Не выдавай меня

      — Привет.       Томас кисло ухмыльнулся, ссутулившись настолько, что весь его немалый рост уменьшился до Тордовых ста семидесяти и тому больше не пришлось задирать голову. Из разбитой губы стекала тонкая струйка крови. Локтем он опирался о дверной косяк, тонкая ладонь почти беспомощно висела. Прямо сейчас Торд мог увидеть, что длинные ноги не делали Тому «погоду», и тот все еще оставался хоть и красивым, но худющим, нескладным и немного неуклюжим подростком.       — Какого хуя ты тут забыл? — вкрадчиво поинтересовался Ларссон, без малейшего зазрения совести наслаждаясь немного злорадным удовлетворением от побитого вида своего недо-врага. — И что за святой человек додумался набить твою мерзкую рожу?       — Впустишь? — проигнорировал его вопросы Том, улыбаясь еще шире и кислее, так, будто сейчас по меньшей мере съел парочку тухлых лимонов и запил уксусом. — У меня башка пиздец трещит, слушать твои язвы сил нет.       — Ну так не слушай, — Торд очень старался сказать это чуть менее обиженно и более отрешенно. — Уебывай, ты мне нахрен не сдался.       Томас поморщился и прерывисто выдохнул с явной хрипотцой, стараясь сильно не двигаться. Он не выглядел жалким, вопреки всему, но ему явно было некуда податься. Торд представил, что было бы, ввались он так домой к Мэтту. Как его излишне впечатлительный друг носится вокруг Тома с криками и дрожащими неуклюжими лапами пытается его латать как может. И родители его, такие же рыжие и впечатлительные, играют в психологов-нянек-заботливых-лапушек, задают вопросы, утешают, предлагают остаться и прочие милые пакости, свойственные слишком эмпатичным и добрым людям.       Он не сдержал отвращения. Иногда семейка Харгривзов была слишком хорошая. До тошноты.       — Блять, ты щас на моем пороге сдохнешь. Ладно, заходи. Хоть где-то кровью капнешь — я твоей же поганой толстовкой ее вытру, понял? Мне мать за бардак мозги вынесет, поэтому приходи в себя и проваливай.       — Не знал, что ты мечтаешь снять с меня толстовку, — попытался подмигнуть Томас, как всегда вырвав его фразу из общего контекста и, естественно, опошлив. Ладонью он зажимал все еще кровоточащую губу и пытался ходить, не прихрамывая. Видать, слова о том, что его и так потрепанная донельзя одежда используется в качестве половой тряпки его проняла.       Торд вздохнул и прикрыл дверь. Он еще несколько мгновений наслаждался помятой физиономией человека, что раздражал его, по ощущениям, уже целую жизнь, но совесть, почему-то говорившая голосом Мэтта, все-таки вынудила его подставить шатающемуся Риджуэллу плечо. Слабая ухмылка появилась на его лице, и он, не произнеся ни слова об этой «очаровательной заботе», устало оперся об него.