Ein Viertel Slawe und Jude

Валери зачастую слишком уж бурно реагировала, поэтому Даниель даже не удивляется её очередной, как ему кажется, театральной реакции и как бы между прочим спрашивает "Ну что же там на этот раз?", намазывая масло на тост и ожидает услышать в ответ нечто вроде "Моя матушка снова соррится с Бет, но они же...". — Алек... — у Фрау Кайль дрожит голос, — Александр Кайль... — имя дедушки режет слух заставляя напрячься, а Валери не может заставить себя произнести некое слово и наконец говорит явно не то, что хотела сказать вначале. — Он... он оставил тебе наследство. Даниель не изменяется в лице, и на секунду замирает будто не веря в услышанное. — Повтори. — Ты главное не волнуйся, — начинает Валери, но муж не обращает на это внимания. Когда она дотрагивается до плеча в немом знаке поддержки, Кайль встаёт, не сказав ни слова, и уходит в свой кабинет. Он прикрывает дверь и садится на мягкий диван. Смотрит в одну точку и не может прийти в себя. Кажется, что всё это не по-настоящему, а дурацкая шутка или ошибка. Дедушка не может быть мёртв. Только не дедушка. Он буквально недавно дарил ему какую-нибудь машинку, о которой Даниель всегда мечтал и ерошил волосы, когда вручал тот самый подарок и приговаривал по-русски "Данилка, молодчина ты". Дедушка часто переходил на русский, а потом переводил Даниле, которого он упорно не называл Даниелем, невзирая на усталые вздохи матери мальчика, свои реплики. Он был очень умным и дипломатичным человеком. Смог договориться о смене фамилии и родословной для всей семьи: русское оконание "-ин" в фамилии Кашин сулило неприятности в недалёком будущем. Дедушка так много сделал. И Даниель почему-то никогда не думал о том, что дедушки может не стать. В его глазах никогда не было места старости и усталости, а только огонёк жизни, но не тот что свойственен старикам подобным дедушке, а молодым юношам, полных энергии. Если бы... Если бы это было бы не так опасно, возможно бы Даниель пошёл бы не в медицину, а в изучение славянских языков. Но так как это было слишком рискованно, а Данилка не желал подставлять свою семью, он зубрил не "Слово о полку Игореве", а евгенику. Данила уже видел любителей славянских языков на своей работе. Расово неполноценные предатели. Возможно, Данила бы верил в расовую теорию, если бы сам был полностью арийцем, а не на четверть славянином с поддельным паспортом предков. Но как-то так всё покатилось и желание не вызвать подозрений привело к тому, что его загнали в угол заманчивым предложением: предоставленный дом, вдали от шумного города, рядом с работой, дружный коллектив, простор для медицинских исследований, стабильная высокая зарплата и возможность карьерного роста. Правда, чтобы заполучить сладкое местечко нужно было срочно жениться, и Кашин, не теряя времени в поисках любви, женился на Валери по предложению дедушки. Милая девочка, правда сирота, но документы в порядке — чистая арийка: светлые волосы, тонкие губы и голубые глаза. Скромность и женственность. Готовность быть хранительницей домашнего очага. Даниель сидел неподвижно несколько часов, и очнулся только от очередного постукивания в дверь и мягкого "Дорогой, открой, пожалуйста". Несколько дней после сообщения всё было как в тумане. На работе пошли на встречу и дали две недели отдохнуть в счёт отпуска. Даниель поехал в Берлин, чтобы разобраться с документами и посетить кладбище. Всё это он делал в состоянии транса. А потом едет домой к дедушке. Поворачивает ключ в замочной скважине огромной двери и заходит. Всё как в старые добрые. Всплывают воспоминания из детства. Всё кажется таким далёким и близким одновременно. Хочется вернуться обратно, в те, пусть и голодные, пусть и безработные, страшные для взрослого населения, но такие счастливые для детей времена. Хочется не слышать из радиоприёмника того въедливого голоса фюрера, что слишком часто звучал в его доме, или ту чопорную речь сослуживцев, не видеть измождённые лица "недостойных", не чувствовать постоянный, будто осязаемый контроль отовсюду. Хочется просто играть в машинки, а не ставить опыты над бедными людьми. Данила молча осматривал квартиру, как услышал, что где-то что-то упало. Глухой звук заставляет сердце биться чаще. Данила быстро достаёт монтировку из ящика с инструментами, стоящего при входе, и держит в положении, позволяющим при случае чего оглушить противника. Обходит комнаты и ничего не находит. Поднимается на второй этаж, где находятся несколько узких спален и кладовка, но и там никого он никого не обнаруживает. Данила уже думает, что ему показалось, но некий звук повторяется вновь. Правда он глуше, чем был в прошлый раз, что приводит Данилу к пониманию, что источник шума в подвале. Данила был в подвале раза три или два за всю свою жизнь, потому что, во-первых, там не было ничего интересного, а во-вторых, там была узкая крутая лестница и полная темнота. Он спускается вновь на первый этаж, открывает люк, зажигает взятую из кладовки керосинку и аккуратно спускается вниз. Встав на пол, Данила кладёт керосинку на высокую ступеньку и готов нанести смертельный удар, но видит тело, лежащее на полу. Тёмные волосы скатавшиеся в сосульки, вероятно, из-за отсутствия элементарной гигиены, грязные простыни на стареньком матрасе и потрёпанное одеяло, когда-то бывшее белым, а ныне серое, и куча книжек рядом с припасами на зиму вроде солений и варений. В воздухе витал неприятный запах, но и ему Даня вскоре нашёл объяснение — ведро в углу прикрытое квадратным куском фанеры. Тело кашляет. Даня опускает монтировку и переворачивает человека. Глаза закрыты, лоб безумно горячий и тело тяжело дышит. Сердце пропускает удар. Моргенштерн. Кайль очень боится подтвердить свою догадку потому что абсолютно точно знал — Алишер где-то. Где угодно. Хоть Кения, хоть СССР, но никак не Третий Рейх. — Алишер, — зовёт его шёпотом Данила, будто боится, что громкий голос, может привлечь чьё-то внимание. Человек, которого Даня не хотел идентифицировать как Алишера, не отзывается. Бессознательный кашель сквозь сон. Данила не хочет будить больного человека. В ушах звенящая тишина, в данный момент лишь подчёркивающая в разуме Кайля опасность, и он решает хотя бы приготовить нормальное спальное место и убрать лишнее из подвала. Не помня неприязни к крутой лестнице, ходит туда-сюда с книгами, выносит ведро, стелет в одной из тесных спален кровать, и вновь возвращается в подполье. Сидит на холодном полу с час и смотрит человеку в глаза, желая разубедится. — Воды, — хрипит человек, видя размытый силуэт. Данила не двигается. Он смотрит и не может поверить. — Что ты тут делаешь? — еле-слышно и невнятно бормочет Даня. — Почему ты здесь? Я же помню билеты, я помню бирки, я помню как ты уходил, я всё помню, почему ты здесь... — Воды... Принесите воды, — сипло повторяет Алишер будто в бреду, не понимая, кто сидит возле него, и не в состоянии поднять веки. Кайль тягостно вздыхает, поднимается наверх, наливает дрожащими от волнения руками воды из графина и приносит кружку в подвал. Подносит её прям к губам Алишера, приподнимая его голову и чувствуя жесткие склеенные волосы. Пара капель не попадают в рот и стекают на одежду. Моргенштерн удовлетворённо выдыхает и вновь начинает засыпать, но Данила ему не даёт, убирает одеяло в сторону и поднимает с лежанки друга. — Поднимаемся, поднимаемся, — приговаривает он, чувствуя даже сквозь одежду жар от температуры. Алишер отнекивается, пытается выбраться из цепких рук, но Данила не даёт ему это сделать, продолжая мягко, но упорно усаживать его в кровати. — Вставай, пожалуйста, вставай... — продолжая удерживать Алишера, шепчет он. Обмякшее тело достаточно тяжёлое, но желание Данилы отнести его в более тёплое и комфортное место побеждает. Алишер немного приходит в себя и с поддержкой Дани преодолевает лестницу и садится прямо около входа в подпол. Затем его доводят поддерживая под локоть на верхний этаж и помогаю улечься. Чистое постельное бельё моментально становится грязноватым, но на некоторое время Моргенштерна настигает почти забытое чувство свежей постели. И моментально вновь проваливается в сон, разморённый болезнью и непривычной после подвала теплотой в комнате. Данила приносит в комнату графин с водой и уходит в магазин за продуктами, а потом пытается отвлечься на готовку, но выходит не очень, и он просто делает баварские сосиски с тушеной капустой и ставит чайник, чтобы принести больному горячий чай с лимоном. — Тебе нужно попить, — просит он Алишера, тормоша его за плечо, когда часовая стрелка подходит к семи. — Д-Данила? — неверяще произносит Моргенштерн, когда наконец приоткрывает глаза. Его голос до невозможности хриплый и родной, навевающий воспоминания. — Ага. Выпей, пожалуйста, тебе должно полегчать, — поворяет просьбу ещё раз, протягивая кружку. Алишер пьёт и Данила уже сейчас видит, что глаза больного слипаются. Моргенштерн всегда так болел. Даже в самом раннем детстве. Они познакомились друг с другом в первый же день, как Даня переехал в Берлин, и тогда они кидались друг в друга снежками. Детские воспоминания вызывают непроизвольную улыбку на губах. Алишер молча отставляет кружку на тумбочку. Неуютная тишина воцаряется в комнате. — Не хочешь ещё поспать? — спрашивает Даниель видя как друг утирает глаза тыльной стороной ладони. — Нет-нет, — мотает головой Моргенштерн. — Отоспался уж, — и улыбается. Улыбается так, как не улыбается никто — слишком лучисто, чтобы не улыбнуться в ответ, слишком искренне, и как-то западающе в душу. Именно такая улыбка в трудные времена и подбадривающие хлопки по плечу, мол, "справишься, конечно, пусть и сложно, но ты всё сможешь", мотивировала и вытаскивала Данилу из печали и уныния. — А теперь поведай мне, пожалуйста, какого чёрта ты здесь делаешь? — в тихом голосе за строгостью слышится страх. Алишер слишком хорошо его знает, чтобы не понять. — Я... — Алишер не смотрит в глаза Дане, а фокусирует взгляд на шкаф со всякими безделушками и книгами. Улыбка трансформируется из радостной в печальную, с которой он обычно говорил о своих проблемах, и когда была очередь Данилы поддерживать друга. — В Нидерланды в середине мая пришли... эти. Пришлось в срочном порядке покидать страну. На границе поймали, и отправили в сортировку, где не особо следили за пленниками, а потому получилось сбежать. Удалось добраться до Берлина и тёмной ночью пришлось побеспокоить твоего деда. Сейчас, естественно, уехать никуда не смогу. Алишер говорит медленно, в голосе чувствуется боль, и Данила почти физически её ощущает. — Дедушка позволил мне остаться здесь, постелил в подвале. А потом ушёл куда-то пару недель назад и не вернулся. Я затаился в подвале, а потом когда пришла какая-то проверка, уж не знаю кто они, понял, что произошло. Я соболезную твоей утрате. Твой дедушка был великим человеком. — У тебя есть какой-то план? — игнорирует последнюю реплику Данила. — Хоть примерный? Не можешь же ты до смерти сидеть в этом доме. — А ты думаешь, что это всё не закончится при нашей жизни? Ты уверен, что мы не доживём до краха этой "империи"? — последнее слово будто выплёвывает. — Обычно то, что быстро построено, быстро разрушается, и я уверен, мы с тобой переживём, — уверенные глаза, горячий шёпот, более близкий к простому открыванию губ. Данила отводит взгляд к занавешенному окну. Он не думает, что доживёт. Он не думает, что прекрасная машина, которую соорудил фюрер разрушится хотя бы до его смерти. И то, у него почти наверняка был приемник, готовый прям хоть сейчас занять этот почётный пост. Кайль ерошит волосы и Моргенштерн замечает кольцо на правой руке. — Я смотрю кто-то женился... — приподнимает Алишер бровь. — Давно ли? — Через месяц год будет, — отвечает Данила, прикасаясь к кольцу и немного поворачивает его. — Всё пропустил, — мягко смеётся Алишер. — Что я ещё попустил, герр Кашин? — Герр Кайль. Даниель Кайль. Через пару месяцев после твоего уезда стал, — отвечает на немой вопрос Даниель. — И работаешь ты...? — В сфере медицины, — отмахивается Данила, не желая распространятся о своей довольно аморальной работе, несмотря на то, что ничего плохого он людям и правда не принёс в отличие от многих своих коллег, но всё же говорить о своей работе со старым другом-евреем не хотелось. — Долго объяснять. — А я отучился на учителя всё-таки. Правда кому сейчас нужен такой учитель... Вот пройдёт время и будет нужен, с другой стороны. В комнате вновь повисает молчание. Кашин не может оторваться от разглядывания лица Алишера. Оно по мелким деталям вновь вживалось в мозг и бороздило старые воспоминания. Данила прикасается губами ко лбу Моргенштерна, желая понять есть ли у него температура, но она очевидно спала от хорошего сна и крепкого горячего чая. Данила знал, что это временно и на следующий же день признаки болезни вернутся вновь. — Ты... кхм... — пытается подобрать нужные слова говорит Данила, — Можешь принять ванну если хочешь. — Хочу, — собирая свои длинные пакли в некое подобие хвоста говорит Моргенштерн. Кашин даёт ему полотенце и свою старую одежду, которая осталась ещё с университетских времён. Данила сидит в комнате, предоставленной Алишеру, пока тот моется, и читает убранную из подвала книгу. Исключительно не рекомендованные для чтения авторы. Его дедушка был на редкость опасным человеком, но Данила был ему сейчас благодарен донельзя. Моргенштерн приходит из душа. Он выглядит расслабленно и удовлетворённо. Волосы на вид едва влажные и уже завиваются в давно не виданные Данилой кудряшки. Кашин приносит новый комплект чистого постельного белья взамен того, на котором Алишер лежал в грязной одежде, и Моргенштерн благодарит его. — Не за что, — отвечает Даня и уходит в свою спальню. Ночью ему снится, что к ним ворвалась в дом внеплановая проверка. Сон настолько реален и пугающ, что Данила не может уснуть ещё раз, несмотря на то что на часах всего лишь немногим больше трёх утра. На кухне горит свет и оказывается, что Алишер тоже не спит. Кашин заходит и укоризненно смотрит на друга, но ничего не говорит. Они вместе пьют чай. Разговор не начинается, потому что каждый боится разрушить то хрупкое ощущение спокойствия. Казалось бы не виделись друг с другом уже пять лет, так много воды утекло, но кажется любое слово может всё омрачить. Они просто смотрят друг на друга исподтишка и упиваются воспоминаниями. Алишер неловко задевает кружку и поостывший чай растекается по столу. Данила встаёт за тряпкой. — Прости, — говорит Алишер, протягивая руку к принесённой тряпке, чтобы самому исправить свою оплошность, и прикасается к Даниной ладони. Их взгляды сходятся. Они смотрят друг другу в глаза, и безотчётно поддаются одному и тому же желанию, читаемому в одном лишь взгляде. Они, где-то за несколькими стенами, в боязни, что кто-то их увидит, словно так же, как девять лет назад, сливаются в поцелуе, В ещё более запретном, ещё более неправильном, чем девять лет назад, но оттого более сладком, полном ожиданий и надежд. На задний фон уходит сонливость, а остаются только ощущение забытых губ и шёлк волос. Тусклый свет лампы освещает лицо под каким-то невероятно правильным углом и Алишер кажется ещё красивее. Нет никаких звуков, кроме приятной, не долбящей уши тишины. Казалось, так можно провести вечность. Между ними такое началось, с того как Алишеру исполнилось пятнадцать. Естественно, что на такие чувства нельзя рассчитывать всерьёз, и Данила думал, что это всё подростковое, и что это пройдёт, но вот ему близится двадцать шесть, и никто кроме Моргенштерна не смог вызвать и десятой части этих непонятных чувств. С Валери было удобно. Тихая, хорошенькая, добрая. "Типичная" возникало у Данилы в голове. Всё как у нормальных людей. Отличная работа. Большой дом, ждущий продолжения рода Кайлей. Всё то, о чём мечтает практически каждый гражданин Третьего Рейха. Практически каждый.