Два обола

— Я устал. С экрана хмыкнули. Хмык был крайне многозначительным и в то же время снисходительным. Из того рода хмыков, которые порождают лучшие друзья, когда слышат знакомую шутку, где им по сценарию предписано повести себя конкретным образом. Сценарий отрабатывается многими годами знакомства, полируется до совершенства, для достижения поистине идеального баланса. Кому-то может показаться, что хмыкнуть вот так вот — легко, но, хмыкни кто другой, и вся сцена потеряет свое очарование. То самое, которое, как розовым облаком, окутывает идеальную книжную дружбу. По глубокому убеждению Кенмы, в этом всем с самого начала очарования был симпатичный ноль без палочки, но об убеждении своем он никому не сообщал, и в дальнейшем сообщать не планировал. Во-первых, это бы сразу означало полное и безоговорочное поражение перед хмыками Куроо. Во-вторых — уже первого более чем предостаточно. Те, кто сомневаются, просто никогда не слышали, как хмыкает Куроо — так пакостно, словно душу вкладывает. Кенма был бы рад присоединить самого себя к этой счастливой части населения, но его ехидную рожу приходилось терпеть вот уже двадцать с лишним лет, и впереди угрожающе маячили следующие двадцать. По крайней мере, предпосылок к тому, чтобы история не продолжалась, не было. История предполагала, что на этот многозначительный хмык в исполнении Куроо Кенма немедленно ответит как минимум язвительной репликой, но Кенма в этот раз смолчал. Вообще, спускать такое было нельзя — последствия слишком велики, но что поделать — руки Кенмы были заняты, как и голова — тем, куда пристроить огромную стопку дисков. Его молчание спровоцировало сразу две вещи: первая — Куроо начал довольно улыбаться, вторая — решил продолжить издеваться. Ничего из предписанных канонов идеальной дружбы Кенма на своей шкуре не испытывал: все их знакомство с Куроо состояло из ленивых перепалок, хмыков и подколов, и сейчас у Куроо была фора. Кенма потом нагонит, естественно, но сейчас все же было обидно. Улыбка на лице Куроо стала еще шире. Кенма раздраженно сунул телефон в карман — оттуда сразу же послышался смех и нарочно возмущенное: — Эй, а как же мое зрелище? — из кармана что-то хрустнуло — Куроо наверняка распаковал пачку чипсов. Кенма тяжело вздохнул. — Завали. — Нет, я просто считаю, что заслужил посмотреть, как ты ноешь о том, что устал, когда въехал ты…позволь… две недели назад? Три? — Две. И это ты выбрал этот хламозник, — еще более раздраженно ответил Кенма, убирая с полки старую фотографию — видимо, предыдущих владельцев, или совсем-совсем предыдущих. Таких тут по его приезду была уйма: убрать все сразу было лень, вот он и жил терпеливо под взглядами мальчишек с фотографий, пока не заработал себе паранойю и зуд до уборки. Куроо хохотал до слез, говоря, что лень Кенмы достигла своего апогея, раз тот поленился даже комнату прибрать после переезда, и поспорить с этим было нельзя. Сам Кенма, правда, называл это равнодушием, но к концу второй недели ему действительно начало казаться, что за ним постоянно наблюдают. Никогда не страдавший от чистоплюйства и без зазрения совести спихивавший на Куроо уборку Кенма внезапно загорелся желанием или съехать (что в его положении было не вариантом), или выдраить жилище сверху донизу — что он и делал который день под многозначительные хмыки Куроо. А убирать тут было что, о чем ему не забывали со злорадством напоминать. Ну и ладно. Ну и пожалуйста. Поспешать лучше медленно, Кенма знал эту истину как свои пять пальцев. Фотографии были сняты первыми, рассованы по полкам или скинуты в ящики, которые планировалось спустить на первый этаж к бабуле, которая дом и сдавала. Вместе с фотографиями Кенма скинул стоявшие ровными рядами книги, покрытые толстенным слоем пыли, безжалостно отправил в мусорку давно пробитые мячи, валявшиеся под диваном. Покопался в древней технике — самый интересный момент в его заселении. Опробовал плеер, созданный где-то на заре веков, померил наушники-банки, которые уже лет десять никто не выпускал. Благо, хоть одежды в наследство не досталось. Он даже вынес в коридор оставшиеся игрушки — двух зайцев и большого медведя. Из всего хламья решено было пощадить только старые настольные игры — их заставил оставить Куроо: обещал заскочить, чтобы сыграть и отпраздновать новоселье, но скакал он все как-то мимо уже две недели. Переезжать было очень тяжело. Во всех смыслах из существующих. День, когда Куроо позвонил в доставку пиццы, не спросив Кенму, и стал началом конца, но сейчас Кенма уже почти смирился. Первые два дня он почти жалел о своем категоричном заявлении «или я, или эта…с ананасами», которое, к счастью, так и осталось невысказанным, но нутро жгло так, будто он действительно это выпалил. Никогда бы не думал, что будет скучать по бесконечным картонным коробкам и сладковатому запаху ананасов, но… …Но Куроо, выпустившись из старшей школы, быстро переехал из отчего дома, да его и не особо удерживали. Кенма и глазом моргнуть не успел, как уже он сам стоял с дипломом выпускника. В университет он поступил как-то подозрительно играючи и уже предвкушал, что карма приготовила ему за слишком легкий третий год старшей школы. Вот тогда Куроо и предложил ему переехать к нему. Будет весело, говорил он. Как в детстве, говорил он. Не врал. Все действительно было почти таким же, только вместо игрушек, детских пилюль и докторских наборов совершенно реальные таблетки от головной боли, энергетики, снова таблетки, приставка, сон, энергетик, таблетки, ор Куроо, что так жить больше невозможно и терпению его настал конец. Когда конец и правда настал (не конец Куроо, но он правда был угрожающе, до пару раз приезжавшей «скорой», близок), оба еще несколько недель рефлексивно дергались, как тараканы, которым отрубили головы. Первые два месяца они только и делали, что спали, и за это время Кенма начисто забыл время, проведенное в университете: времени уже прошло порядком, а он не вспомнит даже как звали соседа, что постоянно сидел с ним за одним столом. А когда они встали, пришлось признать, что за все в этой жизни нужно платить, и за еду тоже. Если подумать, дольше, чем с Куроо, Кенма жил только с мамой и папой, но жить с Куроо оказалось не в пример удобнее. Во-первых, он был идеальным будильником: вставал ровно в семь утра. Кенме нравилось слышать, как в соседней комнате все начинает грохотать и падать — Куроо, если поблизости красоваться было не перед кем, мог споткнуться не просто о свою ногу, а за саму идею о подножке, и редкие утра не озарялись его ругательствами. Кенме нравилось, потому что после этого он блаженно засыпал с мыслью, что ему-то вставать еще нескоро. Во-вторых, Куроо убирался — это у него было еще с детства, а в университете превратилось в настоящую манию стерильности. Сходить с ума и выставлять продукты по цветам ему никто не давал, а вот тряпку в руки — пожалуйста, сколько угодно. Зато готовил он так отвратительно, что одним только запахом его варева можно было мертвых поднимать, так что всю заботу о готовке Кенма взял на себя. В-третьих — это было хорошо. Кенма мог бы назвать много определений хорошего. Ведь хорошо может быть очень по-разному. Кенма нёс к себе в комнату горячий чай, дуя на пальцы и оставляя под ногами лужи, которые тут же стирал носком, за что Куроо ругал его так, что посуда тряслась, но это не мешало ему хвататься за тряпку и вытирать пол по новой. А в выходной утром Кенма подскакивал от этого самого запаха — тревоги, опасности, запаха готовки Куроо, — мчался на кухню, чтобы предотвратить очередной коллапс духовки, потому что денег на новую у них не было — Куроо только с несколько дней назад микроволновку окончательно угробил. Временами уходили гулять каждый со своими друзьями, при поездке к родителям передавали подарки, вели общий семейный бюджет. Ленивым осенним вечером они садились перед телевизором играть в приставку или смотреть фильмы, советовались по поводу работы, играли в настольные игры — им всегда было чем заняться. Иногда они шутили, что многие браки не выдерживают столько, сколько выдержали они. Бок о бок почти треть всей жизни — это только переехав Кенма посчитал их годы совместного проживания. До того ему в голову это просто не приходило, и он считал это добрым знаком. Хорошим. Самым правильным определением «хорошего». Когда все настолько просто, что ты не задумываешься над тем, что может быть сложно. Кенма нравилось это чувство, словно он попал в само течение времени — вязкое, как кисель, и комфортное, как одеяло. Идеальная ниша: хорошая работа (Кенма правда увлекся разработкой сюжетов для видеоигр, тем более, что работать ему можно было удаленно, появляясь в офисе пару раз в месяц — просто показать, что живой), стабильный доход, нормальный, ухоженный дом, комфортная компания Куроо. Да. Пожалуй, это — то самое слово. Комфортный. Если что когда-либо и могло разозлить Кенму, так это потеря комфорта. Свою злость он контролировать не умел по все тем же причинам — злился слишком редко, потому как-то не было повода развить навык. В такие моменты он становился похожим на кота, которого отвлекли от поедания корма тем, что с разбегу прыгнули на хвост. И Куроо приземлился на несчастную воображаемую часть тела, как Кенме казалось, пару лет назад, но на самом деле это было совсем недавно. Просто будто само время с тех пор шло иначе, самым возмутительным образом. Куроо нашел новую работу. Что само по себе было для Кенмы фактом радостным: тот часто жаловался, что платят ему мало за то, сколько он должен выслушивать от начальства, да и сам он, стоит признать, был специалистом слишком хорошим для той паршивой конторки, куда он устроился сразу после университета. Нерадостным было то, что Кенме он об этом не сказал. По личному мнению последнего, это было провалом: догадаться, что что-то изменилось, смог бы и дошкольник. Куроо, подрывавшийся еще до рассвета, тихо шуршащий чем-то в соседней комнате, а потом бесшумно выскальзывавший на улицу еще в полной темноте напугал Кенму если не до ужаса, то как минимум до легкой тревоги. Личный банковский счет внезапно пополнился крупной суммой — Кенме, который до того тянул их двоих, пришлось бы вкалывать пару месяцев, не отрываясь от компьютера. Новые вещи — духовка, микроволновка — появились будто из воздуха. Кенма не выдержал: — Просто скажи мне, что ты не задолжал мафии, не связался с наркотиками или проституцией, и я успокоюсь, — попросил он однажды за ужином, и Куроо от неожиданности уронил кусок пиццы мимо тарелки. Запах ананасов в кухне будто стал резче. Ах да, еще момент: они всегда заказывали сырную. Всегда, сколько Кенма себя помнил — но не последнее время. Потому что в последнее время Куроо приходил домой с двумя: сырную отдавал Кенме, с ананасами оставлял себе. Вот так секрет был раскрыт, а Кенма получил первый, пока почти незаметный укол в сердце. Жизнь продолжалась. Они, наконец, смогли сделать небольшой ремонт в квартире — просто докупили мебели, перевесили шторы, починили стиральную машинку, которая выла свою лебединую песнь с самого последнего курса университета. Кенме был куплен новый ноутбук, и он все никак не мог достать в себе чувство радости — только ощущение, что его пытаются задобрить. О самой своей работе Куроо рассказывал мало, по факту — ничего, а вот истории выдавал со скоростью пулемета. Кенма будто вместо Куроо каждое утро поднимался в лифте с одним и тем же парнем, который каждый раз спрашивал его, на какой этаж, и каждый раз нарочито удивлялся, что на семнадцатый. Или вот история со старым знакомым, еще с универа, за которым Куроо носился электровеником, ты бери-бери пиццу-то, что застыл. Ананасы Кенма искренне ненавидел, и никакие байки этого факта поправить не могли. И к новой работе Куроо он радостных чувств тоже не питал. Куроо ускользал от него: медленно, почти незаметно, но с каждым днем все дальше и дальше. Сначала он приходил домой позже, потом среди ночи, потом звонил и предупреждал, что останется на работе или у друга. Невелико преступление, не Кенме судить, но что-то неумолимо надвигалось, пока в один день не случилось страшное. У Куроо появилась жизнь помимо Кенмы. Как всякий уважающий себя стратег, тот предугадал это еще когда был ребенком, но никак не мог знать, в каких обстоятельствах их пути разойдутся. Они больше не ездили к родителям в гости, не устраивали генеральных уборок по воскресеньям — были деньги нанять уборщиков, не считали каждую копейку — ко всему этому внутренне Кенма был полностью готов. К чему он не был готов, так это к ощущению леденящего одиночества — просто не знал, что это такое, как оказалось. Оказалось, что неприятно: сидеть с самым близким на свете — иногда, как Кенме казалось, даже обременяющее близким, — человеком за одним столом. Говорить с ним и знать, что тебя не слышат. И все равно говорить: ну, может, вот сейчас, в следующую минуту точно. Он устал переживать за Куроо: темные круги у него под глазами становились чернее и чернее, он задерживался на работе чаще и чаще. Предложить тому оставить работу Кенме не хватило духу. Он бы и к себе такого отношения не стерпел. Да Куроо и не спрашивал его совета. Кенма, сжав зубы и пронаблюдав сию картину еще некоторое время, сделал соответствующие выводы и вскоре за ужином (это снова была пицца) спокойно сообщил Куроо, что съезжает. Куроо эта новость удивила, но с жильем он обещал помочь и помог: комнаты, которые сейчас занимал Кенма, были им перехвачены за считанные минуты до того, как их попытался забить другой покупатель, и за какие-то копейки. Достал откуда-то маленький внедорожник, на коем не менее шести раз мотался из одного конца города в другой, перевозя вещи Кенмы — за столько лет накопилось такое количество барахла, что было стыдно говорить. Куроо шутил, что оказалось, что это Кенма жил в его квартире, а не он сам: после его отъезда там стало почти стерильно чисто. Куроо помогал, шутил, но ни разу не предложил Кенме остаться — и тому этого было достаточно, чтобы быть уверенным в своем решении. Взрослую жизнь Кенма принял с вызывающим уважение спокойствием: в конце концов, то, что когда-нибудь ему нужно будет жить одному, было просто делом времени. — Кенма!.. Кенма, вытащи уже меня, надоел! Я всем расскажу про древнюю жвачку в твоем кармане! Я сейчас повешу трубку! Вешаю! — Тогда пока, — достав телефон, он быстро завершил вызов. С Куроо потом придется разбираться, да и не виноват он. Кенма разозлился сам на себя, слишком погрузившись в раздумья. Зато, пока он думал, комната стала хотя бы немного чище. Несмотря на то, что Кенма более чем свыкся с жизнью в просторной квартире, переезд в две комнаты (он искренне думал, что Куроо шутит, когда предлагал этот вариант) не стеснял его в плане пространства и никак не сделал жизнь легче относительно уборки. В его новом доме были иные масштабы, сразу бросался в глаза размах другой, прошлой эпохи. Две комнаты, которые занял Кенма, в сумме могли сойти за одну небольшую квартиру. Ванных в доме было четыре, никто за них не дрался — может, дело было в том, что жили в нем поначалу только Кенма и сама старушка владелица. Он переехал сюда около двух недель назад, но освоиться, по правде сказать, все еще не успел. Дом был старый, начала двадцатого века: старушка, что отдавала ему ключи, а сама жила на первом этаже, и рассказала ему об этом. Он мог бы сильно выделяться, если бы стоял где-нибудь в центре Токио, но, к счастью, стоял он по соседству с небольшим озером, практически неприметный рядом с такими же старыми и величественными домами. Красная черепица кое-где слетела, каменный забор и железные ворота поросли мхом, но это даже придавало дому некоторый шарм. Хотя Куроо, когда они впервые прибыли на место, поежился. — Внутри вроде как получше, — буркнул он ему виновато. Кенма не понял. — А здесь-то что не так? — его все устраивало еще когда они вошли во двор, скрипнув калиткой. С земли взлетела небольшая горка желтых листьев. Куроо сердито оглянулся и вздрогнул, увидев затянутые плющом каменные скульптуры. Закутался поплотнее в пальто и закатил глаза в ответ на невысказанный вопрос на лице Кенмы. — Не знаю, — зло ответил он. — Не по себе немного. — Ты же говорил, что уже смотрел Астрал. Сказал бы сразу, переключили на что другое. — Ой, иди ты. Кенма, проработав в гейм-дизайне и разработках столько лет, не впечатлялся пугающей атмосферой от слова совсем — слишком хорошо знал, что за этим кроется. В этом же случае не крылось и вовсе ничего. Но дом был красивым — на фоне серого-серого неба алая крыша будто горела, черные окна же наоборот, будто совсем не пропускали свет. Оценивать такие штуки с первого взгляда он уже давно научился. Еще и записал самому себе подумать над тем, чтобы впихнуть его возможно куда-нибудь, он еще обсудит это на работе. Куроо оказался прав только когда их провели в сами комнаты. Столовая, ванные, холл изнутри были оскорбительно обыденными после такого вступления: зашитые гипсокартоном стены, лестница, которую явно недавно переделывали, новенькая мебель. Кенма почти разочаровался в идее копаться в этом доме дальше: все здесь было слишком современное после таких древних фасадов. Единственной уступкой антиквариату стал относительно большой, по плечо Кенме, резной кукольный домик с настенными часами. По словам арендатора, эту то ли игрушку, то ли украшение сделали своими руками первые хозяева особняка — Кенма восхитился тем, насколько людям в то время было нечем заняться. Сразу можно было понять, что это полноценная и очень точная копия особняка со всей прилегающей территорией. И в то же время бросались в глаза отличия: сейчас дом был насквозь отремонтированным, а ювелирная проработка всех деталей, всех комнат дома давала четкое представление, каким был этот дом до ремонта. Не то чтобы Кенме не нравилось, каким он стал после. Нет. Но временами, когда делать ему было нечего — а первую неделю только так и было — он спускался на первый этаж и долго рассматривал искусный макет: включал и выключал свет, глядя, как меняется облик, протирал пальцем резное пианино, слушал, как часовые стрелки отсчитывают секунды. За неделю он изучил этот домик вдоль и поперек: как сидят маленькие манекены за обеденным столом, где находится его комната и что в ней было раньше — ничего интересного. Ему даже в какой-то мере захотелось поработать, и он дважды за неделю появился в конторе — ближайшие полгода можно было там и не мелькать. Макет был чарующий и будто бы не отсюда, практически и не мешал, а по ночам — Кенма обнаружил это совершенно случайно, когда спускался в общую столовую, — он, если его завести, играл красивую колыбельную. Но колыбельная никак не могла помочь ему с уборкой, а она, к сожалению Кенмы, сейчас была в приоритете. Выйдя на улицу, он окинул взглядом двор: пусто, серо, ни одна живая душа в такую морось на улицу носа не кажет — лучшая погода для прогулки. Закрыв калитку и шагая до мусорки, он мысленно считал, что еще ему нужно сделать: осталось вынести всего два пакета с хламьем, и он устроит себе замечательные полтора часа в полном одиночестве. Стукнула резина о железный пол, Кенма нетерпеливо отряхнул руки. Почти у цели. — Что делаешь? Даже несмотря на то, что все неожиданные моменты в ужастиках Кенма выдерживал с ледяным спокойствием, здесь его привычная сдержанность дрогнула. В прямом смысле. Сердце прыгнуло в горло, спину будто облили холодной водой. Он едва не прикусил себе язык, дернувшись. Вот на таком и строятся скримеры, ему ли не знать. — Я тебя напугал? Ты же только что на меня смотрел. — А, да… — промычал Кенма невнятно, переводя дух. — Да… — Новенький, да? Видимо, ты совсем недавно переехал, раз я тебя раньше тут не видел. Тебя как зовут? — Кенма. Кенма Козуме. — Кенма-сан, да? А сколько тебе лет? — Нет, никаких «Кенма-сан», просто Кенма. Неважно… — Кенма все никак не мог успокоиться. Мальчишка, сунув мячик под мышку, непонимающе уставился на него. Хотелось спросить, ему что, двенадцать, заводить друзей на улицах, но ростом он был выше Кенмы минимум на две головы. — А я Лев Хайба! Ты здесь надолго, Кенма-сан? — Как знать… — Кенму неприятно зацепило, что его просьбу полностью проигнорировали, но он смолчал. — Хорошо бы, если бы надолго — здесь так скучно, практически никого нет, — пожаловался Лев, пока Кенма неспешно пошел в сторону дома, думая, не сам ли Лев виноват в том, что всех распугал. — Я пройдусь с тобой. — Ладно, — по правде говоря, новые знакомства сейчас Кенме были совершенно ни к чему — со старыми бы разобраться, но не грубить же человеку прямо в лицо. — Пока все хорошо, — заключил он. Пока — а потом я дойду до дома, и сегодня, наверное, придется отложить прогулку. Обидно, конечно, но не смертельно. День просто не заладился. — Отлично, — широко улыбнулся Лев, подстроившись под его шаг. — Ты из этого старого особняка, Кенма-сан? — Кенма кивнул. — Там же никого нет. Знаешь, Кенма-сан, говорят, там водятся привидения. Я знаю, это правда. Нехорошее про него говорят в округе, жуть, аж в жилах кровь стынет. Как ты там вообще живешь? — Спокойно? – полувопросительно отозвался Кенма. — Там евроремонт и нет никаких привидений. — Что-то не слышал я про евроремонт! — М. А я — про привидений. — И не скучно тебе в том доме? — удивленно продолжил Лев. — Все нормально, — ответил Кенма, — мне не скучно быть одному. Спасибо Куроо за многолетнюю практику. Ладно, это было действительно грубо. Кенма цыкнул и нахмурился. Вот испортил же настроение сам себе, и других людей не надо. Лев, замерев на секунду, наклонился к нему. — Всем скучно быть одним. Кенма даже остановился от удивления, Лев же, прошагав по инерции еще пару метров, тоже затормозил. — Чего? — А? Вздохнув, Кенма безмолвно нагнал его. — Нет, извини, — пробормотал он, пройдя пару шагов — Лев шел рядом, перекатывая мяч в руках и слушая, что он говорит. — Просто плохой день, вот и настроения нет. — Настроение — дело наживное, — философски выдал Хайба, смешно нахмурив брови, — его и поправить можно. Любишь игры? — Смотря какие. — А какие? Кенма задумался: список был большим, выделить что-то одно было сложно. Хвалить собственные работы он не хотел, поэтому перечислил привычную классику: — Ничего особенного. Metal Gear, BioShock, Resident Evil. Skyrim…все еще одна из лучших игр в своем жанре, хотя графика, конечно, ушла далеко вперед. Fallout неплох, еще мне нравится… — Кенма разговорился, сам не заметив, как это случилось. Куроо еще в школе говорил ему, что, если ему дать тему, которой он горит, болтать он будет не умолкая. Кенма с ним все же согласен не был: его спросили, он отвечал, а неполный ответ всегда звучал как неуважение к собеседнику. Лев замедлил шаг — расстояние в двадцать метров до двора они шли пять с лишним минут. А потом холодок пробежался по коже: резко, колко. Кенма замолчал. — Закончились, да? А больше ты ни во что не играл? — с интересом спросил Лев. Кенма накинул капюшон на голову — поднимался сильный ветер. — Играл. Слишком много всего. Извини, что уболтал. Только потому, что его слушали. Позорище. — Ты классно рассказываешь, не извиняйся! А можем мы с тобой как-нибудь сыграть? Ты меня научишь, я быстро все схватываю! В компьютер, я, правда, не играю, у меня с этим плохо… — погрустнев, признал Лев. — Я больше люблю живые игры. — Живые? — переспросил Кенма. — Вот ты глупый, Кенма-сан! Волейбол, конечно, — красноречиво подбросил мяч Лев. Кенма закатил глаза. — Ясно. — Ты в него и не играл, по тебе видно, — махнул рукой Лев. — Вообще-то, играл. Просто сейчас как-то все равно, — пожал плечами Кенма. Об их с Куроо прошлом в средней и старшей школе он вспоминать не хотел. И отношения налаживать с еще одним знакомым тоже желанием не горел, в другой раз. Просто не сегодня. Сегодня он не может. — Ого! Может, сыграешь со мной? — Прости, Лев, не сейчас. — Кенма распахнул калитку. — Но может быть как-нибудь. На самом деле в волейбол он играть не планировал, но не грубить же в лицо. Может, со временем он сможет перетянуть его на свою сторону и сделать поклонником видеоигр — несерьезные планы, но все-таки планы. Уже веселей. — Еще увидимся, Кенма-сан! Все-таки, он совершенно разучился быть один. А может никогда и не умел, уже сложно было понять. Лев помахал ему на прощанье и скрылся в тумане аллеи. Окадзаки-сан, сидящая в своем безумно пестром желтом кресле, приветливо улыбнулась Кенме, когда он вошел в дом. — Козуме-кун, а у меня для тебя новости, — начала она, когда Кенма подошел к шкафу повесить парку. — С завтрашнего дня у тебя будут соседи. Целых двое… что с тобой? Зуб заболел? День определенно не задался. А от мысли, что с кем-то придется делить свою роскошную ванную, комок подкатывал к горлу. Ну вот, будьте аккуратнее со своими желаниями. Так боялся одиночества — пожалуйста, возмещение в тройном объеме. Кенма не верил надежде, многократно убедившись на собственном опыте, что его аура притягивает только и только неугомонных энерговампиров — ни единого голоса разума в его окружении, кроме него самого, не было. — Нет, все хорошо, — нет, все плохо, но об этом Кенма не решался сказать — не его же дом, — просто устал после уборки. — Решил все-таки убрать тот беспорядок? Вот молодец, нечего со старьем дело иметь. Он, сдерживаясь и успокаивая себя мысленно, прошел мимо домика и отбивающих восемь вечера часов, по лестнице прямо в свою комнату. Два мешка с мусором были позабыты — пылиться им там еще с неделю. Кенма включил телефон, проверил сообщения и, упав на кровать, принялся считать трещины на потолке. За окном поднималась настоящая буря: про себя Кенма порадовался, что не пошел гулять, а еще одолевало смутное беспокойство за Льва — дошел ли он до дома? Вроде как должен был, говорил же, что живет тут неподалеку. Проснулся Кенма в полночь — даже в его комнате отчетливо был слышен звон часов на первом этаже, хотя Кенма, сколько жил в этом доме, никогда не обращал на это внимания. Может, потому что практически все время проводил в наушниках и за компьютером — ничего удивительного, что он был глух ко всему окружающему миру. За окном была непроглядная чернота, но по стеклам ничего не стучало — буря закончилась. Чертыхнувшись, что заснул так не вовремя, он вылез из кровати, вслепую переоделся и поспешил на первый этаж в ванную. Не видно было ни зги: Кенма поленился искать выключатель света, и пробирался к ванной на ощупь, кряхтя, ойкая, по пути сбивая мебель и пальцы на ногах. Окадзаки-сан уже привыкла к его ночным походам по дому, но он все равно старался вести себя как можно тише, в ванной это было провернуть куда легче: он быстро почистил зубы, умылся и вышел назад в холл. Часы умолкли, только тихое тиканье наполняло коридор. Кенма, шурша тапками, пошел к лестнице, на ходу выключил свет в домике и, зевая и едва ли не падая от усталости, поплелся в свою комнату.

***

Кенма стоял у калитки и раздраженно грыз леденец. Если бы он курил, то точно бы к этому моменту приговорил как минимум полпачки, но ничего подобного. Только грыз зло уже пустую палочку от чупа-чупса, оглядывался на дом и быстро проматывал ленту сообщений. Так быстро, что ничего не читал. Ему и не нужно было — он все их знал наизусть. Из дома донеслись радостные возгласы. Кенма сунул телефон в карман и глубоко вдохнул, стараясь успокоиться. Не нужно портить вечеринку. Не нужно портить вечеринку, которую устроили его новые знакомые. Еще слишком рано, чтобы пускать на ветер отношения с ними. Их было двое, и они заняли по комнате каждый, по обе стороны от Кенмы. Первым был Инуока. Он жил ближе к концу коридора, заняв солнечную и восточную сторону, и вот уже сколько дней как Кенма подскакивал в шесть утра вместе с ним — и не он один. За это время он усвоил правило: поднимается Инуока — поднимаются все. Пол под футоном Кенмы потряхивало от прыжков во время утренней зарядки, стены угрожающе тряслись, Кенма, в душе воя, как полицейская сирена, натягивал подушку на голову, пытаясь заснуть. Потом, пожелав за завтраком доброго утра — хотя у кого оно было после такого добрым, Кенма не имел понятия, — Инуока начинал собираться на занятия. На занятия ему нужно было стабильно к одиннадцати. Да, Кенма тоже не понимал, зачем нужно было вставать именно в шесть, но с указаниями не лез и с участью своей почти смирился. Все-таки Инуока не был настолько раздражающим: совсем зеленый студент, который радовался, что нашел дешевое и довольно комфортное жилье, и налетать на него, с ходу обрушивая суровую правду о жизни реальной, Кенма не хотел. Это было бы все равно, что сказать ребенку, что Санта Клауса не существует. Даже Кенма не был настолько бессердечным. Изучал Инуока химию, и как только он сообщил об этом Кенме, тот устало понял, кого ему Инуока напоминал с самого начала. Ну, точно — у Куроо глаза горели точно так же бешено, только подскакивал он не в шесть утра, а в семь. С мыслями, что новое поколение уже успело потерять всю завещанную им мудрость, Кенма отвлеченно отвечал на стандартные вопросы и думал, проблема в химическом факультете Токийского или все-таки в людях, которые туда поступают. Так и не найдя ответа на этот животрепещущий вопрос, он выслушал подробное расписание занятий, их оценку, и то, как же круто там учиться. Все это ему перевели. Сам он не понял ни слова из того, что ему сказали, и за неделю ситуация не улучшилась. Инуоку понимали все, кроме него, а лучше всего его понимала Окадзаки-сан — сказала, что акцент откуда-то с юга, но у Кенмы все еще сохранялись подозрения, что парень не японец. А для сомнений были основания и помимо его совершенно невыносимого языка. Ростом он был очень высок, не ниже Куроо, но не гордился этим, жил себе совершенно спокойно в своем углу, и, если не считать раннего пробуждения и любви к бессмысленным разговорам, был вполне приятным парнем, который не доставлял проблем. Со вторым было чуть сложнее. Он занял ближнюю к выходу на лестницу комнату, и Кенме волей неволей пришлось познакомиться с ним, потому что просто тихо добежать до лестницы не получалось. Теперь каждый раз, когда Кенма проходил мимо, Хината выскакивал из своей комнаты, как чертик из табакерки, и ходил за ним по пятам всюду, кроме туалета. Туалетов он, по ему одному известной причине, боялся. Сейчас Кенма с некоторым замиранием сердца каждый раз ждал, как Хината выпрыгнет из своей комнаты — встрепанный, будто только что встал, в смешном оранжевом свитере с медвежонком, который явно покупался на ребенка, — и вприпрыжку будет следовать за ним. Кенма впервые со времен университета был близок к тому, чтобы завести друга. А друзья ему сейчас очень были нужны. Шоё это, видимо, чувствовал, практически никогда не покидая Кенму дольше, чем на пару часов. — Будем теперь с тобой вместе долго-долго сидеть, — смеялся он, забираясь с ногами в кресло-качалку Кенмы. Тот только хмыкал. — Очень хорошо. — Хорошо? — Ага. Уютно. Так и вечность можно просидеть. — Звучит заманчиво. Нет, скажи кто-нибудь Кенме, что второй сосед, который даже не соизволил появиться за завтраком в первый день, так удивительно быстро найдет к нему верный подход, Кенма бы, наверное, сбежал куда подальше. Уж больно все это пахло подставой. Но даже если и так, сейчас Кенма уже не мог найти в себе силы это сделать. Прогнать Шоё было все равно, что согнать кота с больного места. Вообще, это Хината с ним познакомился: Кенма тогда сидел за компьютером и едва ли видел, что происходит вокруг, как вдруг рядом с ним возникла кружка с ароматным малиновым чаем, а с другой стороны — печенье на аккуратной красной тарелочке. По соседству, обхватив колени, сидел мальчик — не больше лет пятнадцати, и вряд ли выше самого Кенмы, — и внимательно, с лукавой улыбкой, наблюдал за ним. Кенма надкусил печенье. Вкусно. — Тебя как зовут? — спросил его сосед. Так Кенма впервые услышал голос Хинаты — честно говоря, куда более низкий, чем который ожидаешь от подростка. Хината задал ему много вопросов в тот день, и на следующий день. Как его зовут, где он учится или работает, чем увлекается, есть ли у него друзья, а что он сейчас делает, а может ли он показать. К его разработкам обычно никто внимания не проявлял, кроме Куроо, и Кенма буквально почувствовал, как его тянут за язык. Целый день он рассказывал о своих новых зарисовках, о идеях к новой игре — и только под вечер понял, что знает этого парня всего день. Значит, точно изголодался по человеческому общению: сначала тот долговязый, теперь вот Шоё. Хорошо, что тот хотя бы постоянно бегал в свою комнату за печеньем, грел чай — прогнать его Кенма просто не мог. А потом кинул взгляд на часы и едва не испустил дух. Он не сделал ничего за целый день, а это значило, что ему опять нужно сидеть целую ночь. Что ж, наверстает завтра. Но завтра Хината пришел к нему снова. И снова. И снова. Вообще, если совсем откровенно, не такой уж проблемой были его соседи. Объективно говоря, ему с ними даже повезло. У всех свои недостатки, и в любое другое время Кенма бы нашел в себе силы отнестись к ним философски. Но жизнь талантливо сплела из его проблем настоящую косу: на работе, после бума с его появлениями в офисе, организовали для него настоящий завал. Он уже проклинал себя за то, что так впечатлился этим домом: концептуальные зарисовки хорошо были приняты в компании, и теперь, помимо разработки сюжета, ему полагалось отправлять еще и идейные скетчи. Отчасти поэтому Кенма так дико злился на Инуоку: засыпая в четыре утра, он рассчитывал на нормальный отдых — подниматься нужно было в восемь, чтобы снова браться за ручку и до четырех утра прерываться разве что на еду и немного размяться. Но на что он там рассчитывал мало кого интересовало. Вот и получалось, что все свое время он тратил две трети на работу, а последнюю треть пытался спать — днем, когда Инуоки не было, а Хината еще не успевал нагрянуть к нему. Кенма разрывался на две части: с одной стороны ему нравилось говорить с Шоё: тот много жестикулировал, смешно морщился, когда ему говорили что-то непонятное, перелопатил комнату Кенмы и помог ему с уборкой — лично отнес в мусорку те два пакета, о которых Кенма к этому времени и думать забыл. С другой — он слишком уставал, чтобы не раздражаться на это чрезмерное внимание, а ему тогда оно казалось чрезмерным. У него плохо получалось сходиться с людьми, если только те не решали сойтись с ним — кажется, Хината был тем самым случаем. До этого упорство в его отношении проявлял только Куроо (и Кенме пора бы избавиться от привычки мерить по нему буквально каждого), отчасти поэтому он чувствовал себя крайне необычно — и в то же время комфортно. Если бы не одно «но». Те десять часов, которые он потом не отлипал от планшета, бездумно водя рукой по поверхности, не стоили этой болтовни, но, когда Шоё говорил, мысли об этом в его голову почему-то не приходили. Наверное, прокрастинатор в нем был слишком силен. В отличие от Инуоки, Хината, судя по всему, студентом был крайне ленивым. Или очень мало озабоченным своей успеваемостью. Другого объяснения для того, что он целые дни проводил дома или шатаясь по округе — впрочем, кто его знал, может, он действительно ходил в университет — не было. Каждый раз, усаживаясь подле Кенмы, он начинал забрасывать его ворохом вопросов — тот за всю свою жизнь столько не спрашивал, сколько Шоё за один присест. Поначалу отвечал только Кенма — не то чтобы неохотно, он был слишком уставшим после бессонных ночей и пытался делать несколько дел одновременно. Хинате понадобилось два дня, чтобы смекнуть, что к чему, и взять бремя монолога на себя. Бывает так, подумал как-то Кенма. Нигде ничего не щелкает зловеще — эй, с этим человеком ты, возможно, подружишься (на этом месте полагалось закричать в ужасе, если вы не поняли). Не-а, оно так не работает. Как оно работает, Кенма доподлинно не знал, но был уверен, что не так. С Куроо он застрял на много лет, хотя казалось бы, ни он, ни Куроо усилий к этому не прилагали. Опять Куроо. Что ж такое. А Хината не раздражал. К огромному удивлению Кенмы, он не раздражал его — вообще. Можно сказать, что из всех энергичных людей, которых он знал за свою жизнь, Шоё меньше всего играл на нервах. То ли в этом была вина вкуснейших булочек, которые он пек сам и подкармливал ими Кенму, пока тот пялился в монитор, то ли сам голос Хинаты действовал как глоток крепкого чая с медом и лимоном. Стылая, серая осень, которую Кенма, вообще-то, любил — не так холодно, как зимой, не так жарко, как, летом, — будто превращалась в осень цветную. Рыжую-рыжую, с красным клетчатым пледом, с кружками со смешными рисунками. Кенма не выходил на улицу все это время, но Хината возвращался со двора, принося с собой приятный запах прохлады, хвои, печеных яблок, и осень становилась осязаемой. Плюс, Шоё больше не расспрашивал, а рассказывал или вообще молчал, просто сидя рядом. Кенма не понимал, что такого интересного он в нем нашел. Вот сам Шоё — он был очень интересным, а что взять с Кенмы? Не отлипает от своей техники, изредка вставит два слова и не слышно его следующие два часа. — Я тебе не мешаю? — только и спросил как-то Хината, в самом начале их знакомства. — А то ты всегда занят. Я могу уйти. — Нет, — помолчав, ответил Кенма. — Ты мне не мешаешь. Под таким белым шумом он проработал с три дня, даже не задумавшись, почему Хината проводит все свое время у него, а потом работал дальше, больше не позволяя себе задуматься и просто наслаждаясь присутствием еще кого-то рядом. Да. Достаточно было просто присутствия. Напоминало о том, чье имя уже становится неприличным называть. А потом грянул вечер какой-то пятницы — праздник равноденствия. Что случилось в вечер пятницы, Кенма совершенно не помнил. Он допускал мысль, что ему в сок вполне могли подсыпать какой-нибудь наркотик. Иначе как он мог согласиться праздновать новоселье, которое еще и было черт знает когда. Хинате бы он и на грош не поверил, Инуоке — спорно, Хината мог его подговорить. Но Окадзаки-сан посмотрела на него жалостливо-жалостливо в субботу утром, и Кенма понял, что нужно в срочном порядке разрабатывать план спасения. Сбежать не получилось: Хината мягко, но настойчиво, перехватил его у самой двери и позвал с собой печь печенье. Инуока уехал в город по делам, и, уловив часок, пока его не было, Кенма строчил сообщение за сообщение всем своим немногочисленным знакомым: Тора был в другом городе и не мог его забрать, у Фукунаги была то ли свадьба, то ли похороны, хорошо хоть, что не его собственные. Можно было попросить Шибаяму, тот бы точно не отказал, но Кенма постеснялся навязываться: он же все-таки его семпай и не должен злоупотреблять своим положением. Сейчас Кенма стоял у входа в дом и уже далеко не так сильно злился на Инуоку и Хинату. Их печенье оказалось вкусным, Инуока привез из города сладости, а еще мама передала ему пироги — их запах унес весь накипевший от праздника ужас Кенмы. Все празднование новоселья свелось к распитию чая (у Инуоки была конфискована маленькая бутылочка сакэ), настольным играм, которые Кенма приволок из своей комнаты, и медленному поеданию вкусностей, которые они напекли. Вечер оказался на удивление уютным: Кенма почти расслабился, хоть и говорил мало, но этим двоим и не нужен был ответ — им было нужно, чтобы их слушали. Так что Кенма, время от времени отвлекаясь на приставку, проводил свой вечер почти хорошо. Пока какая-то темная и явно дьявольская сила не дернула его проверить сообщения. Нет. Злиться на Куроо было объективно глупо. Он мог быть занят, мог просто зайти на пару секунд, проверить сообщения и тут же выйти. Если бы Кенма не отправил ему клич первому, еще утром, он бы даже готов был в это поверить. Но Куроо прямо сейчас был в сети: Кенма всматривался в экран минуту, пять, пока Инуока не спросил его, все ли нормально. Приложение уже десять минут как уведомляло, что сообщение его было успешно прочитано. Кенма выскочил во двор, как какой-нибудь буйный подросток — только и успел, что схватить со стола чупа-чупс. От которого сейчас осталась только зеленая пластиковая палочка. И сколько бы он ни обновлял сообщения, ничего существенно не менялось. Решив пройтись, чтобы душащее его раздражение исчезло, он двинулся в сторону аллеи. На что он злился Кенма и сам не особо понимал. Ну, бывает и не такое, что теперь, каждый раз психовать? Куснув от избытка чувств и так уже погрызенную палочку, Кенма вышел с аллеи на небольшую детскую площадку. Поздний вечер, холодно, да и темно, но у турников все равно кто-то из детей подкидывал мяч. Хотя для совсем ребенка он все же слишком высок… Лев, вспомнил Кенма, узнав парнишку с улицы. Спрятаться он уже не успел: тот развернулся, услышав шорох. — О! Привет, Кенма-сан! — улыбнулся тот и подбежал к нему — Господи, какой же он все-таки высокий, Кенме приходилось задирать голову, чтобы смотреть ему в глаза. — Ты чего тут делаешь так поздно? Ищешь кого-то? Меня? — Да нет…гуляю, — спрятав палочку в карман, ответил он. — А ты? Живешь рядом? — Вышел размяться, мячик побросать. Не хочешь со мной? — Я не в настроении, — быстро отказался Кенма. Лев разом сник. — Точно не хочешь? Совсем немного. Или ты не умеешь? Я могу научить! — Нет, извини, — телефон в кармане пиликнул, заставив Кенму дернуться от неожиданности. Но нет, не Куроо — это Инуока спрашивал, где он и все ли с ним нормально. Видимо, на его лице что-то отразилось, потому что когда он поднял глаза, Лев смотрел на него крайне удивленно. — Не бери в голову, — пояснил Кенма, — просто беспокоятся, где я. — У тебя есть друзья? Козуме поморщился. Вроде, не сказал ничего такого, но ощущение, будто по стеклу царапнули гвоздем. — Нет…не совсем. Соседи по дому. У нас новоселье, вот я и… — Сбежал? — сверкнул довольной улыбкой Лев. Считает себя гением дедукции. Кенма нахмурился. — Нет. — Ясненько, — пространно отозвался Хайба, и, отвернувшись, снова вернулся к подбрасыванию мячика. Кенма, присев на холодные качели, наблюдал, как легко взлетает вверх желто-синий мяч, как быстро Лев реагирует на движения, но техники у него, как у ребенка — промахивается на элементарщине, руки складывать не умеет. — У тебя плохо с приемом. Мяч приземлился прямо на макушку Льву, а когда упал на землю, Кенма увидел его ошарашенное лицо. — Как ты узнал? — Интуиция, — хмыкнув, ответил Кенма. — Прием — не главное! — запальчиво возразил Лев. — Я научусь хорошо пробивать и стану асом. — Серьезный подход, — оценил Кенма. Только ничего у тебя без приема не выйдет, добавил он мысленно, но вслух ничего не сказал. Лев, помявшись немного на месте и покосившись в его сторону, все же спросил: — А что, так заметно? — Заметно. — А ты можешь научить меня? — Могу. Но не хочу, — покачал головой Кенма. — Я устал. — Ну немного! — Нет. — Ну пожалуйста! — Ты же сказал, что пробивать важнее. Вперед. Лев огорченно вернулся к своим пасам. Грустное это зрелище, подумал Кенма, подбрасывать мяч одному. Волейбол — игра командная. Неужели ему не с кем поиграть, кроме него? Можно просто найти других людей — не таких ленивых, как Кенма. Вот, свести бы с Шоё и Инуокой — шума точно станет втрое меньше, по крайней мере, есть надежда. — Не хочешь зайти к нам на вечеринку? — промямлил Кенма невнятно, чувствуя, как дико звучит «вечеринка» из его уст. — Мои соседи…несколько более разговорчивы, чем я. Может, они поиграют с тобой. У нас есть чай, настолки и яблочный пирог. Лев поймал мяч в руки и обернулся к нему. — Не люблю пирог. И мне и с тобой нормально. Кенма нахмурился. Странно, он думал, Лев с радостью примет его предложение. Это же яблочный пирог, а не гавайская пицца, во имя всего святого. Хотя, кто знает, может он из этих. Как показала практика, никому нельзя доверять. — Я же ничего не делаю, — он все еще не хотел отказываться от своей идеи свести всех шумных и компанейских в одну комнату и, наконец, насладиться тишиной. Инуоку, вон, ему отдаст. Уже неплохо. — Так я тоже. Или тебе скучно, Кенма-сан?! — глаза Льва при этом сумасшедше вспыхнули. Кенме стало страшно от того, что он может придумать, чтобы стало весело. — Нет, — быстро ответил он. Лев удовлетворенно кивнул. — И мне нет. Главное, что мне не скучно и тебе не скучно. Так что все окей! — Ты же хочешь поиграть в волейбол. Я не могу. Я и предложил тебе. Они нормальные, — почесав затылок, добавил Кенма. — Я правда не из-за них ушел. Да и нужно возвращаться скоро. — А из-за чего ты ушел? Из-за того, что друг детства у меня мудак самовлюбленный, подумал Кенма, но никакой злости на свое удивление уже не почувствовал. Наверное, прогулка помогла остыть: ну не ответил, так и черт с ним. Что, неужели у него самого нет никого, кроме Куроо? Ему и одному хорошо было бы, так он еще и не один. Перебесятся и помирятся. — Да, ерунда, — искренне так и думая, ответил Кенма, — мой друг не смог мне сегодня помочь, вот я и вспылил по дурости. — Ты так можешь?! — Я просто человек, конечно, я могу разозлиться. — Просто ты не выглядишь, ну… эмоциональным. — Да, наверное. Мне пора, — поднявшись со своего места, сказал Кенма, — иначе меня пойдут искать. — Эй, Кенма-сан, — Лев окликнул его почти у выхода с площадки, подбежал — только стучали резиновые подошвы по твердому покрытию. От порыва ледяного ветра Кенму пробрало, по рукам пробежались мурашки. Нужно было спешить домой, к теплому чаю и Шоё с Инуокой, которые уже наверняка приговорили пирог без него. — Да? — Разве друзья не должны помогать друг другу во всем и всегда? Кенму будто в прорубь окунули. — Что? — переспросил он, уверенный, впрочем, что все расслышал верно. Лев слегка склонил голову набок. На фоне практически черных домов и пролеска Хайба, бледный до белизны, будто светился изнутри. Какая же у него все-таки странная внешность: волосы светлые-светлые, кожа как пергамент. Только глаза и горят, как два прожектора, норовя наделать в Кенме кучу опаленных по краям дыр. — Почему он тебе не помог? Твой друг. Это плохой друг. Отхлынувшая было ярость снова накатила обжигающей волной. Кенме это, признаться, надоело. Злиться, в смысле. Куроо простительно, ему можно его злить. Он же его… Друг? — До скорого, Лев, — рявкнул Кенма, развернулся и быстро зашагал по аллее. Нет уж, с него уже одного придурка хватило. А то, что Хайба был так настойчив, да еще и глазел на него, как на какую-нибудь диковинную зверушку, и вовсе вызвало у него комок в горле. Будто он все никак не мог проглотить горячее, вязкое желе, желудок словно завязывало жгучим узлом. Почти физически больно. До дома дорога заняла куда меньше времени, чем из него. Кенма еще со двора услышал веселые голоса, а потом в окно высунулся Инуока. — Кенма-сан, куда вы подевались? — крикнул он. — Остался последний пирог! Уже хорошо: Кенма думал, что их не останется вообще. — Иду, — Кенма все же прибавил скорости, быстро поднялся по лестнице. Хорошо бы, если бы остался яблочный. Яблочный пирог — лекарство от всех бед, а он сейчас очень хотел вылечиться. Ага… Так они еще и в его комнату переместились. Игнорируя зудящее желание треснуть обоих по затылкам, Кенма открыл дверь и скользнул за стол. Хината едва не заехал ему локтем по носу, когда увидел рядом с собой. — Не подкрадывайся так, Кенма, я же пугаюсь! — А ты не влезай в мою комнату без разрешения, Шоё. Я же к тебе не влезаю, не постучав. — Вы, Кенма-сан, даже постучав, туда не сунетесь, — неожиданно метко припечатал Инуока. — Мне кажется, вы рассердитесь только больше, если за вас постучу, например, я. Или Окадзаки-сан. Вы же тихо пройдете мимо, постаравшись, чтобы вас не заметили. — Это плохо? — стараясь скрыть удивление, спросил Кенма. Сосед пожал плечами и выключил верхний свет: теперь горели только две настольные лампы, но и этого хватало, чтобы отлично видеть и разложенные карты, и, что важнее, где стоял пирог. — Ну… я был в комнате Шоё. Вы ничего не потеряли, — успокоил он, устраиваясь с другого боку. — Немудрено, потому что мне кажется, что Шоё живет со мной, да, Шоё? — Эй! Я же рядом сижу! Вот как съем сейчас последний пирог, так и будете знать, — обиженно заявил Хината, и из его уст это была вполне реальная угроза. Кенма рефлекторно прикрыл ладонью пирог. Инуока рассмеялся. — Нет, это Кенме-сану, за то, что он сегодня одолжил нам игры, и вообще. — Ты сам-то сколько слопал! А пирог вкусный! И печенье мы съели, а мы с Кенмой его пекли, чтоб ты знал. — Да берите, что вы, я же не закрываю. — Но твоя рука все еще на пироге. — Просто из соображений осторожности. Одному много кушать вредно. — Это ты мне говоришь? В тебя печенье и то втроем запихивать нужно, вообще ничего не ешь! — Кенма-сан, и правда, вы сегодня вообще не ели. Берите. — Мне-то не жалко, — пояснил Шоё, отодвинув таки руку Кенмы и разрезав пирог сначала на четыре куска, потом на восемь. — Просто ты так неожиданно выбежал, мы забеспокоились. — А как ушли, так и началось. Эй! — Хината явно стукнул Инуоку ногой под столом. Тот только ойкнул. — Что началось? — недобро сощурив глаза, переспросил Кенма, отодвигая пирог от греха подальше. Шоё взмахнул ножом — в свете всего двух ламп это выглядело зловеще. — Да напасти какие-то. Сначала Со подавился пирогом, я ему чуть спину не сломал, стуча, а потом и сам закашлялся. Видимо, сегодня всем нужно подавиться. Так новоселье отметить. Традиция. — Глупости какие-то. — Ерунда, — подтвердил Инуока, но взгляд у него был какой-то нервный. Кенма поджал губы. — С тобой все хорошо? — Да… Просто страшновато было, — со слабой улыбкой признался он, — воздух как перекрыло. Совсем. — Так всегда, когда не в то горло попадает. Ты запил чем-нибудь? — Да, Хината был рядом, подал сока. — Тебе все еще нехорошо? Горло болит? — Нет. Все нормально. Просто… перенервничал. — Вообще-то… — начал Хината, но теперь Инуока, не церемонясь, тыкнул его под бок пальцем. — Что такое? — Ничего, — помотал головой Инуока, — честно. Просто ерунда. — Вы что-то подсыпали в пирог? Хината аж поперхнулся от возмущения. — Нет! — возразил он. — Это вообще не об этом! Честное слово! — Будешь кусочек? — проигнорировав его пассаж, спросил Кенма Инуоку. Тот быстро помотал головой. — Нет, спасибо, я наелся. — А я буду. — Тебе не предлагал, но бери, тебя не жалко, — пробурчал Кенма, но с улыбкой, а Инуока хихикнул. — Кстати, а почему вы переместились в мою комнату, мне кто-нибудь объяснит? — Жоф туха, — пояснил Шоё охотно. Кенма округлил глаза и откусил большой кусок от своей части пирога. — Что? — Зов духа, — повторил Хината, прожевав. Едва удержавшись от того, чтобы закатить глаза, Кенма потянулся за стаканом с соком — они что все, сговорились пугать его этими байками? Словно и не заметив его реакции, Хината счастливо продолжал: — Мы же сначала в мою комнату перешли. Ну, как я подавился. Не из-за этого, а просто там дуть жутко стало, ветер свистел. — У нас ведь южная сторона. — А что, ветер с юга дуть не может? — Логично. Но не холодный же… Видимо, этот факт ввел Хинату в легкий ступор, но он быстро пришел в себя. — Короче, карты улетали, — объяснил Инуока, беря и себе кусок, хотя и с опаской. — Не знаю, как вы оба, но я был готов к еще одной партии в «Манчкин» еще когда вы вошли, Кенма-сан. — Согласен. Никаких духов на сегодня, если только я не смогу их победить. Вопреки всем ожиданиям, эту ночь они пережили относительно спокойно и даже никто не умер. Если кому и грозила смерть, то разве что от возмущения: Хината с Инуокой едва не подрались, Кенма вечно должен был выступать в чьем-то альянсе, пока не плюнул и не стал играть против всех. Тогда драться хотели уже с Кенмой, но, почему-то, не решались. Наверное, правильно делали. Он не помнил, как заснул, но проснулся на своей кровати, укрытый двумя одеялами. На полу лежали игры, аккуратно собранные в небольшую башенку, стояли пустые чайные кружки. Занавески были закрыты, но даже за ними было видно, что сегодня еще один день с противной серой и сырой погодой. Нечего их открывать — так хотя бы уютнее. Протерев глаза, Кенма тяжело поднялся. Часы показывали десять утра: ясно, Инуока уже убежал, а вон Шоё — скрючился в кресле, подтянув ноги, и, подложив руки под голову, сладко сопел. Кенма слабо улыбнулся и подошел накрыть его одеялом. Кенме-то он отдал все, что смог собрать — знал, что тот не любит холод. А сам лежал под тоненькой кофтой. Бестолочь, мелькнуло в голове у Кенмы. Хината накрыл плед руками, нечаянно задев при этом Кенму. А руки-то ледяные! Он поспешил в коридор, в комнату Шоё. По правде сказать, раньше он там никогда не был: сам не рвался, потому что и у себя дел полно, а Хината всегда приходил к нему. Но чай-то Шоё таскал у себя — или нет, разочарованно подумал Кенма, дернув за ручку. Дверь была заперта. На первом этаже обнаружились небольшие остатки запасов самого Кенмы. Вскипятив чайник, он, держа в каждой руке по кружке с кипятком, медленно пошел назад. Когда он вернулся, Хината все еще безмятежно спал — надо же, Кенма хотел бы быть таким же беззаботным насчет собственного будущего. Что ж, скоро он все равно должен был проснуться, и его уже будет ждать горячий чай. Хотя вот насчет пирога Кенма не был уверен — все же последний кусочек по праву его. Ногой включив компьютер и выставив кружки на стол, он смахнул кусок пирога с тарелки и аккуратно поставил ту балансировать на самый верх башенки из игр. Вот так. А то приткнуться негде. В полумраке экран телефона тоскливо моргнул фиолетовым, даже без звука: входящее сообщение. Кенма, сунув в рот сразу едва ли не половину, клацнул по экрану. И чуть не подавился. От Куроо? Разблокировав телефон, он тупо воззрился на короткое сообщение. «Сыграем?» — Это еще что за бред, — прошептал Кенма. У Куроо была дурацкая привычка слать короткие сообщения, чтобы собеседник сам догадывался, какого черта он вообще хотел этим сказать, но даже для него это было слишком. На вечер с настолками, что ли, напрашивался? Специально осторожно прожевав пирог и проследив, чтобы казусов, как у Инуоки с Шоё, не было, Кенма отложил телефон в сторону и повернулся к компьютеру, который сейчас запрашивал пароль. Нужно успокоиться. Вдох… Экран качнулся перед глазами. Кенма ощутил легкое головокружение. Вдохнув еще глубже, Кенма ничего не почувствовал. Вообще. Ни как воздух слегка щекочет ноздри, ни как наполняются кислородом легкие — ничего, только бездумное механическое движение. Пальцы дернулись, Кенма медленно приложил руку к груди, открыв рот и старательно вдыхая — но только вот грудь его поднималась, а воздуха по-прежнему не было. «Словно его перекрыло. Совсем», — всплыли в голове слова Инуоки. Как будто сам воздух перестал существовать. Телефон бешено замерцал, моргая фиолетовым сигналом сообщения. Кенма в испуге отшатнулся от стола, выпустив еще один глоток драгоценного кислорода. Вдохнуть все еще не получалось, а телефон продолжал крутиться, вибрировать и светиться — сыграем, сыграем, сыграем? По щекам потекли слезы. Не закричал он только потому, что растерял бы последние остатки воздуха в легких. Горло сжало спазмом, переносица заныла. Кенма увидел, как волоски на руках становятся дыбом, в отражении зеркального шкафа ему отлично был виден он сам — и он никогда в своей жизни не был так напуган. Шоё. Нужно разбудить его. Кенма бросился к креслу, потряс Хинату за плечо, не переставая при этом судорожно пытаться глотнуть воздуху — уши начало закладывать, от напряжения в животе хотелось выть. Хината, спросонья чуть разлепив глаза и увидев перед собой Кенму, взлетел над креслом. — Кенмагдевопроспростоскажида, — выпалил он, схватив Кенму за плечи. — Не пытайся вдохнуть, береги воздух! — это он вовремя, потому что от напряжения Кенма видел все в разы темнее, от удушливого — в прямом смысле — страха он почти не мог двигаться. — Тебя должны были спросить, просто согласись! Кенма, он тебя не отпустит, пожалуйста, Кенма, согласись! Что? Что должны были спросить, раздирая себе руки, спросил Кенма одними губами. Изо рта вырывался уродливый, глухой хрип — время заканчивалось. Пальцы его леденели, сознание медленно уплывало — господи, он никогда и не был выносливым, и от чего он вообще умрет… Хината, обведя ошалелым взглядом комнату, вдруг подорвался и схватил жужжавший телефон. — Соглашайся! — быстро сказал он, вкладывая телефон в ослабевшие руки Кенмы и прокусив себе от волнения губу. — Оно не отстанет, Кенма, ты должен согласиться! Он не мог стоять: его поддерживал только кричащий и плачущий Хината. И думать он тоже не мог. Тишина, стоявшая в комнате, обрушилась на него огромной снежной лавиной, тысячей едва слышимых звуков: тиканье часов на первом этаже, шуршание листьев за окном, мольбы Шоё… Нет, не Шоё. Уже почти теряя сознание, Кенма зацепился взглядом за отражение в шкафу — в него вцепился не Хината. Нечто более крупное…или не очень. Ослепительно белоснежное или же черное, как смоль? Какой цвет у черного и какой у белого? Существо вцепилось в него — удушающее, ледяное, отвратительно костлявое — и не давало ему сделать вдох. Отпусти меня, хотел завопить Кенма, но лишь крепче сжал уже обжигающий телефон. Хочешь сыграть — хорошо, сыграем, не с тем играть собрался. Собрав все свои силы в кулак, Кенма замахнулся и швырнул телефон в зеркало. С гулким звоном оно сначала пошло ровной длинной трещиной, а потом разом выпало из рамы, разбившись на десятки осколков. — Ч-чт… Кенма! Кенма глубоко вдохнул. Так глубоко, как только хватило его сил. Еще раз и еще — чтобы хватило на всю жизнь, чтобы на всю жизнь надышаться и такого больше никогда не повторилось. Закашлялся и осел на пол, вытирая слезы с покрасневших глаз. Хината крепко его обнял, гладя по спине. Кенма чувствовал, как того крупно трясет. — С новосельем, Шоё, — пробормотал он, когда голос к нему вернулся. — И тебя с новосельем, Кенма, — дрожащим голосом пошутил Хината, сорвавшись на писк. И уткнулся носом ему в плечо. Разбитый телефон в последний раз моргнул и погас окончательно.