***
— Дорогой, — с некоторой заминкой произносит Валери, прикасаясь к локтю только что приехавшего мужа, — ты в порядке? — Всё хорошо, — даже сам Данила чувствует фальшивость в лёгком поднятии уголков губ, а потому тягостно вздыхает и продолжает: — Я очень устал с дороги, да и дедушка... Ну ты понимаешь... Валери всё понимает и сама предлагает Даниэлю провести оставшееся время отдыха одному и привести мысли в порядок. Даниель сидит на супружеском ложе, смотрит в зеркало на туалетном столике и вглядывается в никуда. Внутри лишь пустота. Всё кажется картонным, придуманным, каким-то ненастоящим. Всё сидит, даже не переодевшись с дороги, и не может отойти. До этого отвлекал себя дорогой и простыми механическими действиями, и всё равно ловил себя на том, что "залипал". Вроде бы уже привык к тому, что Алишера нет. Вроде бы уже прощался навсегда. Вроде бы пришёл к осознанию, что всё у него хорошо, что ничего в принципе уже и не нужно, как вдруг снова отголоски прошлого. Вроде бы и неописуемая радость от встречи, а вроде бы и просто побеспокоил давнюю рану. В этот раз уж точно навсегда, говорил ему разум, а Данила просто сидел напротив зеркала вновь и вновь прокручивая в голове "Даня" Алишеровским голосом. От бесплодного сидения на кровати его отвлекает постукивание в комнату и тихое "Я приготовила ужин". Данила находит в себе силы встать и идёт есть. Фрау Кайль что-то щебечет на протяжении всего приёма пищи и в какой-то момент действительно втягивается в беседу. Они откупоривают бутылку дорогого припасенного на особый случай вина. Включают спокойную музыку, Валери прижимается к груди любимого, и они танцуют в столовой. Мысли об Алишере пусть и уходят на задний план, но всё равно остаются. Валери полностью растворяется в музыке и мерном темпе танца и в конце-концов опаляет горячим дыханием шею Дане фразой "Давай попробуем". Данила мягко улыбается убирая прядь блондинистых волос Валери за ухо, наклоняется и целует её. Совершенно не то. На лице супруги появляется мягкая влюблённая улыбка и Кашин находит в себе силы удерживать уголки губ приподнятыми. Они отправляются в спальню и Данила на время забывает о насущном.***
Через три месяца Данила ловит себя на том, что втянулся. Раньше Даня исследовал исключительно статистику излечения от ранений разных стадий сложности, при том, что в отличии от прочих, или, по крайней мере, в отличии от прочих по документам, использовал наркоз, что для пациентов Данилы было аттракционом небывалой щедрости. Участились задания от вышестоящих инстанций и теперь облегчать жизнь узникам становилось невозможным от того, что на данном этапе развития медицины, хоть чем-нибудь помочь не представлялось возможным. На работе всё хорошо. У Валери уже виден живот и все поздравляют семью с пополнением. Чета Кайлей почти не включают радио с въедливым голосом, а смотрят и читают всё максимально аполитичное. Не следят за новостями. Даниель рад, что Валери и на йоту не похожа на тех жён сотрудников вечно рассуждающих о правильности действий фюрера и верности абсолютно всех его решений. Валери просто тихая мирная девочка, читающая в свободное время книги и практикующая свои навыки в пении. — Маркуса с площадки встречи перевели на малярийный блок. Побудешь на вокзале? — просит его Мейер. — К-конечно, — с некоторой заминкой отвечает Кашин, который был необычайно рад, что нового задания сверху не поступило и планировал потратить день на стандартные исследования, но теперь был вынужден выйти на сортировку бедных людей. Рядом с ним стоял герр Хофманн, ССовец, с сигаретой и не обращал никакого внимания на Кайля, постоянно поглядывающего на часы: состав должен был приехать через пару минут. Как же Дане это всё не нравилось. — Отсмотри этих, если кто нужен — возьми на исследования. Если затесались близнецы, карлики или гиганты — обязательно отсортируй, перенаправим в одно место. Немощных, детей до четырнадцати и стариков налево, всех остальных направо, — сказал Даниелю Хофманн, когда стало видно эшелон. Поезд подошёл вовремя. Как только распахнулись двери, из поезда вышли изнемождённые люди в гражданском. Женщины прижимали к себе детей разных возрастов, слышались крики на разных языках, мужчины прижимали к себе разные чемоданы, молодые девушки жались друг к другу. Докурив сигарету, ССовец подошёл к возвышению, которое было достаточно далеко, чтоб охватить всю платформу, но достаточно близкому, чтобы все поступившие слышали громкий голос. — О Боже мой! — в этих слова слышно сожаление Хофманна. — Господа и дамы, я вынужден извинится перед вами за столь ужасные условия вашей поездки. Вероятно произошла ошибка... Говорил долго с жаром, и если бы Данила не знал, то поверил бы в его слова. Люди приехали на работу. Люди приехали в поисках лучшей жизни. Люди собрали свои вещи и семьи и отправились сюда. Бедные-бедные люди. И пока немцы просто напросто соответствовали их ожиданиям. Герр Хофманн всё продолжал извиняться перед приезжими, чьи лица смягчились, всеобщий страх пропал из глаз людей, а гнетущая атмосфера рассосалась. Некоторые девушки даже начали прихорашиваться смотря в маленькие карманные зеркальца, а дети отстали от маминых юбок. — ...Будьте уверены, что каждый кто причастен к этому недоразумению обязательно понесёт за это ответственность! — заканчивает заверять людей Хофманн и переходит к следущему этапу: — Сейчас один из наших лучших врачей вместе и я проведём маленькое разделение, но не волнуйтесь, это лишь на непродолжительное время, — гул начался моментально и поэтому Хофманн ещё раз подчеркнул: — Не переживайте! И если вас разделят с семьёй, а вы очень не хотите разделятся с ними, то мы обязательно к вам прислушаемся! Это разделение исключительно для вашего удобства, потому что регистрация работников и их семей проводится в разных местах. Никто на исследования особо не приглянулся, но тем не менее Данила отобрал из пятисот приехавших человек двадцать. Вообще Данила очень боялся выбирать людей на исследования, потому что знал, что таким образом мог только навредить человеку, если он попадёт к какому-нибудь идиоту вроде Фишера, который в попытках "высветлить" радужку карих глаз ослепил каждого своего пациента, или был невероятно близок к этому. Около двухсот отправились на рабский труд, а остальная часть, состоящая из детей, немощных и десятков мам, пап или старших братьев и сестёр из-за нежелания оставить младших родственников или детей одних, отправилась в газовые камеры. А точнее, как сказал герр Хофманн — в душевые. Каждую группу сопровождало несколько ССовцев, которые были необычайно милы по сравнению со своим обычным поведением. Вокзал опустевал. Гул разговоров групп потихоньку стихал. На душе скребли кошки, потому что Кашин знал, что в душевую ведут только группу правых, при том вместо обычных банных процедур они получат что-то близкое к помывке скота, потом их обреют, наколят номера и заставят работать. Левых — в газовые камеры. "На исследования" положат в сортировочный блок номер одиннадцать, откуда разные специалисты будут забирать их себе. Но сейчас они были в неведении и, вероятно, многие считали, что у них начинается новый этап в жизни. Кашин тоже закуривает. По плану ещё эшелон до обеда, а потом его должны подменить. Даня понимает, что ему просто необходимо абстрагироваться от всего этого и думать о чём-то отвлечённом. До прибытия следующего поезда Кашин успевает побывать на рабочем месте и выцепить себе из одиннадцатого блока парочку счастливчиков, которые, скорее всего, пострадают не так сильно, как остальные. Выпивает залпом кружку горячего обжигающего чая и идёт вновь на вокзал, построенный максимально приближенно к обычным вокзалам, чтобы не вызывать подозрений; чтобы приезжие чувствовали, что они действительно приехали в новый обычный город на свою новую работу. В этот раз из эшелона выходят не только гражданские, но и люди в форме заключённых. Подождав пока все выйдут из вагонов, Хофманн вновь вышел на ту площадку и с нотками сожаления воскликнул: — О Боже мой! Господа и дамы, я вынужден извинится перед вами за столь ужасные условия вашей поездки. Вероятно произошла ошибка... Одно и то же. Просто один и тот же спектакль, который раз за разом имеет успех у зрителей. Как может судить Данила, гражданские проникаются пламенной речью и успокаиваются. Снова. — ...Это разделение исключительно для вашего удобства, потому что регистрация работников и их семей проводится в разных местах. Кашин даже не слушает своего коллегу. Просто пытается максимально не думать о том, что по факту о том, что от его решения в том числе, зависит как проведут своё оставшееся время эти люди. Сначала сортируют гражданских. Тут их всего около сотни и находятся маленькие милые девочки-близняшки лет пяти от силы. Хофманн моментально отделяет их от прочих, обещая специальные условия для малышек их родителям. Родители, кстати, идут направо. Для исследований Кашин вытащил пять взрослых и нескольких девушек подростков, кому явно не было четырнадцати. Гражданские группы отправили, близняшек посадили с одним ССовцем, который знал французский, и девочки что-то ему рассказывали, смеялись и ели предложенные "взрослым дядей" конфеты. Данила знал, что совсем скоро девочки окажутся пациентками Йозефа Менделя, самого отвратительного в своих методах специалиста. "Не думай" постоянно повторял про себя Даня. Нужно было просто не думать об этом и всё. Заключенные все на одно лицо.Все исхудавшие с пустыми глазами и как-будто прямо сейчас свалятся на пол. Вероятно потому что гражданские всё-таки мучались лишь дорогу, а заключённые с момента приговора. Упавших налево, остальных направо. Данила с Хофманном просортировал уже половину и вглядывается в лицо очередного узника и Кайлю хочется закричать. Алишер. Неровно обрезанные короткие кудрявые волосы, потухшие глаза и выбитый номер над бровью. Были больные ублюдки среди ССовцев, которые насмехались над пленными и делали всё в угоду своим желаниям. — Туда, — указывая на "исследуемых" говорит Данила, пытаясь выглядеть максимально беспристрастным и не выдавать своих настоящих эмоций. Хофманн не замечает реакции пленника, который смотрит на Данилу круглыми глазами. В ушах Данилы набатом стучит кровь. Он спешит перейти к следущему, а в голове всё продолжает вертеться вопрос "Как он, блять, угораздился?". Наконец-то у Данилы по-настоящему получается отвлечься, потому что все мысли занимает Моргенштерн. Кашин не помнит как он закончил эту сортировку, а в себя приходит когда группы, не удостоенные повторения сказки, понуро шли куда им сказали. Кайль выкуривает сигарету и направляется к сортировочному блоку. На исследования берёт только Моргенштерна. Алишер очень слаб, и Даниель, убеждаясь, что никого поблизости нет, хватает его под локоть и помогает удерживать равновесие. Место работы Кашина расположено дальше административного корпуса и "лечебного барака". У Даниеля своя лаборатория, огромная палата с пятнадцатью койками и рабочий кабинет. Кашин знает, что сейчас его не побеспокоят, а потому заводит Алишера в свой кабинет и усаживает на диванчик. Достаёт печенье, единственное из съестного, что прямо сейчас он может предоставить Алишеру. Глаза Моргенштерна полны грусти. Узник не спешит накинуться на печенье, а лишь спрашивает: — В медицинской сфере говоришь работаешь? — в одном приглушенном голосе слышится такое количество разочарования, что Даниле становится не по себе. — Людей, значит, лечишь правильно? — У меня не было выбора. Алишер не отвечает. Поворачивается к окну и ничего не отвечает. — Тебе надо поесть, — в голосе Дани чувствуется неловкость. — Нас кормили, — кратко отвечает Моргенштерн. — А вот спать нормально не было возможности. Буду благодарен, если предоставишь мне кровать. — Конечно, — моментально отзывается Данила. Алишер не помнил когда он последний раз спал на кровати с постельным бельём. Данила забирает из палаты одного старого поляка для проведения очередного важного для статистики эксперимента. Врачебные исследования не были панацеей для узников. Это было просто немного облегчённое заключение, но оно не могло длиться вечно. Нужно было как-то вывести Алишера из лагеря.