Jaymes Young – Stone Halsey – Control
Отдай мне всю свою боль, И любовь вызволит тебя из собственного плена.
Новое утро наступило неожиданно. Так же неожиданно, как промозглая осень сменяет жаркое лето, а клен расцветает всеми красками пламени. Жизнь изменилась в несколько мгновений, толкнув в спину, застав тем самым врасплох, словно не она не так давно имела далеко идущие планы на ребенка. Словно не его волочили по земле подобно скоту на убой. Просто у кого-то сверху явно сильно изменилось настроение, и было принято решение сжалиться над маленьким человеком. Выживать вдруг перестало быть необходимостью. Это просто более не было актуальным. Тело, так легко впитывающее в себя боль и разочарование, обиду и безмерную тоску, ныло и ломало, словно призывая вернуться к кошмару наяву, хотя ум твердил, что все это, несомненно, к лучшему. Словно что-то нашептывало ему, что это не его жизнь, что в аду ему самое место. И, к сожалению, Чуя прекрасно понимал почему. Удивительно, как легко возможно было привыкнуть к чему-то плохому и как тяжело принять доброту в свою жизнь. Как страшно ее принять на самом деле. Ведь в любую секунду могло подобраться со спины разочарование, а жизнь могла вновь разлететься на сотни мелких осколков. И он бы вновь ступал по ним голыми ступнями, глотая боль и горечь. Сознание тем временем упорно твердило принять ситуацию такой, какая она есть, и не волноваться, перестать искать подвох, ведь он почти принял эту доброту, заботу и любовь, но всегда что-то в нем нашептывало, что рано или поздно все закончится. И в этот раз ему будет куда труднее. Куда сильнее по нему ударит судьба. Накахара не понимал, откуда у него такие мысли, слишком рано они закрались в его светлую голову, не должно быть так. Но он смотрел на этого потрясающего, добродушного старика и не мог поверить, что в любой момент он возьмет его за руку и выставит за дверь. Одна мысль об этом казалась дикой, ужасной и нелепой. И мальчишка всеми силами пытался убедить себя в том, что однажды совершенное предательство не означало того, что каждый способен так поступить. – Тебе нравятся дынные булочки, Чуя? Они останавливаются возле неприметного комбини, и он поднимает глаза на старика с таким неподдельным удивлением и непониманием в глазах, что тот начинает хрипло смеяться все в той же своей старческой манере, как и неделю назад, и легко треплет ребенка по волосам. Он часто летал в облаках — пускай Клайв и не знал, что эти облака являлись ни чем иным, как грозовыми тучами — и старик не уставал потешаться над мальчишкой из-за этого. – Вчера мы с тобой забыли взять перекусить в мастерскую, давай в этот раз будем внимательнее к своим желудкам? – он улыбается и двигается ко входу. Мальчик остается стоять на месте, держа в руках сумку со сложенными в ней почти дошитыми заказами. – Так ты идешь? Можешь выбрать что-то другое, если хочешь. Он поспешно кивает и бежит за стариком. Если бы он только мог описать чувство перерождения, то он бы описал его так: смятение. Дезориентация. Поражение и испуг. И одновременно облегчение с тяжестью неверия на душе, ведущие между собой непрерывную борьбу все это время. Он не знал, где наступит всему этому конец, но очень его ждал, бесконечно тонущий в непрекращающемся напряжении в ожидании краха. Клайв сшил ему одежду. В первое же утро в доме старик подарил ему только-только дошитый темно-синий костюмчик. Такой чистый и красивый, что Накахара даже отказывался первые два часа его надевать, боясь, что испачкает. Но, получив аргумент того, что должен выглядеть, как ухоженный мальчик с жильем и надзором взрослого — принял подарок. Чуя знал, что, если бы его нашла полиция в те дни, он бы скорее всего уже находился в каком-нибудь приюте, где провел бы еще много лет до своего восемнадцатилетия. Он слышал, что детей в его возрасте уже никто не усыновляет. Однако мог ли он в тот момент желать большего? И без того получив подарков от Клайва сверх меры в виде заботы, тепла и бесконечной сердечной доброты. Все эти внимание и любовь, которые старик отдавал ему совершенно безвозмездно. Хотелось у кого-нибудь, наконец-таки, спросить: за что? Может быть, чтобы кто-нибудь объяснил ему, что иногда что-то делается искренне и от чистого сердца, а не потому что кто-то должен. Но Льюис был искренне счастлив, заботясь о новом жителе своего дома. Накахара даже не догадывался, сколько трепета и радости стало приносить ему каждое утро, когда тот принимался за приготовление завтрака на двоих, когда поднимался в комнату мальчишки и будил того, помогая сонному ребенку добраться до ванной, не навернувшись с лестницы. Когда ему было о ком заботиться и от кого получать тепло. Видеть каждый день этого мальчугана, что делал его счастливым просто одним своим существованием. Мальчик еще не знал об этом волшебстве, избавляющих их обоих от одиночества и тоски. Каждый из них относился друг к другу с таким болезненным трепетом, не в силах поверить, что все это случилось с ними. Будто бы настало Рождество, и кто-то позаботился о подарках для них, о ком обычно забывали из года в год от неприметности и чудаковатости желания. – Сэр? Клайв поворачивается на окликнувшего его мужчину, в то время как Чуя рядом буквально каменеет, узнав в нем того самого продавца, который еще с неделю назад выкинул его из магазина подобно уличной шавке. Мальчик инстинктивно прячет правую руку за спину с перебинтованным запястьем, которое каждое утро ему мазали мазью, чтобы синяк скорее сходил, однако за старика он не прячется. Выдерживает на себе презрительный взгляд продавца, который тут же смягчается, стоит ему перевести его на Льюиса. У Чуи мороз по коже от непонятного раздражения, идущего откуда-то изнутри него. И не то чтобы у него был повод злиться, ведь он понимал, за что не взлюбил его продавец, воровство — это действительно плохо. Но его возмутило то лицемерие, отразившееся на этом человеке буквально таким же отвратительным пятном, что он оставил на коже ребенка. Накахара еще не знал, что ту проблему можно было решить иначе, но зато он прекрасно понимал, что это плохой человек, и одна его угодливая улыбка покупателю вызывала в мальчишке смесь неприятных чувств, зудящих где-то внутри, еще таких незнакомых ему, но уже отравляющих кровь. – Все в порядке? – Простите? – старик непонимающе пожимает плечами, будучи не совсем уверенным в том, о чем вообще идет речь. Он просто стоял возле стеллажа с булочками, выбирая что-нибудь им на перекус и, кажется, не давал ровным счетом никакого повода беспокоиться за себя. – Этот мальчик, он не с вами? Мне показалось, что... – О, это мой внук, – с уже гордой улыбкой перебил он мужчину, сложив примерно два и два, начиная понимать к чему тот клонит. – Правда милейший мальчишка? – О, конечно, – и снова эта омерзительная улыбка, от которой Чую начинает подташнивать, и он отворачивается к стеллажу, пытаясь сконцентрировать внимание на выборе еды. – Не буду вам мешать, приятных покупок, сэр. – Это тот самый продавец? – после того, как мужчина отошел, интересуется Льюис. Мальчик обмолвился парой слов о своих не самых удачных подвигах в попытках добыть еду, когда старик заметил на руке кляксу синяка. Накахара молча кивает, заметно помрачнев. Однако, Клайв лишь бормочет спокойное «понятно» и возвращается к покупкам. Никаких выяснений, никаких вопросов или сожалений. Было и прошло, Клайв будто поделил его жизнь на «до» и «после», показывая вместе с тем ребенку, что не нужно оборачиваться на это «до», куда важнее работать над тем, что уже имеешь «после». После покупок к перекусу, они отправляются в лавку портного. Место это полюбилось Накахаре буквально с первого его визита туда. Это было небольшое оборудованное помещение на первом этаже дома, куда они ходили каждое утро ровно двадцать пять минут. Ездить старик принципиально не любил, Чуе же нравились эти прогулки, потому что во время них они могли разговаривать о чем угодно, иногда Клайв рассказывал ему различные истории из его путешествий, редко просил пересказывать Чую то, что он прочитал из тех детских книг, который старик прикупил ему для подготовки в школу через полгода. Они считали, обсуждали темы из биологии и истории, даже пытались пробовать строить английские диалоги, которые у Накахары получались, пусть и с большим трудом. Но, так как занимался он всего ничего, а решение начать готовить его к школьным будням они приняли буквально дня четыре-три назад — Льюис относился к этому спокойно, даже удивлялся, что ребенок так быстро все схватывал и усердно занимался. Пока Клайв работал, Чуя в основном занимался. Так они решили поступить, решая вопрос подготовки Накахары к школьным будням. Мальчишка занимался по полчаса и делал десятиминутные перерывы, иногда с ним занимался и сам старик, когда отдыхал или просто было свободное время. В обед они сидели на веранде или небольшой комнатушке, оборудованной под комнату отдыха — где Чуя и занимался — и проверяли задания. – Нужно будет читать с тобой по очереди вечером, с чтением у тебя довольно тяжело сейчас, – заваривая чай ребенку, заметил Клайв. – Что у тебя по литературе было, Чуя? – Я не ходил в школу, – Накахара пристыженно опустил глаза, дожевывая свою булочку. Сейчас ему и правда казалось это стыдом, не смотря на то, что это был не его выбор. Однако, старик не стал спрашивать о причинах, лишь согласно кивнул и поставил чашку с горячим напитком на стол. Мальчишке нравилось изучать языки больше всего: в первую очередь тот делал японский и английский. Литература ему тоже нравилась, однако довольно многих слов он не знал, так что его тетрадь для незнакомых слов пополнялась с сумасшедшей скоростью, и уже через две недели пришлось заводить новую. Хотя, конечно, Чуя был значительно горд собой, когда вычеркивал из старой все то, что уже выучил, и переписывал в новую те, что еще никак не хотели запоминаться. Льюис говорил, что все со временем запомнится, и он, конечно, ему верил. Математика была скучнее, но проблем с ней возникало на начальном этапе не слишком много. Иногда Накахаре требовалось два подхода по полчаса к одному заданию, чтобы понять его и прорешать все похожие после, но в конце концов он справлялся. Что-то решалось логическим путем, что-то приходилось заучивать, но в конце концов он пришел к выводу, что этот предмет придется просто терпеть и запоминать. Полюбить им друг друга не удалось, как ни верти, но и взаимной ненависти они не испытали. Разве что определенные сложности. Дела в лавке портного шли хорошо. Иногда к ним забегала девушка, Акико, что училась в старшей школе, чтобы помочь Клайву за небольшую плату. Она рассказывала Чуе истории из школы, какого учиться в средних классах, где сейчас учился ее младший брат, и различные забавные истории. Даже принесла старых книг брата, которые тому уже были не нужны, наблюдая за тем, с каким интересом он погружался в учебу. Так прошел октябрь и миновала половина ноября. Осень окончательно завладела Японией, окрасив все зеленое в теплые тона красного, оранжевого и желтого, а небо то и дело затапливало темными тучами. Иногда шел дождь, и затягивалось это даже на несколько дней, пару раз Льюис оставлял мальчишку дома с животными и книгами, не решаясь брать ребенка в такую погоду с собой. Чуе не нравились эти решения, но спорить он не решался, все еще чувствуя себя обязанным максимально хорошо себя вести. Отношения между ними тем временем становились все менее напряженными. Клайв с искренним интересом помогал ему в учебе, покупая различные книги не только по предметам, но и заграничную литературу для развлечения, они вместе готовили вечерами и выгуливали Тима. Старик шил ему одежду, сетуя на то, как тяжело Чуя принимал любого рода подарки, сам же Накахара помогал с уборкой или за работой. С Питером он вприпрыжку искал очки старика и гладил всегда гордо навострившую хвост Элизабет перед сном. Чуя все никак не мог понять, что же такого нового испытывает по отношению к этому месту, хотя это и было довольно просто: чувство дома. Чувство безопасности и уюта, что встречал его каждое утро и убаюкивал в постели по вечерам. Чувство бесконечной любви и благодарности, которые тот неосознанно проявлял в отношении к старику. Так просто оказалось быть счастливым. Всего лишь и необходимо было быть кому-то нужным. Быть чем-то важным в чужой жизни, той частицей, без которой каждый день не будет наполнен жизнью. Но, конечно, маленький Чуя все еще тосковал по своей семье. Что бы ни произошло тогда, он все еще помнил и любил объятия родителей, их звонкий смех и походы в кинотеатр по воскресеньям, пускай они и закончились в один момент. – Папа, папа! Накахара поднимает голову, переводя взгляд со своих синих кроссовок на детскую площадку, когда слышит крик маленькой девочки где-то неподалеку. Тим рядом выкапывает что-то из земли и задорно лает, когда жук все-таки выбирается из кучи и пытается удрать от преследователя по бетону. – Я птичка! Малышка радостно смеется, расправляя руки в разные стороны и показывая всему миру свою яркую улыбку и отсутствие трех зубов, делающих ее до восторга трогательной и забавной. Парень лет четырнадцати держит ее над головой, на что отец семейства хлопает в ладоши и кивает в сторону детей рядом сидящей жене. Та, правда, тут же напугано попросила сына не делать так, но вся эта сцена заставила сердце Чуи болезненно сжаться, напоминая о детстве. Когда-то давно он тоже ходил на детскую площадку с родителями. Еще до того момента, как ему воспрещалось выходить из дома. Он катался на горках и играл с матерью в классики. Помнил, как отец делал фотографии, а после обеда они покупали мороженое и вместе направлялись домой, поедая так быстро тающий пломбир в вафельном стаканчике. Сейчас это казалось слишком далеким от него. Словно кадры из фильма, посмотренного бесконечно давно, всплывали случайным образом в голове, вызывая странные ассоциации. Накахара же и правда скучал по своим родителям, пускай и не мог больше ничего вернуть на круги своя, будто бы и не было этой осени в его жизни. – Тим, пойдем. Дедуля будет волноваться, – отвлекая собаку от игр с жуком, бурчит он и двигается по тротуару дальше. К вечеру становилось холоднее, а людей попадалось все меньше, поэтому звуки чужого крика Чуя услышал практически сразу. Какой-то мальчик слезно просил кого-то его не трогать, на что доносился только смех на таких же тонах. И не то чтобы Накахара думал головой, когда несся на звуки голосов, совершенно не беря во внимание, что, судя по смеху, из нападавших там был не один человек, а что он вообще может сделать, восьмилетний ребенок, против нескольких ребят. – За неправильный выбор нужно отвечать, Чен, – с насмешкой сообщает, видимо, главарь банды, толкая мальчика в грудь, от чего тот впечатывается в стену позади себя и роняет рюкзак из рук. Последний же отпинывается главным, идет между ног, как мяч, а после подхватывается одним из мальчишек. Тот открывает рюкзак и вываливает из него все содержимое в лужу, оставшуюся после прошедшего ночью и утром ливня. – Я не виноват в этом, ты не понимаешь! – Я понимаю только то, что ты меня подставил, – и тот со всей силы бьет мальчишку в живот. На вид всем им лет двенадцать, и Чуя понимает, что крупно вляпался только после того, как зло и с вызовом выкрикивает: – Вчетвером на одного, тоже мне, смельчаки! Все как один оборачиваются на Накахару, пока вышеназванный Чен скатывается по стене с болезненными стонами и всхлипами после удара. Школьные тетради в луже выглядят уныло и печально, а Чуя пытается придумать, как бы ему не оказаться рядом с ними. – Шел бы ты отсюда, милюзга. – Малышня на тропе войны, чуваки, – гогочет один из ребят. – Карапузы наступают, как страшно, – поддерживает второй. – Жить хочешь — вали отсюда, – презрительно бросает глава всей этой банды, окидывая внезапного визитера взглядом. – Шортики запачкаешь, детсадовец в подтяжках. – Я хотя бы запачкаться не боюсь, трусливая дылда, – Накахара же делает несколько шагов вперед, наступая собственному страху на горло. Пес рядом начинает рычать, но остается позади. Все происходит само собой. Его затаскивают глубже в переулок, где все происходило, как в следующий момент его толкают в сторону. Один мальчишка толкает его к другому, тот к следующему и так по кругу, пока Чуя не валится из-за закружившейся головы, обдирая коленку. Над головой раздается смех, и Накахара все равно поднимается резко и внезапно, толкая одного из обидчиков в сторону, от чего тот путается буквально по воле случая в ногах и сваливается на другого, падая вместе с тем в лужу. – Ах ты...! Мальчишка не успевает даже понять, как в момент все они на него накидываются, повалив его на асфальт одним сильным ударом в живот. Удары ногами приходятся по всему телу: по спине, рукам, ногам, бедрам и коленям. Слышится визг Тима, когда того отпинывает один из пацанов, стоило собаке вцепиться зубами в штанину, после чего собака убегает. – Даже твоя дворняга сбежала, – гогочет пацан. Чуя вскрикивает, когда особенно сильный удар попадает снова в живот. Не проходит и секунды, когда раздаются внезапные последующие вскрики детей и звучные удары об стены, мальчишки разлетаются в разные стороны, ударяясь о стены. Накахара сворачивается от боли во всем теле в позе эмбриона, сжимая кулаки и едва различая, как один из ребят получает по голове внезапно взметнувшим из лужи школьным учебником. Они начинают кричать, когда учебники продолжают лететь в них снова и снова, а после и вовсе убегают с криками о помощи. Даже Чена не оказывается в переулке, напуганного всем происходящим, несмотря на то, что за него заступились. Накахара всхлипывает, закрывая глаза и сжимаясь так сильно, как только может, чтобы меньше чувствовать боль. Ему не было обидно за то, что он так сильно получил от этих ребят. Ему было страшно. Потому что Чуя понимал, что он только что «выиграл». «Потому что ты монстр, Чуя» «Ты опасен для общества!» Голоса родителей отдаются в голове болью, и Чуя закрывает уши руками, чувствуя, как горячие слезы текут по коже, падая на асфальт. Чувство всепоглощающей ненависти рождалось в его душе и расцветало, как бордовая камелия, прорастающая в самый пик своего цветения. Чувство контроля, чувство опасности переставало его пугать, уступая место ясному осознанию того, чем он был. «Ты пугаешь нас, остановись!» «Ты ужасен» Накахара вытирает слезы с лица ладонью, заходясь кашлем от спертого дыхания и боли в животе. В восемь лет ему кажется, что мир сошелся клином на этом. В восемь Чуя кажется самому себе монстром из-под кровати, которым стоило бы пугать детей, он практически уверен, что будет вынужден жить с этим клеймом до конца своих дней, скрываться от людей и постоянно думать, как же не причинить боль. Он думает, что боль причинять очень странно и даже страшно. Думает, что ему не место среди людей, среди нормальных людей. Чувствует силу в своих венах и не знает, куда это его заведет. Ему было в самом деле так мало лет, а он уже знал, что такое причинить боль. – Чуя! Слышится неподалеку знакомый лай и торопливые шаги старика. Внутреннее напряжение в секунду испаряется, сводящее, кажется, все внутренности, вместе с ним падают парящие в воздухе камни и учебники, рассыпаясь вокруг ненужным мусором. Тим заводит хозяина в переулок, где находился Накахара. Питомец тут же подбегает к мальчишке, тыкаясь мокрым носом в лицо и облизывая щеки, словно в попытке зализать раны, однако Льюис тут же отгоняет собаку, чтобы проверить, насколько серьезные травмы тот получил. – Как же ты так, – сетовал Клайв, явно впечатленный увиденной картиной. Чуя никогда не показывал никаких признаков агрессии, а тут он находит его испачканного и с ушибами, полученными в очевидной драке. Что конкретно произошло, он узнает, конечно, только когда они добираются до дома. Уже после душа и с обработанными ранами, Накахара примерно описал ситуацию, насупленно жуя рыбу. – Ты должен был позвать взрослых, а не ввязываться в драку, Чуя, – рассматривая два пластыря на правой щеке, с тяжелым вздохом поправляет его старик. – Ты же всего один. Тем более, ты даже не знаешь, что это такое, драться. – Почему вы не сердитесь? – За что? – За драку. Клайв лишь улыбнулся, не удивленный таким вопросом от Накахары. Мальчик вообще был до приятного прямолинейным. – Борьба — это то, что будет преследовать нас на всем жизненном пути, Чуя. Важно не то, что ты ввязываешься не в свою борьбу, я могу понять твое желание кому-то помочь. Но в таком случае важным будет то, чтобы ты мог трезво оценить свои шансы на успех, проигрывать даже не в своей борьбе — не лучшее чувство, правда же? Мальчишка согласно кивает, опуская взгляд на тарелку. – «А если я не проиграл, дедушка..?»Отдай мне все свои страхи и стыд. Возложи на меня своё бремя. И я стану для тебя именно той опорой из камня, В которой ты так нуждаешься.