Не перебивай.

Было пасмурно, дуло севером, осень вступала в свои законные права. Воздух пах гнилыми листьями и отсыревшей кожей демисезонных ботинок. Люди, спешащие по своим делам, кутались в теплые шарфы. Прятали покрасневшие от холода носы в высоких воротниках пальто. Теплое дыхание оседало влажными облачками пара на вьющихся от влаги волосах. Маленькие капельки дождя оставались прозрачным слезинками на длинных ресницах. Легкие солнечные шаги сменились мокрым топотом и осенней спешкой. Туман еле заметной утренней дымкой окутывает сонные кварталы. Промозглый сквозняк гоняет по мокрому асфальту драные газеты и упаковки от батончиков мюсли. Листья неприкаянными одиночками мечутся по всем дворам. Печальную песнь поют ранние сумерки. Кофейни только и успевают выдавать в замерзшие пальцы белые стаканчики горячего кофе. Кончики носов цепляются за спасительное тепло и улавливают легкий шлейф пряностей и карамели из ароматного помещения. Зонты единой черной массой плавно передвигаются по городу. Тихо и неспешно они скользят по воздуху, словно морские скаты. Грациозно лавируя между желтыми такси и доставщиками еды в цветных дождевиках, они единой стаей передвигаются по городу, отражающемуся цветными огнями в акварельных разводах. В такую погоду всем становится немножечко одиноко. Так и Питер не был исключением. Он, как и все, кутался в теплый шарф. Как и все покупал пряный чай в маленьком кафе на пересечении пятой и восьмой авеню. Как и все чертыхался, когда чувствовал промокшие ноги. Как и все перепрыгивал через лужи и отскакивал от машинных брызг. Как и все забывал зонтик дома, укрываясь рукой от особенно сильных капель. Как и все закидывал в рот горстями пастилки от кашля. Как и все растирал ладони друг о друга, тщетно пытаясь их согреть. Слушал грустные песни из динамиков стареньких наушников, надевал на ночь шерстяные носки, впопыхах доделывал домашнее задание в электричке, пил теплое молоко, укладывал младших ребят на ночь и читал им сказки про Гензель и Гретель. Скучал, любил, грустил. Курил крепкие дешевые сигареты. Питер Паркер — сирота. Что ни говори, а он привык. Боль с годами притупилась. Перестала кровоточить открытой рваной раной. Лишь превратилась в огромный пульсирующий комок прям под сердцем. Это — неотъемлемая часть его жизни. Питер привык быть один. Привык со всеми бедами и невзгодами справляться в одиночку. Привык отвечать сам за себя. Несмотря на все препятствия жизни, он не был озлоблен. Не превратился в ребенка, обиженного на весь мир. Питер не был жесток. Не издевался над ребятами из детского дома, в котором провел сознательную часть своей жизни. Помогал малышам и вел свою одинокую жизнь размеренно и тихо. Питер привык плыть по течению. Его обычный день состоял из раннего подъема, быстрой уборки, чашки черного растворимого кофе в шумной душной столовой и долгого пути на электричке до школы. Его день — череда одинаковых моментов, эмоций и чувств. У него все было циклично. Привычная рутина, которую тот старательно называл своей жизнью. Питера часто брали к себе взрослые семьи. По разным причинам. В детстве — потому что глазки большие и красивые. В юности — потому что ямочки на веснушчатых щечках и медные кудри. Сейчас — потому что победы в олимпиадах, потому что оценки отличные и «голова светлая». Но он всегда возвращался в детский дом. Через месяц, через полгода, через три года. Всегда на свое привычное место. В комнату под самой крышей. Где дует из щелей окна, где течет крыша, где обои выгорели на западной стороне, где рисунки на тумбочке и книги стопками на полу. Все удивлялись: «Ну почему, Питер? Чем они тебе не понравились?» На что юноша пожимал плечами и с грустными глазами отвечал: «Не понравился». «Слишком тихий. Какой-то необщительный. Замкнутый. Все время молчит, ну это же невозможно! Ему как будто все равно. Знаете, он с детьми наших друзей как-то не сошелся характерами. Мы не знаем, о чем с ним разговаривать». И так год за годом. Неизменным остается лишь разочарованный взгляд и уносящиеся вдаль габаритные огни машин разных марок. Питер перестал расстраиваться после третьей семьи. А потом — как отрезало. Расстраиваться лишний раз — бессмысленно. «Ну, Мэри, значит так надо. Прости меня», — говорил мальчик с карими глазами и всегда проводил своей ладошкой по мягкой руке женщины, которую Питер знал с детства. Тихо поднимался по скрипучим ступенькам на свой чердак и тихо защелкивал дверь с цифрами «35». Со временем менялось лишь количество вырезок из газет с именем Тони Старка. Менялось качество чертежей и схем, которые рождались на бумаге под влиянием мыслей из той самой «светлой головы». Менялись обложки книг со «Сказки для детей» на «Реакции термоядерного синтеза» и «Механика для продвинутых». И это было привычно. Это было обыденно. Это было жизнью юноши. Он и жаловаться не мог. Не знал, как может быть по-другому. Поэтому на лучшее и не надеялся. Но как будет «по-другому» знал Тони Старк. Потому что с ранних лет жил в достатке. Был окружен всем, что было необходимо. Ни в чем никогда не нуждался. Кроме душевного тепла и отцовской любви. Материальный достаток с годами отходил на второй план жизни наследника Говарда Старка. А вот духовные ценности были чужды для него. Недосягаемы. Тони был так же одинок, как и богат. Безгранично. И сквозь года он пронес это одиночество в своем израненном сердце. Потому что его сердце крошили, резали, колотили, били, сшивали и снова варварски разрывали по швам. На нем не осталось и кусочка, не тронутого предательствами и обидами. Сердце Железного Человека — сплошное кровавое месиво, не способное более никогда принять сахарную, идеальную, навязанную маркетингом форму «сердечка». Лишь одна женщина в мире смогла растопить лед в душе. Смогла согреть душу нежностью и бескорыстной любовью. Лишь одна женщина смогла вернуть свет в глаза. Улыбку на лицо и желание жить. Но и ей не удалось вылепить из мышц и сосудов прежний орган. Тони думал, что никто никогда уже и не сможет. Но Старк был точно уверен, что она — та самая, с кем и «умереть не страшно». Поэтому они решили завести ребенка. Многие годы были потрачены на попытки родить своего малыша. С ореховыми глазами Тони и светлыми волосиками Пеппер. Были потрачены огромные суммы денег, найдены лучшие врачи, проведены многочисленные операции. Но результата — ноль. И далее — бессонные ночи, слезы Пеппер, алкоголь в баре, тихие вечера в разговорах и размышлениях. Как итог — решение взять ребенка из детского дома. «Пеп, только давай не младенца, ладно? Боюсь, я уже не настолько молод и горяч, чтобы вставать каждую ночь и кормить мальца из бутылочки. Ну, нет, малыши — сущий ад. Их же надо учить говорить и ходить, в конце-то концов. Нет, подростки — это гормональный взрыв. Хорошо-хорошо! Давай съездим и познакомимся! Как его там зовут? Питер? Где ты его вообще откопала? Механик, говоришь? И в физике разбирается? Ох, ладно, собирайся». Можете считать, что именно с этого момента все и началось. «М-м-мистер Старк?! Что вы здесь... Мэри, почему ты мне ничего не сказала!?»