По твоим артериям внутривенно течет двадцатилетний макаллан, некрасиво, неаккуратно смешиваясь с кровью, которой на положенном месте так немного осталось.
Ты вся в красном и с флагом на шее и у вас китайский день. Вы едите суши, а он где-то забыл свое кимано. Ты что-то отмечаешь и это до хруста его костей смешно, потому что ты запиваешь горе от победы ЦСКА, почему-то не поздравляя мужа.
Ты, конечно же, всегда любила хоккей, но под любимым «Макалли» забываешь и об этом. Ты все так же под впечатлением текстов Мирона, а он сыт ими сполна, однако включает для тебя по сотому кругу «Fata Morgana».
Ты не ломаешься на осколки, готическая девочка из фильмов ужасов не бьется как ваза, сброшенная с книжной. Ты изворачиваешься в своей жизни только, замирая льдом где-то на дне стакана. Ты из тех, кто в огне не горит и в воде не тонет.
— Хочешь сказать, что ты в порядке, поэтому после игры приехала ко мне, а не к нему домой? — спрашивает он, забирает у тебя из рук бутылку, глазом измеряя сколько ты уже успела выпить.
Ты успела выпить его крови из вен больше, чем этого Макаллана. Продолжаешь глазами плавить экран с американским кино и у тебя в слове «Чикаго» шесть ошибок, потому что сегодня у вас бандиский Нью-Йорк и испорченной классикой плэй-лист.
Он устал от списка «Иллинойс», а ты просишь билет на игру Чикаго Блэкхоукс, забивая Конституцию на то, что вы не в Штатах.
— Ответа не слышу. — давит он, падая рядом на кровать и целуя тебя в висок, заставляя нервно рассмеяться. — Хочешь сказать, что…?
— Ну сказал это сейчас ты, а по факту да… — отвечаешь, пряча глаза, роняя на лоб руку в оглушительной тишине. — А ты что сильно разбираешься в счастливой семейной жизни? Я охрипла объяснять тебе, что у нас все в порядке.
А на самом деле тебе хочется посоветовать мужу не тупить в защите, а то Спартак зажигал сегодня на льду, как у себя дома. Ты понимаешь, что издеваешься сама над собой, потому что «святой седьмой» нападающий.
— Он ударил тебя у меня на глазах.
Ты это радостное событие комментировать не намереваешься, перекатываясь на живот и умоляя его надеть свою форму России для повышения градуса абсурда в спальне. А ему даже неудобно за лучшего мужа года.
Он в этих безумствах не участвует, ладонью сбивая с твоей головы шапку с эмблемой хоккейного клуба твоего мужа.
— Посмотрим футбол? — предлагаешь, находя его пальцы в шелке одеяла.
Твоя просьба абсурднее, чем форма, которую он все же натягивает через голову.
Пока ты ледяными пальцами задеваешь его шею, поправляя воротник, «твоего Пике» пробирает дрожь, что пробивается сквозь плотно-тонкую ткань.
— Ты с ума сошла? — усмехается он, невольно смахивая прядь волос с твоего лица.
А тебя кажется, что ты незаметно пропиваешь свое эмоциональное состояние, оплетая стакан-вазу с виски своими мыслями.
Апатия, отрицание, знакомые все лица.
— Рональдо против Барсы, давай? — почти умоляешь и сегодня вам не до Мирона под Чикаго.
— Он в Ювентусе, Поль, и я так не обучил тебя футбольным правилам. — мягко отказывает Дима, соглашаясь даже на классику в лице Гарри Поттера.
— А прошлогодний? Хоть над Пике поржем.
А прошлогодние новости не вкусные. И он не из тех, кто будет выкладывать тебе на тарелку перец из салата, только потому что ты не любишь все остальное.
Он сдается, обещая одевать тебя каждое утро в футболку Жерара, если останешься, а не как девочка-пиздец однажды уйдешь.
Быть Шакирой он тебя не требует.
— Может нам с ним сходить к семейному консультанту? — шутишь сама над собой, зарываясь лицом в герб на его груди, убеждаясь на деле в качестве формы.
— И это будет отличной возможностью начать все с начала, чего ты не хочешь. — он более внимателен к мячу, чем ты, в который раз сочувствуя Реалу.
Смотреть матчи дважды не в его стиле, сочувствовать проигрывшим явно в…
Этот матч доказывает, что вы оба слишком привязаны к прошлому. И вы не курите за пощечину твоего мужа, щедро оставленую на твоем лице его рукой.
Из всех прописных истин вы честно усвоили одно «при детях нельзя курить.» А в соседней комнате спит твой сын. И пусть так. Parece que hoy le gusta un poco más… <похоже, что он ему нравится сегодня немного больше>
Нельзя перекладывать на детей свои вредные привычки и свою ответственность за грехи.
— Я хочу играть в футбол… — робко произносит Марк из-за закрытой двери, когда ты на секунду прикипаешь губами к губам <недо>Пике.
Он сам впускает ребенка в комнату, укладывая между вами и даже гладит по голове. И эта снисходительность тебя добивает, особенно когда он целует тебя именно в ту щеку, что не так давно горела от боли.
И у тебя глаза пустые, искры нет напрочь, хотя Дима разговаривает с тобой, держа за плечи и что-то объясняет, когда Марк засыпает на его половине кровати, беспокойно вздрагивая.
— Поль, а ведь муж у тебя не подонок и не жестокий… — начинает он, не понимая, как поджечь свой медленно затухающий Париж и сейчас ты больше похожа на мрачный Лондон. — Так за что он тебя?
Его Париж-Лондон, ты, опадаешь назад на подушки, нервно задумываясь о смене имени в паспорте, уходя в воспоминания.
//
И ближе к часу ночи в круглосуточном кафе, единственном в городе, совсем немноголюдно. Твой взгляд мечется между путстых столиков, выискивая проблемы в лице собственного мужа.
Ты стаканом салютуешь ему, а у него на лице написано, что его ничем не удивить, ни походкой пьяной, ни болью, что от тебя за километр несет.
— Прошу прощение, любимый, — ты губу до крови закусываешь, корону готической королевы невесомо поправляя — Но какого это прощать жену-проститутку из раза в раз?
У тебя тьма ненависти вокруг и ты в нее с головой, когда хочешь ему так же больно сделать, как и тебе больно от вашего общего ледника-брака.
— Чего, Пелагея? — твой муж уходит в прострацию, заметно напрягаясь.
Он от какой-то игры в НХЛ отрывается, глаза закатывая, без слов говоря, что сегодня намеков не понимает, особенно от пьяных, особенно от тех, кто его жена.
Ты в глаза мужа вглядываешься, на лицо греческую маску трагедии натягивая, бесцветным оттенком его глаз мазахистки наслаждаешься, считая взмахи ресниц и колкие ответы один к трем.
Ты уже мертвее мертвых, только дышишь, поновой рот открывая, когда из себя яд сплевываешь:
— Твоя жена, Вань, шлюха.
Он непроизвольно пальцы на запястьях твоих жмет, ногтями впиваясь в кожу. Боль, почти не ощутимая, как балончик с красками и первое плацебо, твой личный антидот от близкого дыхания смерти в ухо.
— А это не по-мужски, любимый, жене запястья выкручивать. — нервно усмехаешься, не припоминая, с чего вдруг этот спектакль.
— Ты что с ума сошла? — рычит Иван, но рук не убирает, в пустоту холодных зрачков твоих вглядываясь, в которых кроме стекла битого и отражения его собственного ничего и нет.
— Прости, дорогой, — ты свои запястья на себя рвешь, с оттяжкой на будущее порочный круг разрывая. — Просто я думала тебе будет интересно узнать о способах борьбы с собственными демонами своей жены.
Тебе хочется, чтобы он тебя ударил за эту правду, чтобы вернул тебе краски жизни любым аморальным способом.
А он ногтями в ладони до крови впивается, зубами от злости скрипнув, как некой компенсацией за ущерб пользуясь, но руки распускать и не думает, только взгляд в окно отводит, а к нему уже в лимфоузлы боль чужая проползает, заставляя тьмой внутри себя давиться.
Ты киваешь учтиво и по-английски, осушая стакан какой-то сладкой безалкогольной херни, а после щелкаешь пальцами у него перед носом.
— А хочешь я даже фото покажу?
Твой сладкий шепот перекрывает ему кислород в разум и он с силой ставит тебя на ноги, встряхивая за куртку.
— Хочешь? — повторяешь, понимая, что та боль, которую он тебе причиняет дает прочувствовать тебе ваш брак хотя наполовину.
И он сдается, коротко размахиваясь, обжигает ладонью твою щеку, в следущую секунду расскаиваясь в своем поступке, потому что от вида твоих слез в горле стоит ком.
— Прости, за это. — роняет коротко, пальцами по красному отпечатку на твоем лице проводя.
А ты только уходишь плавно и не прощаясь, за пределами ночного кафе рукой улыбку паническую с губ стирая.
//
— За то, что Мирон не врал:
Эта инфа как лавина, в ней вранья половина,
Но ты никогда не узнаешь, какая именно…
