого хочется жутко блевать, засунув в глотку себе два пальца. Хочется бросить телефон прямо в стену, но я все еще лежу неподвижно, разглядывая его идеальные черты лица. Острые скулы, тонкие губы и карие глаза, которые смотрят прямо на меня. И от этого становится даже немного жутко и страшно. А страшно, потому что я была когда-то такой же наивной, как и эта блондиночка, стоящая рядом с ним на фотографии. И после этого слезы уже не остановить. Стекают по щекам, по шее и ключицам, которые я через пару секунд поспешно утираю. Я хотела было пролистать пальцем влево, но замечаю малейший элемент на его запястье. Тонкую красную нить на его левой руке. Смотрю на свою и понимаю, что это полный провал. Понимаю, что спустя два месяца так и не смогла избавиться от этой злосчастной нитки на своем запястье.Потому что до сих пор зависима от него, Эва?