Mad World — Jasmine Thompson
бойся, но делай. Важнее всего действовать. Тебе не обязательно быть уверенным в этом. Просто действуй, и уверенность придёт сама.
Я нахожу хотя бы каплю успокоения в том, чтобы зажать в зубах махровое полотенце, заперевшись в ванной комнате на втором этаже дома Шистадов. Я чувствую неприятный скрежет, бьющий похлеще звонкого барабана, сжимая в руках приятную на ощупь ткань. Слезы быстро скатываются по щекам и я с громким треском проваливаю миссию «держаться до последнего и быть сильной», привалившись к холодной плитке нежно-голубого цвета. Внутри так и разгорается вулкан болевых эмоций, наносящий вред всем чувствительным рецепторам, и это происходит так неосознанно, что хочется задыхаться от неожиданности, плавиться под яркой, столь тягучей лавой, превращающейся в раскаленный металл в самых гландах. И кажется, вот-вот, и все извергнется наружу вместе с моими отчаянными криками и возгласами о том, что я задолбалась быть такой беспомощной и одинокой. Да, признаться в том, что в мире, состоящим из легко разрушаемого пепла и моря необъятной боли, готовой погубить тебя в любую секунду, ты совершенно один — пиздец как непросто, и осознание того, что никто и никогда не полюбит тебя такой разбитой и охуеть какой сбитой с толку — заставляет проглотить тот самый ядовито-горячий ком ярко-оранжевой лавы, давиться им и наносить на свою кожу зарубцовые раны до тех пор, пока в твоей голове не появится мысль о том, что ты должна жить для себя. Но в моей голове никогда такого не было и не будет. Я привыкла день за днем становиться на старт круга саморазрушения, находя в этом «развлечении» свое любимое занятие. Я понимаю, что мои руки дрожат, когда пытаюсь хоть как-то сфокусировать на них свой взгляд, но из-за соленой пелены слез у меня ничего не получается. Зубы сильнее впиваются в махровую белоснежную ткань, находя в этом какое-то упоение, чертово спокойствие, но внутри я прекрасно понимаю, что с каждой минутой становится только хуже. Боль утихает лишь на малейшие и ничтожные секунды, ударяя рушимой волной, не оставляя после этого ни меня, ни моих всхлипов, охотно вырывающихся наружу. Сегодня пятница и я решила, что провести весь оставшийся вечер в ванной комнате, подперев собой белоснежную дверь — будет гениальным планом (конечно же нет). Ведь куда лучше сверлить взглядом одну точку, чувствуя как разъедающие кожу слезы скатываются по красным и опухшим щекам, где в нормальный вид их не приведет даже ледяная вода. Я сбежала сюда ровно тридцать две минуты назад, понимая, что чувствовать безразличный взгляд бывшего парня — хуже ножевого ранения, а слышать его громкий, но такой глухой смех с очередной шутки Николь — наносит самый глубокий порез по больному месту. И нож так глубоко проник под самую кожу, под самую корку сознания, где ярким пламенем горит «Все еще, блять, беспамятно люблю», что вынуть уже никак — хочешь кряхти и душераздирающе кричи, ничего не выйдет. Даже если подденешь острием холодного ножа ту самую отчаянную и тупую боль, она проникнет еще глубже, в самые сосуды сердца, поражая его до самой верхушки. И живи с этим как хочешь — люди привыкли убивать друг друга одним лишь пустым взглядом, играя в какие-то детские войнушки, поражая в себе маленьких и обиженных зеленых солдатиков. Вечеринка отменилась чуть ли не в самую последнюю минуту, когда в доме Вильяма Магнуссона объявились его родители, с интересующими их вопросами разглядывая дом на сохранность. Честно признать, вряд ли бы эти два высокопоставленных человека оставили своего сынка на несколько недель совершенно одного, если бы знали, чем занимается их многоуважаемый наследник. Я много слышала, что его родители гордятся тем, что их сын хочет пойти по стопам отца, перебраться в Лондон и «прибрать» к своим рукам главный подарок своих богатых родителей — огромную компанию, где все уже готово, тебе лишь нужно расписаться в паре бумагах и ты миллионер, любимец и разбиватель женских сердец, каким являешься даже сейчас. Вроде бы он все еще школьник, должен с головой погружаться в учебу, хорошо сдать экзамены, как, в общем-то, и все остальные подростки Норвегии, но все плевали на почитаемые нашими предками традиции, выбирая вместо хорошего образования дешевый алкоголь, а вместо крепкой и любящей семьи — одноразовых девушек и парней, готовых ублажить тебя в любую минуту. Я не вытерпела, когда поняла, что Крис останется сегодня дома, приняв решение никуда не ехать. На долю секунды мне даже захотелось подняться в комнату и собрать все свои разложенные вещи обратно в рюкзак, вернувшись домой. Почему-то, терпеть крики моей «обожаемой» тети казалось мне куда приятнее, чем полное безразличие со стороны Шистада, полное ничего. Но сидя на холодном кафеле и запрокинув голову вверх — я понимаю, что совершила бы тупую ошибку, и желание разбежаться и вмазаться в стену с огромной силой становится куда ощутимей, хоть руки протяни и коснись этого. Я поднимаюсь на ноги, когда понимаю, что лицо перестает гореть, а руки становятся более послушными, лишь неприятная боль покалывает кончики пальцев, пронизывая их до самых глубоких нервов. Привожу себя в порядок, руками облокачиваясь о идеально чистую раковину. Мне не хочется смотреть в зеркало, потому что я отчетливо и прекрасно знаю, что увижу в отражении лишь убитую внутри девушку, которая закрылась в себе на огромный железный ключ, выбросив его в самое глубокое озеро, где хоть тысячу лет плавай — никогда не найдешь его. С таким сравнением я чувствую себя запертой в клетке и совершенно беспомощной, немой и жалкой. К моему описанию подходит слово «жалкая», потому что когда я все же осмеливаюсь посмотреть в зеркало — вижу лишь неохотное желание жить и тяжелый взгляд, так и кричащий: «Приюти меня и полюби». Мне хочется взять в руки биту и с силой ударить себя по голове, потому что не закрыть дверь на щеколду — только моя вина, а Шистад, смотрящий на меня через отражение круглого зеркала — виновник стиснутых зубов и пальцев, крепко охвативших края раковины. Я сильно кусаю нижнюю губу, опуская взгляд на свои руки. Все будто бы становится на свои места — я снова загнанная в угол мышка, а он уличный чеширский кот, готовый напасть на свою жертву в любую минуту. Крис игрок, любит охотиться на маленьких рыжих обольстительниц, острыми когтями впиваясь прямо в крохотное и легкоранимое сердце. Крису всегда плевать, даже если ты будешь стоять около него на коленях, моля о том, чтобы он прекратил весь этот круговорот, кажущийся мне чертовым адом, отдельным котлом, в котором я варюсь до самых красных волдырей на коже, до самых громких выкриков. Он смотрит на меня прямо в упор и я чувствую это каждой клеточкой свой спины, ощущая с какой скоростью мое тело покрывается мурашками. Мгновенно. Точно так же быстро, как он и разбивал меня, но старательно собирал каждый мельчайший осколок, боясь что-либо упустить. Только в этот раз ему плевать. В этот раз не существует ничего. Лишь одинокая пустота, блуждающая по до тошноты знакомым улицам Осло, раскидывая горячий пепел. — Если ты думаешь, что твоего нытья не было слышно, то ты глубоко ошибаешься, — бросает тот и это бьет больнее самой звонкой пощечины. Мне хочется рассмеяться, да так громко, чтобы стены этого дома трещали по швам, уничтожая брюнета своим натиском, той болью, что так и хочет вырваться наружу и прокричать ясное: «Всему причина именно ты». Я списываю все на начинающуюся истерию, и, в какой-то степени, мне даже становится страшно за саму себя, потому что у меня не получается себя контролировать. Пальцы отбивают непонятный мне такт о белоснежную поверхность раковины, а губы подрагивают — хоть до крови закуси, у тебя нихуя не выйдет. Крис стоит сзади меня, сложив руки на груди, будто бы ожидая от меня каких-либо действий, но единственное, чего мне сейчас хочется — это расплакаться прямо на месте, хватаясь за края махрового полотенца как за последний спасательный круг, как чертов шанс, чтобы хоть как-то унять панику внутри себя. Он стоит здесь, рядом со мной и это напоминает мне самый драматичный сериал в мире — он, что ли, серьезно? Изо рта чуть ли не вырывается: «Во всем виноват ты, идиот», но я лишь сглатываю этот ком, не решаясь даже поднять взгляд. — А что? — я сильнее обхватываю пальцами раковину, понимая, что это первый диалог, когда я смогла что-либо из себя вымолвить. — Мой голос твой слух режет? — Просто Николь волнуется, — буквально ощущаю, как Шистад пожимает плечами. Просто. У него, блять, все так просто в жизни, пока внутри меня извергается чуть ли не самая настоящая лава, в любой момент готовая выйти из своих берегов. Я на все сто процентов уверена, что Крис прекрасно понимает. Он знает, что я разбиваюсь каждый раз, когда он смотрит на меня. Он смотрит и не предпринимает ничего, потому что разрушать меня — стало некой традицией в его жизни, маленькой забавой под названием: «Уничтожь Мун в два счета», а я и вовсе не отказываюсь, потому что привыкла к этому. Боль вросла в самые корни сознания, отдавая при этом неприятным жжением, горячим покалыванием, пронизывающих до самых кончиков пальцев, так и кричащей: «Чувствуй, Мун, ты сама хотела хоть что-нибудь почувствовать. Получай». — Придти сюда тебя тоже Николь попросила? — я все же поворачиваюсь к нему лицом, натыкаясь на пару каре-зеленых глаз. В упор. — Она сказала мне, что ты плачешь из-за меня, — Крис приваливается к плитке напротив меня. — Серьезно? — из моих уст вылетает смешок. — Я бы не стала убиваться из-за какого-то мудака, который дальше своего носа ничего не видит. Как видишь, вены я не порезала, таблеток не наглоталась, так что можешь проваливать. Мой голос дрожит и я прикрываю глаза, чтобы хоть как-то успокоиться. — Звучит убедительно, — Шистад нагло ухмыляется уголком губ, и я едва ли сдерживаю себя, чтобы не подойти и не стереть эту наглую физиономию с лица Земли. — Но я давно научился определять ложь от правды, Эва. — Парень отталкивается от стены и делает шаг вперед. Я чувствую, как чуть ли не весь мир уходит из-под моих ног, когда Крис подходит ко мне вплотную, совершенно не стыдясь — ему всегда было все равно, против я или нет. Он просто стоит слишком близко и я слышу его быстрое сердцебиение, запах привычной мятной жвачки и то, как мое сердце медленно уходит в пятки, махая мне ручкой на прощанье. Я пячусь назад, но наталкиваюсь на края белоснежной раковины, уже представляя, как потерплю полный нокаут. — И я, блять, не понимаю, почему ты хочешь утаить правду о том, что все еще привязана ко мне, — его пальцы находят мой подбородок и меня чуть ли не прошибает электрическим током от малейшего прикосновения. Я не касалась Криса уже долгое время и его теплые пальцы заставляют меня плавиться, как самый прочной и тугоплавкий металл; губы неимоверно дрожать, будто бы я стою на морозе в минусовую погоду, стуча зубами. Но я нахожусь перед ним, смотрю в самые глаза и чувствую, как в уголках изумрудных глаз скапливаются слезы, готовые вот-вот выйти наружу. Такая пытка кажется мне безумной и я даже не в силах ее предотвратить, потому что где-то глубоко в сознании понимаю, что сама давно хотела этого. Чтобы его безразличный взгляд сменился на тепло и заинтересованность в глазах, чтобы мягкие пальцы снова касались моей кожей, покрытой множеством мурашек, а его бархатистый голос так и ласкал слухом мое имя. Больше ничье. Только мое. Значит ли это, что он все еще любит меня? — Крис, — я пытаюсь ухватиться за любую другую деталь, лишь бы не смотреть в его глазах. — Я не хочу, чтобы… — Эва, выслушай меня, — Шистад тут же перебивает меня, обхватывая мое лицо обеими руками. — Последний раз, когда ты плакала из-за кого-то, был учитель математики, которого я чуть ли не убил собственными руками. — Его большие пальцы стирают мокрую дорожку слез с моих пылающих щек. — Сейчас ты плачешь из-за меня, каждый ебаный день, и я готов вмазать себе за каждый раз, когда слезы касаются твоих щек, понимаешь? Я виню себя только за то, что позволил тебе связаться со мной, привязаться ко мне, потому что я не знал о том, что ты можешь сломаться и я не смогу снова собрать тебя, подыскивая детали. Я так, блять, виню себя за всю эту хуйню между нами, Эва. Я чувствую, как мои ноги дрожат, но Крис держит меня. Одной рукой обхватывает изгиб моей талии, подступаясь еще ближе. Я буквально задыхаюсь, молю о том, чтобы мне срочно подали баллон кислорода в насквозь пробитые пулевыми ранениями легкие, отчего хочется громко кричать, бить о стену маленькими кулачками, лишь бы унять дрожь в теле, лишь бы растворяться и больше не существовать. Я больше не хочу чувствовать, потому что это испытание хуже раскаленной лавы, заливающейся в твои внутренние органы. — Я.., — поднимаю на него взгляд, понимая, что блядские слезы я больше не в силах остановить. Они заливаются буквально повсюду. Попадают в рот, за шиворот свитера и на острые ключицы, выглядывающие из-под бордовой ткани. — Ты не обязана что-либо говорить, — Крис обнимает меня и я понимаю, что рассыпаюсь. Гладит меня по мягким волосам, окольцовывая руками плечи, ломая не только мои внутренности, но и чертовы ребра. — Я всегда думал, что ты сильная, что ты сможешь справиться с таким придурком, как я. Я думал, что нашел ту девушку, которая сможет тащить меня на себе, когда я в стельку пьяный. Думал, что нашел ту, которая сможет подняться с кровати в любую минуту, когда я настойчиво звоню ей, чтобы она пришла и обработала мои побои. Я думал, что нашел ту, которая сможет полюбить меня больше, чем я себя сам. И у тебя это получалось. Так сильно получалось, что я думал, что никогда не смогу отпустить тебя, один день без тебя казался мне гребанной пыткой и я знаю, что каждый раз вел себя как дебил, наплевавший на чувства самой идеальной девушки в этом мире, Эва. И я правда всем сердцем хочу, чтобы ты простила меня. Потому что я не заслуживаю тебя. Потому что ты заслуживаешь того парня, которой пылинки будет тебя сдувать, а что делаю я? Только навожу внутри тебя беспорядок и от этого так больно, Мун. Больно от того, что я сломал девушку, которую люблю до безумия в голове, до самых ошалелых чертиков, так и кричащих о том, что я совершил самую глупую ошибку в своей жизни. Потерял тебя. — Шистад сжимает меня еще сильнее, усиливая хватку. — Можешь сделать со мной что угодно. Можешь покидаться в меня посудой, ударить меня, расцарапать мне лицо, лишь бы я почувствовал то, что чувствовала ты. Крис извиняется и я стою в немом шоке, носом уткнувшись в его шею, усыпанную маленькими родинками. Соленые дрожки высыхают на щеках и я постепенно успокаиваюсь, когда чувствую, как бережно он гладит меня по спине, положив подбородок на мое плечо. Крис извиняется и я понимаю, что прежних отношений больше не будет. Он хочет расставить все точки над i и я вижу это невооруженным глазом, понимая, что песок в моих руках продолжает рассыпаться. Крис хочет, чтобы я нашла парня, который был бы достоин меня, но вопрос в том, готова ли я отпустить его? — Прости меня, — снова шепчет парень и я окончательно успокаиваюсь.***
Я ссылаюсь на то, что все уже спят, когда спускаюсь по лестнице вниз со второго этажа. Ни в одной комнате не горит свет и перед тем, как покинуть комнату Николь — я смотрю на громко тикающие электронные часы. Циферблат показывает три часа ночи, и я перекидываю лямку рюкзака через плечо, тихо, стараясь не скрипеть, закрывая за собой входную дверь. Выхожу на порог двухэтажного особняка, вдыхая как можно больше морозного воздуха. Снег хлопьями ложится на белоснежную простынь, усеянной каждым уголком знакомой улицы, а тонкая корочка льда уже покрывает ровно асфальтированную дорогу. Я шаркаю по дороге, находя приятное в том, что под ногами скрипит снег, а снежинки путаются в медных волосах, выглядя при этом тускло при свете одиноко стоящего фонарного столба. Я решила вернуться домой. На самом деле, после «встречи» с Крисом мне стало немного лучше, но лежа на кровати Николь и сверля взглядом потолок битых два часа — я поняла, что неловкость между нами воцарит еще больше и никуда уже не деться — все сказано, выводы сделаны и живи ты с этим как хочешь. Поэтому принятие решения о том, что нужно возвращаться в собственный дом и терпеть очередные капризы от своей тети и двоюродной сестры — будет куда лучше, чем смотреть на бывшего парня поникшим взглядом с нотками надежды и разочарования. На самом деле, в глубине души у меня была возможность ухватиться за маленькую нить того самого шанса, где я могла бы предложить Шистаду начать все заново, перевернуть обветшалую страницу горечи и обид друг на друга и начать все с чистого белоснежного листа, начиная с банального знакомства. Но в то же время я поняла, что лишь все разрушу — карточный домик сложится в толстую колоду, а малейшему лучу, только-только появившемуся в наших «отношениях», настанет полный пиздец. Но я счастлива хотя бы потому, что Шистаду никогда не было все равно на меня. Он знал.Он все, блять, прекрасно знал и видел.