***
Владивосток, двадцатые числа августа, конец дня. За окном ещё властвует бледноватое солнце, бескрайнее тускло-голубое небо весь день без облаков. Неподалёку от главного железнодорожного вокзала, обособленное от соседних строений, в низине расположилось огромное двухэтажное здание, всё опоясанное асфальтовыми жилками: на первом этаже — продуктовый супермаркет известной сети, на втором — всё для ремонта. Перед комплексом находится большая площадка, в это время практически всегда целиком занятая автомобилями. Весь первый этаж с фасада легко проглядывается снаружи — заместо стен стекло от пола до потолка. Внутри длинные, уходящие в другой конец коридора ряды стеллажей, каждый поделён на отделы и наполнен каждый своим видом продуктов от разного рода производителей — несть числа им всем; детская мечта — остаться одному в большом магазине с полной свободой действий. Кругом пестреют цветастые этикетки с кучей порой не с первого взгляда понятных подписей. Много, чрезвычайно много мелких контрастных и разноцветных деталей перед глазами, уморишься выискивать что-то определённое в картинке с таким высоким разрешением, качеством прорисовки и количеством разных точек, пикселей. В каждой тематической секции обязательно пробивается свой продукт с самым острым и резким запахом, особенно в отделе пряностей, где они, расфасованные по коробкам, лежат зачастую в открытом виде. Иногда линии стеллажей в здании прерываются — для прохода, — или между ними вмещаются дополнительные стойки. С потолка свисают крупные светодиодные лампы, их бесперебойный свет отражает сияющая белым напольная плитка. Посмотреть сверху — это наверняка занятный, просторный и расшатанный лабиринт, сейчас вмещающий в себе множество снующих людей: со всех углов непрерывные разговоры полного диапазона тонов, вскрики, шуршания и шарканья. Откуда-то слабо играет попса. — Какие-никакие тапочки тебе тоже понадобятся, как мы могли забыть? — несколько взволновавшись и без особого ударения на вопрос сказала стройная моложавая женщина идущей справа и немного позади юной девушке с продуктовой тележкой — её дочери. Женщина выглядела лет на сорок, имела совсем не подходящие характеру жалостливые контуры лица и каштановые волосы средней длины, собранные в замысловатую причёску. Всюду бросала хитро-добрые взгляды: — Правда, надо же там в чём-то ходить, а дома и не подумали, ничего не взяли! Настюш, возьми какие-нибудь. Обе остановились между двумя рядами высоких стеллажей, у срединного прилавка со шлёпанцами. — Ведь у нас дома были какие-то? — ответила Настя и заглянула в море большей частью однообразных пар лёгких сланцев. — Были-то были, но возвращаться уже поздно! — вздохнула тут же улетевшей грустью мать. Не мудрствуя лукаво, Настя одобрила голубые — их и положила в тележку. Они снова немедля, но и неспеша пошли меж двух рядов продуктов ближе к кассам, стараясь выловить в сложной мозаике товаров то, что могли забыть, что тоже могло пригодиться. Уже сегодня вечером девушка отправлялась учиться в далеко не последний московский ВУЗ на первый курс, сейчас она, с предвкушающим путешествие настроением, набирала с мамой в дорогу всяческой снеди; а про шлёпанцы и правда досадно забыли. Вообще, с большинством необходимых вещей они в уме, казалось, раз и навсегда определились за недели две до отъезда, на деле всё собрали и упаковали в сумки ещё позавчерашним вечером, однако, из-за так и неутихающего общего ментального переполоха, за вчера и за сегодняшнее раннее утро успели по нескольку раз всё снова вытащить и положить обратно, что-то заменить, что-то оставить, что-то убрать. В маленькой семье, состоящей из трёх человек, у каждого накануне настроение витало разное: по всегда сдержанному отцу было мало чего понятно, он, может быть, только выглядел больше обыкновенного чем-то занятым и загруженным, мать, всю жизнь парадоксально разгорячённая в своём холодном уме, сделалась втрое обычного озабоченной и рассеянной — такое состояние подготовки дочери к отъезду помогало ей в какой-то мере заглушить и умалить собственные горестные мысли о расставании, для самой же Насти каскадами водопада наваливались, перебивая и опережая друг друга, различных оттенков совершенно новые и незнакомые мысли, чувства, ощущения — и она впитывала их губкой с распростёртыми объятьями, сутью сознания находилась как бы в самом центре кружащегося урагана — внутри вроде тихо-тихо до подозрительности, — и краями снаружи — а там сплошная буря. Говоря конкретнее и по делу, с отъездом всё бы было хорошо и спокойно, живя Настя если не в столице, то хотя бы в соседних областях, но не тут-то было — на последнем пункте Транссибирской магистрали. Нелегко было принимать и переживать решение переезжать на столь далёкое расстояние от семьи туда, в шумную, постоянно в движении и полную разных невесёлых басенок Москву. Нелегко было провожать за тридевять земель своих детей век назад, нелегко и сейчас, тем более, если по факту и не можешь навещать их хотя бы каждый месяц. Однако, когда отправленные в престижный столичный университет на «авось повезёт» документы для поступления прошли и девушку взяли — одним весомым аргументом и невесомой мечтой стало больше. Нет, во Владивостоке в принципе не было ничего такого страшного, отчего хотелось бы бежать, даже скорее напротив — для немалочисленных эстетов и любителей этот город-порт на полуострове, богатый неповторимой красотой природы, особенным населением и говором, грандиозными мостами, любопытными историческими застройками и различными культурными заведениями — сущее чудо. И необходимое образование тут тоже получить можно — поначалу на это и рассчитывали Настя и её семья. Всю жизнь она ходила в детский сад в этом городе, затем в школу, и так или иначе обзавелась знакомыми, с которыми в дальнейшем было бы приятнее и сподручнее продолжать бороздить и удивлять бренный мир, так почему бы и не поступить куда-нибудь сюда, в здешний ВУЗ? Затем и на работу — вакансий много, текучка на женские профессии здесь по России была нынче ниже средней, труднопреодолимых препятствий для достойной и любимой работы не намечалось (хотя твёрдого мнения о том, какое её занятие стоило бы смело подогнать под «любимую работу», у Насти пока что не было, вопрос стоял в полный рост открытым: все интересующие её предметы и хобби приносить в будущем доход могли бы с большими сомнениями). Быть может, ещё и подвезёт с практикой в университете, место сразу найдётся по направлению. И нет здесь никакой предопределённой «обычной серой жизни как у всех людей», хочешь, не нравится — так отучись и подавайся куда душе угодно на поиски дела всей жизни или что у тебя там. Но вообще этот город, его особый воздух, легенды и глас, вся ближайшая местность уже стали такими привычными, обжитыми, родными — именно они навсегда останутся фоном, духом для запечатленных детских и подростковых воспоминаний. Плюс семья здесь прочно и уютно обосновалась, заполнила нишу средних обеспеченных граждан. Но, с другой стороны — город очень далёк от по-настоящему сконцентрированного и сосредоточенного движения, активного потока событий, пионерского костра жизни. Вернее, он, как вполне себе неплохая точка отсчёта для воплощения своих замыслов и желаний, находится не в пример далеко от других подобных точек, чрезвычайно обособлен от них для большинства страждущей молодёжи. Без загранпаспорта на день-два съездить в соседний город прогуляться не получится, да хоть и будь он, этот паспорт — Китайского она не знала. Куда тут съездить — в Хабаровск? Южно-Сахалинск? То ли дело Москва — третий Рим — здесь настоящее распутье, полная свобода возможностей и жизненных сюжетов! Если зацепишься, ухватишься — так уже в центре цивилизации, — а Настя зацепилась, и не только в мыслях — общежитие при учебном заведении прилагалось более чем комфортное (впрочем, насчёт её места жительства варианты ещё перебирались). Такого мнения относительно Москвы во всяком случае придерживались её родители, переехавшие из столицы сюда, во Владивосток, в молодости, с годовалым младенцем из-за обещанной перспективной работы для отца. Жалели ли они о том переезде? Отнюдь, ни разу. Но будучи любящими и понимающими родителями, хотели для дочери всего самого лучшего, что только сами могли себе представить. — Мам, а можно пару йогуртов взять? — с то ли глупым, то ли виноватым выражением лица и оттого только ещё более обворожительной улыбкой спросила у мамы Настя. Она ещё при входе заприметила множество кисломолочных в холодильных витринах и сейчас, снова проходя мимо них, захотела-таки разрешить терзающий вопрос. — Там же будет жарко, ты что! Они быстро испортятся, зачем тебе, не надо! — внешне сильно и доходчиво, но внутренне слабо запротестовала было мать, уже готовая была сдаться. — А я их быстрее съем, вот сегодня же! — Ну, бери, — брешь в маминых доводах была слишком огромная и заметная, Настя в неё ловко проскользнула. — Вааа, ура! — она разулыбалась, засияла и радостно побежала выбирать любимые йогурты в бутылочках и коробочках. Мы — то что мы едим! — Только съедай сразу же, не забывай, на потом не оставляй. Ещё одна веская причина в пользу переезда состояла в том, что Насте только недавно стукнуло семнадцать — начинается самый подходящий для смены обстановки возраст. Когда обычно даже если человек сам не понимает своей готовности к восприятию нового опыта и, безусловно, стрессу, подсознательно он готов на все сто. Настя же понимала. Конечно, родителям и преимущественно матери было очень горестно выпускать её в свободный полёт в таком раннем возрасте, но чего ни сделаешь для ребёнка! Мама и папа помнили себя в её возрасте, заведённая повседневность может и запылила отдельные их порывы, но воспоминаний об утраченной горячности молодости не отняла. Можно сказать, что при гармоничном её воспитании, её предки являли собой очень интересный и благотворный симбиоз без излишней консервативности, с одного бока —сильнейший любви, привязанности и даже зависимости от своего чада, а с другого — признавали за ним право на свободу — передвижений, измышлений, желаний. Иные родители ныне ещё фиг так просто куда-то отпустят от себя детей и после их совершеннолетия. Впрочем, бывает и полная противоположность ролей. Но мы заходим к чучундрам в глухие тундры. Здесь стоит, пожалуй, немного вернуться и остановиться на Насте, поближе к ней присмотреться, дать для начала два её первых ознакомительных портрета. Первый будет касаться исключительно внешности. За 17 лет недопервокурсница Настя успела вырасти до 160 с лишком сантиметров роста и поддерживала без каких-либо усилий среднее, а по мнению мамы и немного склонное к худому телосложение. Несмотря на это в сумме нормальное для её возраста развитие, в свете последних тенденций подростков-акселератов к повышенному увеличению физической и физиологической составляющих, она казалась на фоне немалой доли своих сверстников какой-то маленькой, или по меньшей мере немного от них отстающей. Длинные, мягкие, густые и легко завивающиеся волосы естественного цвета, капельку более светлого чем верхний воздушный слой крошки на классическом варианте торта «Медовик», сзади были заплетены в простую косу. Обладая в большей степени тёплым оттенком кожи, она на удивление довольно легко и по куче поводов заметно краснела и скрыть этого попросту не могла и не умела, отчего, если обращала на то внимание, краснела обыкновенно ещё пуще прежнего. Черты в целом круглого лица имели такой же в меру округлённый вид — подбородок, щёки, носик; на шее ближе к ключице скрывалась родинка. Тонкий разрез слегка розоватых губ невероятно красиво сочетался с цветом кожи; саму её то и дело волновало то, что она никак не могла определить цвет своих глаз. Ко второму — очевидно, психологическому — портрету, разумеется, нужно подходить с большой осторожностью. Исследовать и давать попунктно какие-либо однозначные оценки личности постороннему человеку на серьёзных щах, неважно — в открытую или в мыслях, — занятие скверное, прощается может быть только самым близким, когда между людьми уже установлена тесная связь, проложены взаимные кабели эмпатии и без помех доставляются верные, созвучные и консонансные сигналы. Не просто ведь так говорят, что чужая душа потёмки. Воистину, ошибиться и неверно интерпретировать ту или иную черту характера тут очень легко, принять белое за чёрное, не увидеть за улыбкой грусть и наоборот — как раз плюнуть. Но всё же составить краткий конспект-набросок её основных и наиболее видимых качеств и штрихов, ссылаясь на биографию, можно. Воспитанная в экилибре закоренелых в веках традиций и в то же время на основе многих более свободных и вольных современных рецептов, она с малых лет сохраняла и представляла собой девочку приличную и тихую. Но это не значит, что её спокойную ясность характера стоит расценивать как-то однобоко — самовлюблённой ханжой-снобом или забитым синим чулком её никак нельзя было назвать (что во многом не совсем обычное дело — единственный ребёнок в семье порой, может и сам того не понимая, вырастает чересчур эгоцентричным и с кипой идущих в комплект неприятных особенностей). Здесь очень кстати будет одно важное примечание, во многом открывающее глаза на её личность: благодаря такому своему характеру, обычно буйный, огнедышащий, взрывоопасный и начисто перекраивающий сознание пубертат прошёл для неё скоро и почти незаметно, посему она будто вообще каким-то непостижимым образом проскочила эту стадию онтогенеза, объединяя в себе удивительно видоизменённые свойства и признаки скорее взрослого и ребёнка, но не подростка. Открывает это глаза, в частности, и на то, что при широкой гамме интересов и стойкой струнки любознательности у неё не бывало особо много близких друзей, при том что в школе ей обычно всегда было с кем при случае поболтать. Долгие и тёплые дружеские отношения Настя поддерживала с буквально двумя-тремя подругами, и ещё чуть более близкие с одной из них. Пик сближения с кем-либо посторонним приходился всё-таки даже больше на маму. Впрочем, значительная часть своих самых сокровенных вопросов и мыслей всё равно не выходила за пределы её головы. Не то чтобы из-за этого она прямо-таки изнывала и на стены лезла от одиночества, но, пожалуй, если и через пару лет никого более близкого сердцу не найдёт, то вполне и 100-литровую бочку с водой может полюбить — была б лишь та тёплой для обнимашек, да кивать в ответ могла. Настя бывает порой крайне забывчивой и неуклюжей, но это у неё семейное. Весьма неопытна в неформальном общении с противоположным полом, даже совсем. Начисто. Вкупе с общей присущей ей робостью, скромностью и стеснительностью, такая смесь выходит для многих людей скорее отталкивающей или непонятной, нежели привлекательной. Усугубляет в каком-то смысле это положение ещё и то, что она искренне не желает навязывать себя кому бы то ни было. В фундаменте склонна больше к типам флегматика и интроверта, хотя и не категорично — как правило, при подобной комбинации невольно кажется, что у такого человека над головой всегда чёрное небо, дождь, мрачное одиночество, вялость, ипохондрия, тлен и смерть. Но опять нет, по складу мыслей она девушка весёлая, любопытная и упрямая. Со своими чисто девичьими прихотями, повадками, заскоками и привычками. По общему итогу получается, не взирая на все вышеупомянутые заковыристости, что Настя — обыкновенная девушка семнадцати лет, без сильных закосов в какие-либо далёкие степные края. На этом и закончим конкретно о ней, более подробно рассмотреть отдельные мазки её натуры всегда успеется, и вернёмся к перечислению соображений за полезность переезда в Москву, осталось как раз последнее: помимо личной готовности Насти к учёбе и жизни вдали от родителей, в конце концов, в Москве у её семьи проживали близкие родственники, на которых в случае чего можно было положиться со спокойной душой. — Да, спасибо, — мама Насти взяла чек, скомкала его и выкинула в стоящую рядом урну. На выходе из супермаркета у них образовался ещё один увесистый пакет. В очереди, благо, стоять долго не пришлось — открылась как раз дополнительная касса и они, быстро расправившись с работником в зелёной безрукавке и забрав из сейфа мамину сумку, вышли через автоматически открывающиеся двери на парковочную площадку. Снаружи — приметила Настя, — понемногу проявлялись первые призрачные намёки на сумерки, хоть и солнце ещё не ушло — для сравнения, в магазине уже было в общих чертах светлее. На улице задувал пробирающий холодный ветер, и мать, и дочь, да и большинство людей вокруг уже были в лёгкой верхней одежде; Настя посильнее укуталась в длинную ветровку, ибо довольно ходко замерзала. Заключительные дни августа обещали быть чуть ли не рекордно холоднее обычного. Пройдя несколько метров извилистыми тропами между машинами ближе к середине парковки, они дошли до серебристого «Жука». Отец изнутри открыл заднюю дверцу — через неё села Настя с пакетом продуктов, мать расположилась на переднем сидении. До отъезда было порядком двух часов, времени хватало, но у отца всё ещё длился рабочий день, он и выкроил-то совсем немного свободного места в графике, чтобы отвезти жену и дочь на вокзал и выгрузиться, а потом сразу же должен был вернуться. Потому он, только завидев членов семьи, оперативно пристегнул ремень и завёл двигатель, готовый по их посадке без лишних промедлений поехать. — Лучше б самолётом... — проворчал отец самому себе, на что давно знающая его нрав жена ничего не ответила, а дочь не расслышала. При всём своём прямо-таки залитом в сталь темпераменте, изредка он всё же позволял себе проявлять скупые эмоции, часто как-то коряво — вдруг, без причин и не к месту, либо просто невнятно и неказисто. Он был одним из тех людей, которые если и заведутся, то, что называется, настолько же быстро вскипят, насколько и быстро остынут — эту свою выхлоп-выходку он уже через пару минут напрочь забыл, утонув в ширме слежения за дорогой. На самолёте отправиться было бы конечно действительно гораздо проще — добраться до Москвы можно часов за десять и билет заказать за полгода до полёта. По соотношению цены-качества самолёт у поезда даже выигрывал. Если отцу в среднем было индифферентно на выбор Насти ехать железной дорогой — объективно конечно лучше самолётом, но это её дело, — то мама поначалу долгое время не сдавалась и украдкой предлагала лететь (хотя и билет на поезд уже был приобретён). На этот счёт у неё было своё мнение — опять-таки, тот самый переезд во Владивосток в молодые годы семь дней на поезде в душном плацкарте с пьяными в дуб попутчиками сквозь все возможные межнациональные запахи пота оставили впечатление до смерти отталкивающее (кстати, позже, смирившись, мама учла свой горький опыт и купила дочке место в купе). Настя просто наотрез отказывалась от полётов, и, каждый раз приближаясь к кульминации такого разногласия с матерью, почти потрясала кулачками и топала ногами в ответ на её авиа-проповеди. Девушка попросту боялась перелётов, и мама её даже знала откуда шли корни — с детства у Насти имелся непреодолимый страх высоты. Тем не менее, женщина до конца не унывала и теплила робкие надежды, что, может быть, дочь согласится? Ведь ей же самой так будет лучше! Последним мячиком в лунку, когда уже и билет приобретать выходило поздно, была Настина отповедь в стиле: «Я обязательно разведу на самолёте панику и истерику, заражу ей всех пассажиров, бортпроводников, пилотов и всё... Капут!» Да, они в конце концов распили мировую, распили горячий чай перед последней ночёвкой дочери в родном доме. Хотя ехать было недалеко, Настя достала маленькие белые наушники, подключила к телефону, включила трек, более всего несущий в себе бунтующее настроение уходящего в расплывчатый закат человека. Что тоже немаловажно — это была первая в сознательном возрасте поездка Насти куда-либо, на расстояние большее чем 600 км. Последние дни Настя и мысленно и физически ощущала, что будто бы находится в своего рода мандраже — не совсем от того, что она съезжает так далеко от родителей жить самостоятельно — об этом она начнёт по-настоящему и с полной силой переживать на первой неделе учёбы — или от страха поездки, скорее, из-за вообще такого вот абстрактного события — она одна куда-то уезжает. Страх конечно не такой, когда дрожат коленки, по спине проводят холодными коготками и в уголках глаз слезится. У него не было достаточно явной причины, да и сам он только так, еле уловимо и эфемерно мерцал полупрозрачной дымкой. В связи с этим что-то ещё одно, неясное, давно назревало в её душе и сейчас по нарастающей обретало контуры. На заднем сидении сквозь затемнённое окно Настя наблюдала за остающимися стоять стоймя серыми многоэтажками, жилыми домами и рабочими предприятиями, высокими электрическими железобетонными столбами. Хотя в городе довольно много и не только однотипных серых панелек, сегодня по дороге почему-то попадались только они. Она думала о том, стоит ли ей специально стараться запоминать их, всё это — здания, небо и солнце, уютный салон машины, морской запах внутри от ёлочки-ароматизатора — отец курил, самого отца, сидящего за рулём, смотрящую вперёд мать? Странно. Если она это сейчас осознанно не запомнит, будет ли потом вспоминать? Или необязательно так метко и дотошно анализировать всё вокруг в последние минуты? Кто его знает. Она уже в любом случае обратила внимание на всё это. Всё стало как бы совсем новым. Вероятно, очень нескоро она снова вот так же куда-то поедет с родителями. Может быть, и никогда. А бледное солнце всё светило бледным огнём на пустом небе, множество автомобилей проносилось мимо.***
Прощание с отцом прошло быстро. — Будь благоразумной, слушайся маму и не твори глупостей, чтобы всё чики-пуки! — в своей обычной манере напутствовал он, поцеловал улыбнувшуюся Настю в лоб, они обнялись, и он тепло потрепал её по спине. Сейчас, на улице и вновь под стылым ветром, его можно было хорошенько увидеть и запомнить: аскетичные черты желтоватого лица, на лбу горизонтальные морщины, короткие, растрёпанные и понемногу седеющие чёрные волосы, трёхдневная щетина. Он выше Насти ростом, так что целовать в лоб очень удобно, не надо ни наклоняться, ни подыматься; как рабочий человек, долго регулярно занимавшийся физическим трудом, он имел фигуру крепкую и достаточно широкую, но сухощавую и жилистую. Чёрная кожанка, грязноватые джинсы, крупные сапоги. Прощаемся конечно не навсегда, но на время большее, чем когда-либо до. Он сам не любил долгих расставаний, и в этом прекрасно понимал свою дочь. К тому же, очень торопился: довезя её с матерью до вокзала и вытащив из багажника все сумки, он тут же и расстался со своими дамами, уехав обратно на работу. — Как всегда в своём репертуаре, даже на денёк отпроситься не может. Занятой человек твой отец, что сказать, — не подразумевая ничего плохого и снисходительно улыбаясь, покачала головой мать, и они с Настей пошли в вокзал, таща с собой в общем счёте, не упоминая мамину котомку, одну большую сумку на колёсиках, ещё одну поменьше, скреплённую с первой, одну небольшую — Настину индивидуальную и пакет с едой из супермаркета. У входа в сравнительно небольшой для города с населением более чем полмиллиона граждан Владивостокский вокзал было поразительно много свободного места — всего с полтора десятка машин и ни одного рейсового автобуса, которые в иные дни тут с трудом разъезжаются. Вокзал называют одной из достопримечательностей города, воистину, он построен весьма забавно — смотря с расстояния на его задний фасад, обращённый в город, кажется, что он одноэтажный, однако, подойдя ближе, воочию узреешь, за что его удостоили звания отдельной самостоятельной достопримечательности. Зайти в него можно с трёх дорог, расположенных параллельно в паре десятков метров друг от друга — какая сердцу милее, а точнее, смотря на какие путь-платформу приходит твой поезд. Все они ведут в одном направлении: срединная сразу впускает в зал ожидания — туда и пошли Настя с мамой (уже горели чайного цвета фонари у входа с небольшим каменным сводом над двойными деревянными дверцами с огромными чёрными ручками), две оставшиеся дороги по бокам показывают интересный вид сверху на локомотивы на первых двух железнодорожных путях — проходят прямо над ними, да, это как бы дороги-мостики, ведущие в правое и левое вокзальные крылья, а срединная, с которой уже начинается основной вокзал — второй этаж, также надстройка над путями главного здания. Снаружи оно всё окрашено стенами в нежный бежево-белый цвет, а крышей в серо-желудёвый, внутри — смесь приятного глазу блёкло-лимонового и блёкло-изумрудного (такого же только в полном расцвете цвета выдержана до полутора метров плитка на стенах в некоторых коридорах). Имеет этот вокзал, отделанный внешне и внутренне с различными архитектурными знаками препинания и все обыкновенные для вокзалов атрибуты — вроде больших круглых часов у входа, на крыше особым шрифтом буковок выставлено название города, потолок в зале ожидания расписан картинами старого города и содержит большую великолепную люстру, но самая отличительная и поражающая воображение сторона вокзала — это то, что прямо за ним и за примыкающими к нему железнодорожными путями с ходу рисуется более крупный вокзал уже морской, дальше и около — множество сопутствующих складов и пакгаузов, а ещё далее зачинается длинная и узкая, знаменитая бухта Золотой Рог. Если постараться, то можно увидеть вдали и не менее знаменитый Золотой мост, соединяющий два района портового города. Удивительно всё-таки расположение Владивостока — на полуострове, между Уссурийским и Амурским заливами, весь окружённый водами, питающийся ими и её плодами. Сюда задувают необычные ветра с морей, здесь всегда стоит уникальный естественного и искусственного происхождения гвалт. Нередко, стоя перед железнодорожным вокзалом, можно стать свидетелем прибытия к бухте больших грузовых суден и лайнеров — они возвышаются из-за крыш, встают буквально тут же на причал к торговым и рыбным портам. Главное здесь, что всю эту изумительную красоту можно увидеть совершенно невооружённым глазом, вот так вот, просто придя. Не верится даже, что так много нового открывается за простое посещение. За это, судя по всему, и так любят Владивосток отечественные и иностранные туристы. Рассуждать тягучей патокой о безмерно завораживающих видах на водные просторы можно ещё очень и очень много, но Настя с мамой уже присели на холодные, монолитные и решётчатые синие кресла у колонны в небольшом зале ожидания. Порешили посидеть минут 15-20, пока не придёт их поезд. Что ни говори, но проживи ты здесь хоть всю жизнь — а восхищать эта бухта всё равно будет, перед тем как зайти в вокзал, обе они невольно увлеклись раскинувшемся зрелищем. В зале было много народу — он постепенно семенил наружу, к путям. Настя нашла, что все прорехи в холле — для окон, — и больших обычных и маленьких предпотолочных, — дверей, переходов между областями всего здания — выполнены в форме, почему-то к слову не имеющей своего известного геометрического прозвища (или она по крайней мере о таком не слышала) — в такой форме, как выглядел бы в анфас разрезанный поперёк пассажирский вагон поезда. Может быть, с немного более ярко выраженной дугообразной верхушкой. Да, точно, или это форма напоминала замкнутую подкову. Или просто круговую арку. По экрану на одной из стен вещала слабо слышимая мелодрама, гомон окрест лишал картину звука, а смотреть на немое кино желания было ещё меньше. Заглядевшись на автоматы с едой, Насте самой захотелось чего-нибудь пожевать: она наугад достала из кармана ветровки одну из загодя заготовленных конфеток — оказался апельсин, развернула, закинула в рот и начала перекатывать во рту. Электронное табло расписания расписывало жёлтым по чёрному: 18:30 — местное время, 11:30 — московское время, маршрут следования Владивосток — Москва, прибытие в 18:44, отправление в 19:10. — Настюш, билет у тебя? — обратилась к Насте мама с ревизией — хотя уже и проводила её в машине. Настя раскрыла маленький боковой отдел своей сумки и достала билет: — Да, вот он. — Документы все здесь? — Ага. — Смотри, лучше не храни ничего важного так сбоку на виду. Очень просто кто-нибудь подойдёт в толпе, расстегнёт и приберёт всё к рукам, а ты и не заметишь, — сказала мама, после чего достала сенсорный телефон и начала в нём что-то делать, чтобы просто пропустить, затмить эту вынужденную интерлюдию каким-нибудь необходимым практичным делом. Говорят, что чем меньше начинаешь спорить с родителями и с тоталитарным и несправедливым миром, тем больше в тебе проклёвывается зрелость. Настя кивнула, подумала, что неплохо было бы специально составить потенциальным ворам креативную визитку с местом проведения курса лоботомии и пожелать земли бетоном, или на стопочке листков написать что-нибудь вроде «привет, неудачники!», подделать под паспорт и запихнуть в самый лёгкий для кражи карман сумки. Чтоб им поделом! Она застегнула отдел обратно и принялась аккуратно в очередной раз разглядывать билет. Куплен больше чем за месяц до сегодняшней даты — тогда действовали какие-то дополнительные скидки. Хотели сначала оформить электронный, но как-то изрядно много выходило лишней возни. На красивой бумаге в основном персиковых цветов с просвечивающимися изображениями родной страны и уносящегося из бумажки в реальность электровоза было указано её полное имя: Стручкова Анастасия Владимировна. Что?! А, нет, показалось, всё хорошо — Смычкова. Иметь букву «ы» в фамилии это вам не пиратом Карибского моря быть. Она читала отрывками информацию: вагон второй, место шестнадцатое, «Экспресс», Владивосток — Москва... Настя осторожно уложила билет к остальным документам и начала с безучастным увлечением смотреть на соседей, людей заходящих и выходящих, проходящих мимо мужчин и женщин, стариков и детей, охранников в тёмно-синей форме — у входа и просто патрулирующих, с большими чёрными рациями на поясе. Поезда не приходили и не уходили, люди не встречались и не прощались, над всем живым вокруг сеял дождик замедленного во времени ожидания. Точка сбора, точка пересечений. Отсюда расползаются в пространство пути-вены, и ей, Насте, предстоит пойти по одному из них. За окном всё более алело, переходило в сиреневый. Думать ни о чём не хотелось. Женский голос из диспетчерской объявил посадку на поезд Владивосток — Москва.