Beamer Boy — Lil Peep
— Не трать время на месть. Те, кто причинил вам боль, в конечном итоге столкнутся со своей кармой.
6 декабря. 20:50
Иногда чувства гложут тебя, ведь так? Они топят тебя в себе и ты можешь потерять контроль, чувствуя, как та самая боль разрастается в тебе до невероятных размеров. Иногда ты можешь умело скрывать свои чувства ото всех, боясь выглядеть в глазах посторонних слишком глупым. Ты боишься реакции, боишься последствий, в конце концов, ты боишься, что тебя растопчат. И ты скрываешься. Иногда тебе хочется бежать от собственных чувств, мыслей в твоей голове, что набатом стучат по тебе и твоему сердцу. И ты бежишь, сломя ноги, сдирая ладони в кровь и падая на асфальт. Тебе больно, да, но ты не хочешь оставаться со всем тем дерьмом, что тебя окружает, наедине. Ты не хочешь быть один. Иногда у тебя кончики пальцев на руках немеют от страха, а губы дрожат, потому что тебе страшно и ты не можешь признаться себе в том, что чувствуешь. Ты можешь неожиданно влюбиться и это разобьет тебя; ты можешь потерять любимого друга и это пошатнет твое эго; ты можешь отвернуться от самого важного человека в твоей жизни и это будет подобно ножу в спину. И ты не сможешь признаться себе в том, что на самом деле чертовски любишь этого человека, не хотел его терять, и тот самый нож с самым острым лезвием подобен белоснежной соли на обжигающих ранах. Ты не можешь признаться себе в том, что можешь чувствовать. Ты постепенно сходишь с ума. Вильям оттаскивает меня от лежащего на земле парня, больно хватая за капюшон черной толстовки. Я скалюсь, с силой сжимая челюсть и плюю в сторону Оливера, пытаясь вырваться из хватки лучшего друга. — Ты не должен был трогать его, — Вильям силен и тащит меня в сторону машины, волоча за собой. У меня ссаднит не зажившая рана на скуле, а бровь рассечена так, что легче засыпать на нее белоснежную соль с огромной горкой, напоминающей мне о том, что такое настоящая боль. Потому что с понятием "физическая" я и вовсе перестал иметь какие-либо отношения. Магнуссон снова играет роль заботливой мамаши, кажется, ссылаясь на то, что из всех этих заебанных проблем вытягивает только он. Я привык к этому, поэтому даже ни капли не удивляюсь, когда он в очередной раз тащит меня за собой, матерясь себе под нос. Я вижу то, насколько ему тяжело со мной и желание пойти в какой-нибудь стриптиз-бар и напиться там до состояния полного бреда — начинает рваться наружу. Стучит набатом по вискам, больно пульсируя и я едва ли не срываюсь, но хватка Вильяма оказывается сильнее. Рычит что-то себе под нос и чуть ли не швыряет меня к машине, а мои кулаки сжимаются еще сильнее. Я нащупываю кровоточащую рану на лице, размазывая кровь по щеке. Блядство. — Я могу поехать на своей, — сажусь на переднее сидение, понимая, что тачку придется оставить здесь. — Ага, — коротко кивает шатен, заводя мотор автомобиля. — И въехать в дерево? Я тебя знаю, когда ты злой. Зачем ты полез на Оливера? Я бешусь еще сильнее, когда наблюдаю за тем, как стрелка спидометра не достигает и 100 км/ч, напрягаясь. Дохуя правильный и я едва ли не выхожу из этой машины, понимая, что добежать до дома будет намного быстрее. В моей голове слишком много спутанных мыслей и я облокачиваюсь о спинку сидения, устало прикрывая глаза. Хочется забинтовать костяшки и снова напиться, перешагивая бутылки в собственной комнате одну за другой. За прошлую неделю их скопилось достаточное количество, что можно запросто споткнуться о одну из них ночью и, в какой-то степени, я понимаю, что это дохуя неправильно. Я заливаю в себя литры коньяка, думая, что это поможет мне хоть как-нибудь успокоиться, забыться, но ни паленый янтарь, ни дорогой виски из бара отца не помогают. Я сверлю стену в своей комнате, закрывая дверь на ключ, потому что надоедливая сестра может зайти в любой момент, начиная трахать мне мозги с разных ракурсов. Все проблемы начинаются от «Ты не получишь от меня ни гроша, сын», заканчивая «Какой же ты мудак, Крис» и не остается ничего, кроме как в упор нажать на педаль газа, наслаждаясь за тем, как стрелка спидометра достигает максимума. Смотреть на пролетающие мимо голые деревья, знакомые до каждого камушка улицы и сквозь стиснутые зубы молиться Богу, чтобы не остановили полицейские. Но вместо всего этого я сижу в прогретой машине Магнуссона, слушая какие-то старые песни из 90-х, от которых мой друг просто тащится. Мы, блять, в Средневековье? — Если бы я назвал твою девушку шлюхой, что бы ты сделал? — смотрю на Магнуссона, замечая, как тот сжимает в руках руль еще сильнее. — Вот и я о том. — Но у меня нет девушки, — Вильям ищет хоть какую-нибудь отговорку, но я ни черта не верю ему. Каждую гребанную перемену он волочит меня в столовую, ссылаясь на то, что хочет купить воды, а сам садится прямо напротив какой-то незнакомой мне первокурсницы, забывая о том, с какой целью сюда шел. Каждое фото в профиле инстаграма, каждый ее комментарий под чьим-то фото — он сталкерит за девчонкой с первого курса и прямо сейчас мне хочется рассмеяться, потому что сжатые руки и напряженные скулы выдают Магнуссона с потрохами. — Но есть место для нее. — Но Мун не твоя девушка, — говорит быстро и четко, а у меня, кажется, начинает дергаться рассеченная бровь. — Больше. Это бьет в самое горло и мне, скорее, хочется перерезать его острым лезвием кухонного ножа, чем раздирать себе кожу каждый раз, когда я слышу ее имя. Что-то неприятное и обжигающее течет по легким, обжигая их и оставляя хреново клеймо под названием «Мученик» и мне, блять, до невозмутимости хочется ударить себя чем-нибудь тяжелым, потому что проебался я конкретно, съехав по горе собственных ошибок. У Эвы всего три звонких буквы в имени, а у меня в ушах целый оркестр играет на тоненьких нервах, готовых лопнуть в любой другой момент. Какие-либо таблетки не помогут, хочешь, сиди на антидепрессантах, хочешь, ляг в психушку — все равно не разберешься в себе, продолжая копать все глубже и глубже. И вот ты вроде бы восстанавливаешься, натягиваешься, как строгая и непоколебимая струна, а потом снова падаешь в пропасть под названием «Проеби еще что-нибудь, ты в этом просто мастер, Шистад». И от этого хочется не только выть на весь чертов Осло, чтобы каждый житель этого «мирного» городка узнал, как мне все-таки больно, но и сдохнуть в каком-нибудь грязном баре на краю раздражающего города, чтобы потом никто не вспоминал. У Мун всего три буквы в фамилии, а внутри жжет похлеще янтарного излюбленного виски, который я закупаю целыми ящиками. У нее рыжие, красиво переливающиеся на солнце волосы, которые она называет русыми, а у меня камень на душе завязывается, падая вместе с собой в реку с грузом «Потрачено» и от этого так кричать хочется, чтобы весь этот блядский мир понял, как мне хуево. Чтобы каждый человек понял, что я нихуя не железный мальчик. Если бы Магнуссон сказал о том, что пиздецки рад за меня, потому что мы с Мун расстались — я бы незамедлительно дал ему в морду, подкинув при этом ярко-красную петарду, горящую ослепляющим «Я все еще пиздец как люблю ее». Потому что я ни капли не рад, не счастлив — есть только прежний Кристофер Шистад, постепенно превращающийся в завидного алкаша и внутренняя пустота, разъедающая клетки коры головного мозга хуже вредного алкоголя. Я понимал, что Мун вредна для меня не хуже впервые попробовавших наркотиков, к которым так быстро привыкаешь, что потом хуй отпустит и ебись ты с этим сколько захочешь. Не отпустит, даже не думай и не ломай голову — это же не математическая задачка, где ты можешь сложить 2+2, с легкостью получив ответ. Максимум, что сможет сломаться — твои кости и черствые чувства о вязкую влюбленность, в которой я, кажется, погряз по самое горло. И вроде хочется выблевать всю эту дурь, долго и громко кашлять, выплевывая мерзкую мокроту, но, сука, так привык, что дышать без этого не можешь, поглощая все эти чувства заместо чистого воздуха. Да, я раньше не понимал этого — каково потерять человека, словно бы пропуская зыбучий песок сквозь сухие длинные пальцы. Каково это — делать вид, что ты вернулся в прежнее русло, в оболочку старого Криса, надевая лживые маски каждый день (их у меня много, начиная от «Сегодня не смотрим на Эву и делаем вид, что у нас все заебись» и заканчивая «Наори на свою бывшую прямо сейчас, потому что чувства гложут тебя до самой потери сознания»). Каково это — наблюдать за тем, как она тихо льет слезы, делая вид, что тебе совершенно плевать. Все потому, что ты несчастный трус, не справляющийся с собственными мыслями в голове, пропитой дорогим виски. А она ведь помогала тебе. Всегда. Тебе хватало лишь одного прикосновения и все твои проблемы становились ничем, стоило ей только улыбнуться. А что сейчас? Отчаянье и раскаяние, снимай сериал о том, как ты убиваешься, Шистад. Я сжимаю пальцы в кулаках с такой силой, что костяшки белеют, зубы скрипят, а изо рта вырывается громкое: — Поебать. — На кого? — тут же спрашивает друг. — На Эву или на себя? На себя, конечно же. Настолько сильно, что не жалею свое тело, врываясь в драки чуть ли не каждый вечер, который провожу с друзьями. Сначала все слаженно и четко — мы встречались с парнями с других школ, которые переходили нам дорогу, дрались, но не трогали своих. До сегодняшнего момента. До этого часа, когда Оливер решил пересчитать всех моих бывших, уделяя отдельное внимание на Мун. Настолько сильно, что я перестал шипеть от боли, ноющей в местах, где меня ранило. Потому что физическая боль ничто по сравнению с тем, что творится у меня внутри. — На себя, — Вильям отвечает за меня. — Я не узнаю тебя. Любовь совсем тебе мозги отшибла? — Это слово режет мне слух, — морщусь, засовывая сжатые кулаки в карманы черной толстовки. — Согласись, присутствие Эвы в твоем доме режет по тебе еще сильнее? — Магнуссон ухмыляется, останавливаясь у светофора. Режет, да так, что сердце давно не издает ритмичные колебания, издавая лишь протяжное: «Я заебалась терпеть всю твою боль, прекрати». Но вместо этого произношу: — В самую печенку, — хрипло смеюсь, а Вильям задумчиво хмурится, нажимая на педаль газа. — Скольких ты избил за эту неделю из-за нее? — Троих, — мне не приходится даже вспоминать, потому что я отчетливо помню лицо каждого. — Она знает? — Нет и… — И ни в коем случае не должна знать об этом, — как мантру читает шатен. — Особенно о том, что ты все еще сохнешь по ней.***
Захожу в дом через пару минут, звонко кидая ключи на рядом стоящую тумбочку. В гостиной работает телевизор и я вижу темноволосую макушку Николь, мысленно готовясь к очередной взбучке со стороны сестры. Но останавливаюсь и желание потянуться к помятой пачке сигарет во внутреннем кармане куртки возрастает еще сильнее, когда я вижу рядом сидящую с ней Эву, положившую голову на плечо Николь. — Крис? Ты пришел? — вежливо спрашивает брюнетка, а я лениво стягиваю с себя куртку, стараясь не задевать сбитых костяшек. Прохожу в гостиную, где источником света является лишь свет от плазменного телевизора и первым делом утыкаюсь в изумрудные глаза, приваливаясь к белоснежному косяку. Смотри, что ты наделала. — Что с лицом? — бросая на меня мимолетный взгляд, Николь скучно переключает каналы. — Что не поделил на этот раз? Проиграл в гонке? Девушку? — На этом слове Шистад тут же затыкается, громко прокашливаясь. Я смотрю на Эву не отводя своего взгляда, когда та, я уверен, делает все, лишь бы не взглянуть на меня в ответ. — Я хотела сказать… — С Оливером подрался, — решаю скрыть причину, поднимая большой палец вверх. — Но все круто. — Я сомневаюсь, что ты чувствуешь себя круто с огромным синяком на лице и разбитой губой. У тебя фетиш на драки? — не унимается сестра, а я уже жалею, что вообще приперся сюда. — А у тебя фетиш на занудные вопросы? — Я просто спросила. — Не стоит задавать глупых вопросов.***
Я всегда знал, что мир, в которым мы живем (гнием), мир, в которым мы преданно любим и ценим дорогих нам людей — полон жесткой фальши и цинизма. Это может быть слишком неожиданно. Вот ты сидишь за обеденным столом со своими друзьями и вы обсуждаете, допустим, ваш любимый фильм с красоткой Дженнифер Лопес в главной роли. А потом тебе в спину прилетает тот самый нож лжи, насмешливой улыбки и предательства, и все это ты не сможешь вынести, согласись ведь? А вот ты уже на прогулке с собакой, держишь крепко ее на поводке, пока она лапами ступает по сырой, из-за накрапывающего дождя, земле. Потом ты смотришь на экран своего телефона и сердце у тебя замирает. И ничего больше нет. Только пустота внутри тебя и звук ломающихся ребер от дикой боли, а все из-за чего? Из-за людей, которые ломают тебя, срывают тебя, будто бы ты тот самый красивый цветок на лужайке, но что происходит потом? Потом ты увядаешь, ты становишься неинтересным, неактуальным. Ты ведь сталкивался с этим, правда? Ты был заинтересован в людях, они были заинтересованы в тебе, но всегда ли это было? А что, если тебя рано или поздно обведут вокруг своего пальца, а ты и вовсе этого не заметишь? Что, если тебя легко обманут и еще долго будут вешать тебе лапшу на уши, пока ты не поймешь. Ты завял, как тот самый цветок. А потом оказался на любой другой свалке. Как и все другие ненужные вещи для этого человека. Ты теперь никто для него. Тебе никогда не казалось, что ты находишься будто бы на каком-то волшебном маскараде? Все в масках, все скрывают свое личное «Я», не хотят никому открываться. А знаешь почему Потому что их самих когда-то предали. А теперь посмотри на себя. На тебе ведь тоже та самая маска, верно? Я собираю все бутылки, обходя каждый уголок душной комнаты. Открываю окно настежь, ощущая на руках морозный воздух, немного отрезвляющий, и облокачиваюсь руками о подоконник, решая закурить. Между пальцами — любимая и привычная сигарета, а в голове лишь отборные маты, желающие вырываться наружу, потому что каждый вечер хочется лишь одного. Дойти до старого гаража за домом и избить тяжелую грушу до тех пор, пока я не почувствую хоть что-нибудь. Хотя бы малейшую физическую боль, пожалуйста. Потому что драки приносят не желаемое наслаждение, ссадины на лице кажутся привычными, когда я смотрю в зеркало, а алкоголь, убивающий каждую крупицу моего разума — и вовсе кажется чем-то наркотическим, притягательным. Это убивает, больно ранит и наносит такие зарубцовые раны, каких еще этот белый свет не видел, но я не кричу, не скулю — просто тихо убиваю себя, но иным способом. Собственными мыслями, доводящих до какого-то страшного безумства и глупых улыбок, скрывающих килограммы трещин за последние несколько месяцев. И в такие моменты хочется взять несколько толстых досок из прочного дерева и собственноручно сколотить себе небрежный гроб, зарывшись на заднем дворе дома, и поставить табличку с надписью: «Разбитое сердце мудака, которого разлюбили», а потом царапать прочную поверхность, пытаясь вырваться наружу, сделать хотя бы малейший глоток воздуха. Но ты ничего не получишь. Это так, блять, похоже на мою жизнь. Я закуриваю вторую по счету сигарету, выкидывая окурок в открытое окно. Щелкаю зажигалкой и понимаю, что лучше бы сгорел заживо, чем бы чувствовал всю эту хуйню под названиемжалкая любовь к солнечной девочке.