Владивосток — Москва

      Настя с мамой мысленно выдохнули — наконец-то! Даже самое короткое ожидание иной раз затягивается в чертовски раздражающий голову и лёгкие где-то всё равно оседающий дым на выдохе.       Многие люди в зале тоже засуетились, подымая себя и свой багаж с насиженных мест.       Объединённая призывом прибытия поезда и увлечённая мыслью посадкой на него группа пассажиров двинулась одной многоножкой в правое крыло вокзала, где вскоре оказалась в небольшом переходе с широкими черно-каменными винтовыми ступеньками, ведущими на первый этаж. Когда Настя с мамой спустились с серединой кучки народа к последнему переходу, от которого начинался выход на перрон, — у поста охраны образовалась толкучка. Ручного досмотра не было, охранники никого на повторную доскональную проверку не задерживали и люди быстро проходили через рамочные металлоискатели, но проверялись через рентгеновский сканер как через кассу в супермаркетах ещё и их многочисленные баулы и портфели.       У мамы Насти вдруг на миг стали глаза как у креветки, и как-то стянулось всё лицо, она позвала жестом рядом стоящую дочь и сказала ей почти шёпотом: — Смотри, вон дядя Серёжа стоит, помнишь его? — ...Н-нет? — Настя в недоумении рассматривала на указанного мужчину в очереди, стоящего перед ними через три человека. — Как нет? — ответила мама уже обычным голосом. — Он с тобой поедет. — ? — Настино сознание совершало Исинбаевский прыжок через перекладину направления мыслей, отображаясь на лице непонимающей гримасой — какой такой дядя Серёжа?       Мама была не в восторге, хотя и всё сразу поняла: конечно, дочь не могла его помнить — последний раз они виделись, когда ей было три года. Сразу уловила мать и то, что Настя пропустила мимо ушей или попросту забыла тот заранее оговорённый пункт её поездки, в котором значилось, что одна она поехать так далеко просто не может: — Да-да, я же тебе говорила двадцать семь раз, тебе же ещё даже восемнадцати нет, должен же кто-то за тобой приглядывать! Я бы тебя одну никуда бы не пустила, если бы не он! Смотри на него, запомнила? Дядя Серёжа. Он с тобой до Москвы, и там тоже поможет, если вдруг что.       По мере продвижения очереди дядя Серёжа пару раз обернулся и, завидев знакомую женщину с дочкой, пригнул голову в восьмиклинке и сощурил глаза, щербатым оскалом улыбнулся в одну сторону и слабо замахал трясущейся рукой в знак счастливого узнавания. Вообще, его на дух добрая фигура с первого взгляда не внушала особого доверия — лысеющий и гадковыбритый, ростом он был примерно с отца Насти, но при этом имел короткие ноги и щедрый таз, отчего туловище выглядело чересчур длинным, и сам он смахивал на шахматную пешку; рябое и одутловатое лицо исказило все свои складки — да, он был уже знатно поддатый, впрочем, держался молодчиком — не ясно, каким образом к нему так спокойно относились все блюстители порядка. Он продолжал с глупой улыбкой махать, пока не врезался в стенку арки металлодетектора. — Да, да, он присмотрит за тобой, он поможет, если что будет, — неуверенно понизила голос мама, делая дяде большую скидку. Мда, было бы лучше, если бы он не оборачивался. Сзади в своей мутно-зелёной футболке он казался солиднее.       Это было общим решением Настиных родителей — привязать к дочери какого-нибудь надёжного человека, который за ней присмотрит. Не дай Бог конечно, тьфу-тьфу-тьфу, но вдруг в купе с ней попадётся какой кукушкой поехавший или извращенец? Или кто-нибудь обмануть попытается или чего хуже?.. В общем, всё равно за дочь было тревожно. А из всех кандидатов нашёлся только один, зато очень рекомендованный отцом — тому Сергей приходился двоюродным братом, — которому тоже как раз нужно было до сентября быть в Москве, и который по удачному стечению обстоятельств доселе не купил билет. Разумеется, он согласился поехать вместе с Настей одним поездом и почти быть её телохранителем на время поездки и после неё. Когда-то, кстати, именно он предложил молодой семье переехать во Владивосток и на первое время помогал им всем здесь устроиться — тогда мужчинам, закадычным друзьям, было по тридцать лет, и они были полны энтузиазма обеспечить себя и свои семьи счастливой безбедной жизнью.       Для Насти дядино присутствие стало почти открытием — нет, она вроде бы уже теперь что-то такое насчёт него припоминала, но это ведь было сказано максимум пару раз и то вскользь на одно ухо, она думала, что едет одна! Мама опять, полагая, что сказала всё внятно, отчётливо и много раз, не сказала вообще ничего. Ну, что ж, ладно, так тому и быть. Надо было ожидать чего-то такого.       Единственный старый и отцветший бежевый ранец дяди Серёжи уже прошёл, и он, с поразительной ловкостью пьяницы накинув тот на плечо, нелепо и вразвалочку почапал дальше, и всё равно продолжал, обернувшись, глупо улыбаться и одной рукой махать, а другой прикрывать больной ушиб у виска. Определённо, этот дядя Серёжа бы в слове «виски» поставил ударение на первую «и». Махал в их сторону, наверное, даже когда уже потерял их самих из виду. — Ладно, всё одно не в одном с тобой купе едет... — совсем разочаровавшись в выборе мужа, добавила Насте мама. Вернувшись домой, надо будет поговорить с Вовой о компетентности этого человека. Для неё было ещё и отдельным ударом под дых то, что он даже никак кроме жестов не поприветствовал их и даже не подождал, сразу же дав стрекача. Неважно, хоть ты и неважно выглядишь и хоть от тебя и несёт перегаром, нельзя же быть таким ребёнком! И сумки донести не поможет!       А сумки они к этому времени водрузили на ленту сканера — те через порезанные ломтиками шторки проезжали в маленькую чёрную комнату.       Настя немного забеспокоилась — у неё ничего противозаконного не было в карманах, но вдруг во время прохода через металлодетекторную арку к ней прицепятся? Из-за того же телефона? Но всё обошлось — она без лишних проволочек прошла за мамой, и они начали принимать выходящие к ним их сумки.       Настя краем глаза схватила экран терминала, куда поступают все изображения отсканированных багажей; за этим компьютером сидел оператор. Когда проехала сумка с Настиными вещами, сканер выдал три красные точки и тихо-протяжно запищал — у девушки на миг ушло сердце в пятки. Человек за экраном рассматривал рентгеновское содержание сумки — и Настя вместе с ним — ноутбук, блокноты, ручки, наушники, пара книжек, очки, одежда...       Но никто ничего не сказал, косо не посмотрел и не остановил. Настя хотела вопрошающим взглядом встретиться с маминым лицом, но та и все вокруг так спешили, словно принимали заодно с охранниками за совершенную фикцию весь этот досмотр с вещами. Видимо, это было в порядке нормы, ну конечно, не могут же люди совсем не провозить с собой металлического скарба, тем более, везя Настя с собой бомбу С-4 или брикетик кокаина, они бы всё равно стали видны на терминале.       Быстро сцепив две сумки обратно и поставив нижнюю на колёсики, Настя с мамой вышли на заполненный людьми перрон: их поезд уже стоял на первом же пути, проводники принимали пассажиров. Дяди нигде не было видно. Поезд обыкновенный, все вагоны в серо-белой раскраске с распластавшимися красными инициалами «РЖД» ближе к концу каждого. Стремительно темнело и холодело, хотя ветер смолк, множество фонарей на вокзале вступили в игру; чуть далее, со стороны морского вокзала заметно сверкали вместо звёзд гораздо более яркие прожектора — снизу, с крыш, с вышек. Ночью, вероятно, бухта облачалась в ещё более прекрасный вид. — Это только двенадцатый, — сказала Настя, присмотревшись к крайнему окну ближайшего к ней вагона; к окошку изнутри был прикреплён листочек с большим числом «12».       Тепловоз находился через пару-тройку вагонов справа, а налево железнодорожной путь к никаким жилым станциям не вёл, значит, нумерация вагонов шла слева — с конца состава. Примерно это и сказала мама Насте, и они быстрым шагом направились к последним вагонам.       Идя по посадочной платформе, мама всё улыбалась, а Настя, сквозь звуки голосов и катящихся по асфальту колёсиков сумки, всё время с живым интересом глядела на состав — надписи «Владивосток - Москва», номера «11», «10», «9», в окошках вагонов горел тёплый свет, кое-где уже располагались люди, какие-то из комнаток за окном были плацкартами, какие-то купе, «7» или «8» вагон вообще оказался «Рестораном» — Настя в таком никогда не бывала.       Чем ближе они подходили к хвосту поезда, тем меньше собиралось силуэтов у входа в вагоны, у Настиного предпоследнего второго так вообще только два парня, один из которых был в форме проводника. Дорога ещё дальше уходила только в депо. Действительно, здесь было темнее, тише и малолюднее, Настя невольно оглянулась — у самого вокзала пестрела толпа галдящего и шуршащего народа.       Мать с дочкой подошли к что-то живо, громко и со смехом обсуждающим парням, стоящим в конце вагона. В быстро подступающих сумерках тех было видно плоховато — оба они во всяком случае были почти одного роста и это выглядело забавно — Настя с мамой тоже были почти одного роста, только сантиметров, навскидку, на пятнадцать-двадцать ниже; у одного из парней, который пассажир, были взлохмачены недлинные волосы, второй пострижен, похоже, чисто под двойку. — Повседневные радости всё реже и реже, спасает, так сказать, это недотворчество... — успела уловить Настя слова проводника, как тот резко оборвал разговор с отступившим назад пассажиром и с приветливой улыбкой обратился к ней с мамой. — Здравствуйте дорогие милые дамы, на посадку? Документы пожалуйста. — Здравствуйте, — прельстиво улыбнулась ему Настина мама, сама Настя более скромно. Она вытащила и передала проводнику, ожидающему электронные версии документов — у него в руке был специальный прибор, — заготовленные билет и паспорт — Господи, какая же у неё ужасная там фотография! Ей там всего 14, она одета в парадный костюм! Он ещё и рассматривал её паспорт с такой улыбкой, подсвечивая экраном ведроида, что не поймёшь, то ли он смеётся над недавним разговором, то ли над фотографией, то ли просто вежливо улыбается. — Агааа... Провожающая? Проходите конечно, — он пропустил Настю с мамой ко входу в вагон. — Давайте помогу отнести сумки, — вдруг из сумрака объявился очень низким басом второй парень, который лохматый, так что от неожиданности мама с Настей чуть не подпрыгнули. — Ой, спасибо огромное! — мама Насти тут же воспользовалась предложением и с горделиво-благоговеющим взглядом посмотрела на дочь. Мол, смотри какие хорошие люди.       Пассажир сбросил свой баул с плеч на асфальт подле проводника, с помощью Настиной мамы развязал их сумки, привёл их в удобное для переноса состояние, взял две в обе руки и резво вскочил в вагон. Остановился у входа, мягко поставив сумки позади себя, и протянул подходящей маме вниз руку. — Спасибо! — мамино сердце совсем разомлело, она, сначала передав пакет, затем подала руку и уже простила дядю и всех своих когда-либо бывших и будущих обидчиков. Она любила всё сделать без посторонней помощи сама, а потом так остренько и вскользь заметить, что никто ей, дескать, не помогает, и её очень подкупало, когда кто-то по отношению к ней первым без её экивоков проявляет инициативу. Ей было и правда не просто подняться — каблук не самый высокий, но тем не менее.       Подняв на борт маму, пассажир протянул руку и Насте.       При свете из вагона они впервые друг друга более-менее хорошо разглядели и, — встретились взглядом, — ёк! Она, конечно, растерялась и сконфузилась и с неизбежной последовательностью сквозь зыбучие, пластилиновые и трясинные колебания — это же вроде как правила хорошего тона! — протянула ему свою маленькую ручку — его была очевидно больше; и теплее. Казалось, что при особом желании он без лишнего труда сможет взять её за обе руки и в воздухе раскрутить каруселью.       Подняв и Настю, он снова взял обе сумки и пошёл в коридорчик по направлению к началу вагона. — Ох, прямо по красной дорожке! — восторженно сказала Настина мама, осматриваясь и идя с пакетом по длинному узорчатому алому ковру, покрывавшему пол лакированного приятным бежевым цветом салон поезда. — У нас шестнадцатое, да, Насть? — Аа, да.       Справа в коридоре вагона располагались купейные комнатки по четыре места, всё остальное пространство занимал, собственно, сам не особо-то и широкий коридор: вызвавшемуся помочь пришлось нести одну сумку впереди себя, а другую позади, чтобы не бодаться со стенами. Слева тянулись окошки с маленькими шторками — за ними стоял какой-то другой пассажирский поезд, снизу всю стенку сопровождали батареи, а также у окошек от начала до конца вагона вёл горизонтальный, на уровне Настиной груди, планшир со стальным профилем, обрамлённый приятным и гладким на ощупь, пластиком, что ли — Настя не удержалась, полубессознательно провела по нему пальцами — часто проскакивал наружу её скрытый тип кинестетика. С потолка ярко светили из маленьких простых рифлёных плафончиков тёплым светом лампы. Все дверцы в купе на задвижках были открыты. — Вроде здесь, — парень зашёл в четвёртое по счёту купе — пустое — и опустил сумки на левый диванчик. — Ох, да, это наши места. Спасибо Вам большое ещё раз! — искренне сыпала благодарностями мать. — Да не за что, не за что, — улыбнулся парень, ретируясь, пропуская Настю с мамой, и сделал полупоклон и такой жест рукой, как если бы у него на голове был цилиндр и он его приопускал.       Те быстро осмотрелись и присели на правый диванчик, парень постоял секунду-две в дверном проходе, кивнул, вышел, опять зашёл и опять, уже окончательно, вышел. — Хорошие у тебя попутчики попались, мне он прямо понравился, только бы голову в порядок привести, — сказала бархатным голосом мама, когда лохматый пассажир ушёл. — Мам! — почти цыкнула приходящая в себя Настя. — Ну что ты, правда, — а мама всё сладко улыбалась.       В поезде было интимно тихо, провожающие и уезжающие все тихонько общались между собой, разбитые по своим местам.       Купе, в котором Насте предстоит ехать семь дней, стоит хорошего такого описания: на первый вдох хоть и не богатое, но довольно уютное, выкрашенное под деревянный цвет. Строение самое обычное — посередине столик под окном, по бокам от него по две полки — верхняя и нижняя, над входной дверкой напротив окна, под самым потолком третья полка для всяких отложных нужд. Купе сразу видно ухоженное и почти блестящее на свету — мама это отметила, осмотревшись и похвалив: «Чистенько тут всё, опрятненько, как под воскресенье!». На две верхние полки можно было забраться по сложенным металлическим лесенкам, выдвигавшимся из стенки по обе стороны от входной двери. Все полки и настенные подушки-опорки обиты чем-то синим и мягким — мама была несказанно обрадована, ведь ей всегда приходилось ездить с какой-то поверхностно-кожаной обивкой. Имелись на стенах и типичные выдвижные корзинки для всякого добра и парочка прищепок-зацепок. Вообще, купе было обычным и непримечательным, ну на то и сам поезд был не фирменным и тоже обычным скорым пассажирским, кроме белья он не предоставлял никаких услуг (на самом деле предоставлял, но мама ни за что лишнее переплачивать не хотела, всё и так получалось недорого и со вкусом).       Настю увлекли сантиметров 6 на 15 увеличенные копии лампочек на потолке в коридоре, расположенные по одной у каждой полки в купе. Она пощёлкала выключателем — работает! Просто песня! — Одёрни шторки, — мама кивнула сидящей ближе к окну Насте на маленькие белые занавески, та раздвинула их, открылся вид на темнеющий перрон, ограждения и город за ними. — Хорошее купе, хорошее и уютное, — пощупала в десятый раз стенки и сидения, — посмотри кстати, какое у тебя место, где ты будешь спать?       Настя испугалась — над лампой висели скреплённые номерки — снизу «15», сверху «16». — Я не смогу спать на верхней полке! — она боялась упасть во сне вниз и с нижней, не говоря уже о верхней. — Да не переживай ты так, это не обязательно, попроси просто кто будет соседом, спать его наверху, я думаю никто не откажет! Да и смотри, кроме нас тут никого нет, по-моему этот вагон вообще полупустой едет, мы тут почти никого и не видели. Может быть тебе вообще повезёт, и ты одна будешь всю дорогу, разве на попутках кто сядет, — заметила мама. То было правдой, людей в вагоне кошке на лизок. — У дяди Серёжи, кажется, место было тридцать второе или тридцатое... Он наверно у себя там сидит. — Дядя Серёжа сейчас немного не в себе, — Настя иронично-печально сощурила глазки. — Да-да... Ох, ну, тут всё хорошо. Давай тогда просто посидим на дорожку, время ещё есть, — к маме вернулось всепоглощающее настроение прощания, она быстро достала телефон, посмотрела на часы и снова убрала его.       Настроение прощания вернулось, пожалуй, и ко всем в вагоне после пауз ожидания и посадки. До отправления оставалось совсем немного. — Ах, Настенька, как же мы тут будем без тебя? Ты же знаешь, что я сейчас делать без тебя буду? Я же не выдержу, я вот сейчас приду домой и плакать буду, — сказала тихим, ужасно жалостливым и слезливым голосом мама, обращаясь к Насте, вся материнская фигура и аура приняли печальные образы, а глазам её как будто вдруг подвели резкости и слегка увлажнили. — Все плакать будем, и отец будет, и Муся будет... — Ну, мам, — состояние матери само собой переливалось к дочке, Настя не знала что с собой поделать, обе очень растрогались, искренне и на полную распереживались из-за расставания. Настя, при своей огромной чувственности, редко выпускала её наружу, лишь маленькими порциями, дольками, частичками. Они одновременно потянулись друг к другу, замерли в тесных объятиях, успокаивая друг друга. Секунды стали тягучими, чувства растворяли время. — А ты будешь плакать? — спросила мама. — Конечно буду, — она уже и понемножку начинала, мама обладала невероятно прокачанным умением вытягивать на себя в обильных количествах слёзы раньше времени. Ведь сейчас вообще трагедия, лето кончилось, а через несколько дней дочке снова придётся учиться, только уже ещё и в ВУЗе в окружении незнакомых людей! — Комната твоя одна без тебя останется... Приду в твою комнату и плакать там буду... Не пойду на работу, ведь нет любимой доченьки, Насти рядом, Настеньки, Настюши, Настюшечки, Настюшеньки, Настюлюсички, зачем куда-то возвращаться, спешить?.. Буду одна, в темноте, на полу, рыдать... Ну, ладно, это всё прозаично, не будем о грустном, да? Я понимаю, не хочется тебя собой нагружать, — приободрилась и посветлела мама Насти, девушка почувствовала, что тело матери вновь окрепло. Но вдруг: — А всё-таки плакать-то я буду, вся изревусь, все утонем в моих горьких слезах, и дядю Гришу с тётей Таней с нижнего затопим! — мама снова размякла и с голосом навзрыд затянула минорную струнку. Мирное прощание превращалось в комичный пассаж — конечно, видно было, что она чуть ли не с самого начала намеренно переигрывает и дразнит Настю своими чересчур плачевными эмоциями, но дразнит всё-таки не только её. — Ну хватит, мам, всё равно мы говорить по телефону будем, в скайпе видеться. Вы на выходных прилетать будете. — Ох-ох-ох... Ладно, хорошо, хватит нежностей, — они снова спокойно уселись, на мамином лице слёз как будто и не было, — сама справлюсь, — сказала она в довесок наигранно-обидчиво, но откровенный цирк тут же решила закончить. — Вот это ты кстати хорошо вспомнила: не забывай звонить пока едешь, каждый час звони! Я сама буду звонить, только попробуй не взять трубку! Не ставь на «без звука» и держи телефон всегда при себе. — Да, хорошо, — Настя слабо улыбалась, утирая глаза рукавом.       Последние минуты шли. Настя с мамой сидели в молчании. Тише травы было во всём вагоне, из-за окна еле доносились разнородные приглушённые звуки.       В поезде было не теплее и не холоднее, чем снаружи. — Смотри, даже кандёр есть, — мама показала пальцем на потолок, где располагался кондиционер. — Только наверное пока не работает. Да, неудобно его со второй полки включать, но зато хоть он вообще есть. Сейчас, ближе к ночи его наверное включат, жарко станет, так что одевайся посвободнее, никого здесь стесняться не надо, — Настя кивнула. — Если будет душно нестерпимо, у тебя даже можно вон окошко открыть, — мама обратила внимание на фрамугу. — О-о-ой... — выдохнула она, — ладно, что ещё надо сказать? Ах, да, точно, — она отвернулась, полезла в свою сумку, достала ридикюль и из него несколько купюр. — Вот, держи на время поездки. Нужно будет ещё — проси у дяди Серёжи, — она протянулась к левому дивану, где стояла Настина сумка, и умело и проворно запихала всё в один из карманов.       У Насти в подобные моменты случался диссонанс — с одной стороны, она уже понимала, что в обществе как-то многими не принято брать и давать деньги в открытую, и стеснялась из-за этого, а с другой стороны — ведь это же рамки семейного микросоциума, и сама Настя денег ещё не зарабатывала, брать их у родителей это нормальная и естественная практика. Среди двух равнодействующих концепций поведения обыкновенно побеждала старшая, и сегодняшний случай не был исключением. Настя просто приняла эти деньги. — Не лимонь такую рожу! — мило гавкнула ей мама. — Давай ещё все сумки, какие не понадобятся, в сиденья спрячем, что им тут стоять мешать...       Мама встала сама и подняла Настю с дивана, пригнулась, что-то поколдовала у диванчика и открыла его — внутри было много свободного места. Туда они вдвоём, запыхавшись, за минуты две всё-таки уместили обе большие сумки и закрыли крышку обратно, а пакет и Настину личную сумку положили сверху. Мама хотела снова присесть, но по коридору зычным баритоном прозвучало: — Просим всех провожающих выйти из вагона, поезд скоро отправляется!       К ним в купе вскоре зашёл тот проводник, что принимал билет у входа. Дежурно улыбнувшись и сделав выпроваживающий жест рукой, объявил им в проходе: — Провожающие — на выход.       И пошёл дальше.       Затишье сокровенных расставаний прерывалось, в вагоне снова завелись громкие разговоры и шуршания. — Ну, ладно, — сказала в заключение мама, они с Настей встали. — Не скучай, не забывай нас, звони, — они ещё раз обнялись, мама смачно поцеловала её в щёки, — Всё, люблю тебя. Пока. — Пока, мам, я тоже люблю тебя! — они обе вышли в коридор. Все немногочисленные провожающие покидали вагон. — Я сейчас ещё постою тут, под окном, сейчас, выйду... — сказала Насте мама напоследок и пошла на выход. Настя проводила её взглядом, обернулась посмотреть в другой конец вагона — и увидела там выглядывающего из своего купе дядю Серёжу. Тот яростно замахал и закивал головой в ответ. Настя тоже помахала ему, после чего села обратно на правый диванчик к окну.       Всё, она осталась одна. К ней так никто и не подсел, это ей показалось несколько странным, но всё-таки, наверное, так и лучше. Она думала о маме и о том, как проведёт в пути эти семь дней.       Мама очень скоро появилась за окном и помахала Насте — её можно было хорошо развидеть, стекло было вычищенным и почти идеально прозрачным и не запотевшим. Из диспетчерской вроде как что-то объявили, но до Насти это из-за толстого стекла и гама снаружи не дошло, только каким-то эхом-следом.       На перроне было темно, фонари освещали отдельные его участки, много ещё людей стояли и махали поезду в свои окна, пытались до них допрыгнуть, посылали воздушные поцелуи тем, кто уезжал.       Настя улыбалась маме, смотря в окно; мама, кажется, не сдержалась, и всё-таки заплакала.       Поезд тихо тронулся.