Два обола

От красоты захватывало дух. — Пойдемте же в дом, — позвали его. — Ужин готов. Иваизуми не шелохнулся. Кагеяма скользнул мимо темной тенью: бросил на него нечитаемый, пустой взгляд и исчез в доме, откуда уже ароматно тянуло свежеиспеченным пирогом. Иваизуми не шевелился: стоял, вперив взгляд в открывшийся ему пейзаж, отпечатывал его в своей памяти, заново перестраивая ее — из серых, дымчатых руин, в огромную, полную жизни деревню. Солнце вот-вот должно было сесть, из-за чего все вокруг словно светилось оранжевым светом. Почти так же, как в утро, когда на этом самом месте было всего лишь пепелище. Вдалеке был слышен детский смех, женщины и мужчины возвращались в свои дома: кто с лугов, кто с реки. Иваизуми почти не дышал. Никогда в жизни он не видел ничего более красивого. — Иваизуми-сан, — раздался за спиной негромкий голос, и Иваизуми медленно обернулся. Сугавара Коуши несмело улыбнулся ему. — Стол накрыт. Прошу. На фоне остальных домов дом Сугавары Коуши, пусть и был добротным, но явно далеко не таким богатым. Когда-то яркая красная краска на крыше облупилась и теперь являла свету неприятный бледно-розовый цвет старого дерева. Забор снесен, на местах, где когда-то явно был сад и дорожка — трава высотой по пояс. Лишь небольшой огородик на заднем дворе показывал, что здесь вообще кто-то живет. Годы назад это был дом с большой буквы, сейчас — не более чем хижина в лесу, стоящая на самом отшибе оживленной деревни. Но внутри было уютно. Скромно, аккуратно, хотя Иваизуми вспоминал всю роскошь дома своих родителей и семьи Ойкавы, и не мог не сравнивать. У них тоже были амбары — потому что у них было зерно, у них тоже были курятники и конюшни — потому что была живность. Они также не ведали голода, и так же, как и с Иваизуми, лучшее время этого дома осталось позади. — Вы можете в это не верить, но я рад, что в моем доме такой известный гость. Иваизуми вскинул бровь. — Известный? — Конечно. Думаете, все уже забыли? В животе неприятно потянуло, словно подкатила тошнота, но через секунду уже все прошло. Он оставил этот вопрос без ответа. Что тут скажешь? Лучше бы вы забыли? — Вас бы здесь в любом доме приняли, — заметил Сугавара, сняв чайник с огня. — В деревне, я имею в виду. Так что не извиняйтесь, вы ничуть не мешаете. Чаю? Иваизуми кивнул и расположился на широкой дубовой скамье, за старым, но крепким столом. Суп пах очень вкусно, яблочный пирог только-только достали из печи. Сентябрь — конечно, самая пора для яблок. — Всегда такой урожай? — спросил Иваизуми, отламывая себе хлеба. Пирог был красивым: больше яблок, чем пышного теста — такое не каждый день видели. Сугавара поставил рядом с ним чашку с ароматным травяным чаем, а сам устроился напротив. Он хмыкнул. — Давно не было, если честно. Пару лет точно. Но все понемногу начинает налаживаться. — Да, я заметил, — отозвался Иваизуми негромко. У него было много дел днем: перво-наперво нужно было сдать Кагеяму на руки, а потом приниматься за оплату. С первым он справился быстро: Кагеяма и привел его к стоящему в стороне домику, который сам Иваизуми в жизни бы не нашел. Ему всегда казалось, что Кагеяма жил где-то в самом центре, но он лишь посмеялся на это замечание. Это было очень давно, заметил он, до Сугавары-сана. Они же жили в лесу: там, куда практически никто не доходил. Иваизуми отстраненно вспомнил, что именно в ту сторону, видимо, отправлялся Ойкава в ту памятную ночь. Ничего удивительного в этом не было. Если Иваизуми и имел в голове какое-то свое представление о Сугаваре Коуши, в конечном итоге, оно не имело ничего общего с реальностью. Серую скрипучую деревянную дверь открыли после второго же стука: на пороге стоял мужчина, примерно тех же лет, что и Иваизуми, но, в отличие от него, был полностью сед: длинные волосы были собраны в хвост, на плечи накинута старая домашняя накидка. У него было интересное лицо: лицо ребенка, который будто оказался заперт в теле взрослого — полная противоположность Иваизуми. И сам Савамура говорил, что они с Сугаварой одних лет — если это так, сейчас ему далеко за тридцать, но, положа руку на сердце, вряд ли ему можно было дать больше двадцати пяти. Иваизуми поразился невыразительному, будто пустому взгляду, которым окинул его незнакомец. Он не спросил у него ничего, и не удостоил ни единым взглядом нервно дергавшегося Кагеяму. Никак нельзя было принять это за сердечное воссоединение семьи, но, подумал Хаджиме отстраненно, семьи тоже бывают разными. — Сугавара Коуши? — спросил его Иваизуми. Выражение лица мужчины никак не изменилось, он лишь склонил голову набок, словно дав понять, что понял, что к нему обращаются. — Меня прислал Дайчи Савамура. Его слова произвели волшебный эффект: в этих бледных, пустых глазах, будто проснулась до того крепко спавшая заинтересованность происходящим. Иваизуми бы и вовсе добавил, что жизнью в частности. — Вы — Иваизуми Хаджиме, — впервые подал он голос. Хотя бы он оказался таким, каким Иваизуми от него и ждал: мягким и тихим, из-за чего даже явное утверждение в его устах звучало как вопрос. Сугавара отошел в сторону, пропуская путников в дом. — Проходите. Ожидания Иваизуми рассыпались в прах одно за другим: он ожидал шум и гам детских голосов, но в доме было совершенно пусто, если не считать самого хозяина. Утро только занимается, подумал тогда Иваизуми, наверняка уже каждый ушел по своим делам. Он задержался у Сугавары ненадолго: обещал вернуться, как только закончит дела в деревне — кто же знал, что вот это-то как раз и затянется до вечера? Обменявшись неловкими репликами с хозяином дома, он выскользнул оттуда незамеченным, если только не считать севшего на хвост Кагеяму. — Тебе полагается быть со своим опекуном, — прошипел Иваизуми, когда увидел, что за ним неотступно следует его задание, которое он уже вроде бы выполнил, — я тебя зачем вообще сюда привел? — Он зол на меня, — пожал плечами Кагеяма, — лучше мне сейчас побыть рядом с вами. С этим сложно было поспорить: Сугавара не удостоил Кагеяму ни единым взглядом и никак не обозначил его присутствие в доме. Всю их короткую беседу он обращался только к Иваизуми, подчеркнуто игнорируя все попытки Кагеямы заговорить с ним. С одной стороны, Иваизуми было жаль мальчишку: он выглядел таким несчастным, что у Иваизуми сердце сжималось. Он помнил, как мать Ойкавы, когда тот попадался на какой-нибудь шалости, не выговаривал ему, а молчала, будто бы его и не было. Для Ойкавы, которому было важно внимание, это наказание было подобно пытке: он куда легче бы вынес крики, даже побои, но не эту пустую тишину. Вот и Кагеяма сейчас словно кричал в небо и не мог докричаться: Сугавара не обращал на его убитый вид ни малейшего внимания и всю свою вежливость направил на Иваизуми. С другой же стороны — поделом. Его предупреждали, чтобы слушался. Да и не стоила сцена таких эмоций: сам Иваизуми не понимал, с каких пор Кагеяму так легко задеть. Он заметил тревогу последнего еще когда он только показывал дорогу: он постоянно норовил скользнуть ему за спину или перевести тему. Он не желал рассказывать ничего больше о Сугаваре до того, как они подошли вплотную к двери, а после как язык проглотил. Иваизуми только мысленно хмыкнул: мальчишка явно боялся своего наставника куда больше, чем Савамуру — чего стоило его гробовое молчание, когда Иваизуми коротко сообщил, откуда он пришел, и что вечером он еще заглянет, дабы побеседовать. Сугавара мягко улыбнулся ему, и по спине у Иваизуми пробежало стадо холодных мурашек. Именно это, судя по всему, и имел в виду Савамура, когда говорил, что Суге достаточно сказать всего пару слов, чтобы в доме воцарилась гробовая тишина. По Сугаваре Коуши нельзя было сказать, что он хоть чем-то выделяется: самый обычный мужчина средних лет, разве что, годы были к нему чуть более благосклонны. Но Иваизуми чувствовал силу, стоящую за внешней мягкостью этого человека, и не мог не проникнуться уважением. И где-то даже страхом. Или… Иваизуми не мог это объяснить, только чувствовал. Как всегда ощущал в людях внутренние бреши, за что был так высоко ценим Савамурой. Почему он и стал охотником — все еще был им, если быть точным. Сугавара Коуши — тишь да гладь, как присыпанная травой яма с кольями. Иваизуми чуял это нутром, и отчасти потому и согласился, чтобы мальчишка таскался следом. Он еще не решил, для кого эту ловушку приготовили, так лучше пусть Кагеяма ходит с ним: спокойнее будет. Тот, шмыгнув на второй этаж сразу по прибытию, вернулся с луком и стрелами за спиной, а также с двумя кусками утреннего яблочного пирога. — Суга-сан еще спечет, — сказал он, прежде чем почти целиком сунуть кусок в рот, — берите пока. Иваизуми отказался. Целый день они ходили по деревне. Иваизуми мало что нес с собой, да и то, что нес, пришлось бросить по дороге, но у него было несколько ружей в запасе, а еще были деньги, и он знал, на что их стоит тратить. Сугавара был прав: как-никак, это была и его деревня тоже. Иваизуми был удивлен тому, сколько народу узнало его в лицо, сколько подошли поздороваться — словно он был каким-то тихим героем, спасителем, чьего возвращения всегда ждали. Сейчас ему казалось, что все люди на земле скопились здесь, в этой небольшой деревне — каждый был рад улыбнуться ему, пожать руку или хотя бы просто поздороваться — Иваизуми, чувствуя себя неловко, поначалу пытался отвечать, но быстро понял, что им это не важно. Людей было так много, что он на мгновение потерял Кагеяму из виду. Он стоял в стороне, опершись плечом об угол одного из домов, и на лице его было написано одно из его любимых непонятных выражений. И даже несмотря на то, что он был достаточно далеко, все равно Иваизуми ясно видел его глаза: из-за яркого солнечного света они казались прозрачно-голубыми, совсем как небо над ними — странно, подумал про себя Иваизуми, кажется, они всегда были достаточно темными. А потом он приступил к работе. Это было сложно, поскольку его то и дело норовили отвлечь — удивительно лишь то, что это был не Кагеяма. Тот лишь молча наблюдал, как он выменивает отличные револьверы на охотничьи ножи, как примеряется к копьям и топорам, и только на обратном пути он позволил себе спросить: — А почему всего монета? — Хм? — Монета, — повторил Кагеяма, и Иваиузми немного замедлил шаг, чтобы идти с ним вровень. Кагеяма, прислонив руку ко лбу, чтобы отгородиться от солнца, повернулся к нему: — Эти ружья столько не стоят. — Не стоят, — согласился Иваизуми. — Они стоят так много, что денег, вырученных только за одно из них, хватило бы, чтобы месяцев пять себе ни в чем не отказывать. Кагеяма стушевался. — Но почему? Иваизуми помедлил с ответом. — Ты знаешь, чьи это ружья? — Наши и есть, — без запинки ответил он, — их делают здесь. Здесь ведь знак нашей деревни. Точнее, нигде больше ружья не делают, как я знаю. По крайней мере, не такие хорошие. — Верно. Ойкава-сан — не тот Ойкава-сан, а старший — был известным в деревне охотником. Ты, я думаю, и сам это помнишь. Из-за него Ойкава и решил пойти по его стопам. Он отлично стрелял, а первое ружье ему сделал его отец. Потом он и мне сделал такое же. Потом он начал делать их на заказ, которых становилось все больше и больше, и ему нужны были помощники. Помнишь, к нам даже приезжали из других деревень, как тот парень с дурацкой прической? Наша деревня стала известной благодаря оружейному делу, многие оставались насовсем… А потом этим увлекся Ойкава. — Ойкава-сан умел делать пистолеты? — Я бы не сказал, что прям умел. Сколько ему лет тогда было? Но он хотел связать с этим свою жизнь, — о, эту часть Иваизуми помнил особенно хорошо. Как и горящие нездоровым возбуждением глаза Ойкавы, который говорил о великой империи, словно ему в руки уже сейчас бесконечным потоком сыпался порох. Иваизуми на это только посмеивался и предрекал, что не вырасти Ойкаве старше поручика. Кем Ойкава был сейчас, Иваизуми не знал. Одно он знал точно: покуда Ойкава жив, от своих идей он не откажется. — Все его мысли были об этом. Когда мы были маленькими, он пообещал мне, что всё, что он сделает, будет доставаться мне первому и денег он с меня не возьмет. Я считал это неправильным: что-то все-таки нужно дать взамен. Так что это своеобразная честь ему, — закончил он со смешком, сам не понимая, смеется он над Ойкавой или над собой. В конце концов, это не Ойкава продолжал искать его столько лет. Это Иваизуми цеплялся за каждый знак, за каждую зацепку в своих поисках. Он уже и сам не понимал, зачем он это делал, и кому это было нужно. Явно не Ойкаве. Да, они обещали друг другу всегда быть вместе, но это было до того, как между ними стеной встал Кагеяма. Это было до того, как Ойкава сбежал, не оставив после себя ничего, ничегошеньки — пустые воспоминания, дым. Если бы только у Иваизуми был шанс поговорить с ним, он бы, может, и понял его сейчас. Все годы он чувствовал только сжирающую его заживо ярость от любого упоминания одного только имени, но в эту самую минуту он не чувствовал ничего, кроме тоски и глубокой обиды, от которой не было спасения. Он не знал, куда от них спрятаться тринадцать лет, прикрывая отчаяние злостью и горечь — и тринадцать лет его душу словно рвали на части. Одна его половина ненавидела Ойкаву всеми фибрами души. Другая же напоминала: Ойкава обещал. Он обещал прийти за ним. Почему он его бросил? Он не мог его бросить. Почему боялся посмотреть ему в глаза? Он не боялся. В дом они возвращались в молчании. Кагеяма казался еще более хмурым, чем обычно, и, как только они вошли во двор, тут же исчез за домом. Иваизуми же пришлось отказаться от планов отправиться в путь немедленно: Сугавара предложил ему отужинать, что не могло не быть кстати после стольких дней пути, да и самого его изучить было бы неплохо. Иваизуми практически ничего не помнил о нем, хотя они жили в одной деревне столько лет. — Вас здесь не было очень давно, — начал он осторожно, и из-за его вкрадчивого тона Иваизуми почувствовал себя неуютно. — Кажется, вы не очень рады, что пришли сюда. — Дела привели, — отрезал он резче, чем планировал, стрельнув глазами в сторону Кагеямы — тот отвернулся, словно это никакого отношения к нему не имело, а потом и вовсе вышел из комнаты. — Я не помню вас, — продолжил Иваизуми, снова обернувшись к Сугаваре. — Вы и тогда жили здесь? — Мы с Дайчи приехали сюда довольно поздно. В то время, — отозвался Суга, отставив кружку в сторону, — я нечасто появлялся на людях. Сейчас я тоже предпочитаю проводить все свое время дома — все, что мне нужно, у меня есть… и даже больше. И я, и Дайчи родом не из этих мест, мы не хотели привлекать внимание. Гостей у нас тоже не было: у меня было полно дел дома, а Дайчи… он редко возвращался, у него было много работы. — Он говорил, вы держали приют? — Это громкое слово, — усмехнулся Суга, — но, если так вам будет удобнее, то да. Я сам, как и Дайчи, мы… прошли нелегкие времена вместе, когда были еще детьми. Я всегда хорошо понимал, что чувствуют дети, особенно те, что были лишены чего-то — сам был таким же. И у меня была возможность избавить их от этого. — Вот как… — пробормотал Иваизуми. — Они жили с вами? — Иногда — да, но чаще те, кому нужна была помощь, просто приходили на время. Я учил их тому, что умел сам, помогал, если это было в моих силах, и после они уходили. — Но некоторые остались? Невыразительное лицо Суги на мгновение просветлело, став почти красивым. Он словно вспомнил о чем-то очень хорошем — искренняя, широкая улыбка тронула его губы, глаза засверкали. Сейчас Иваизуми мог представить себе, каким был этот человек: деятельным, вдохновленным. Тем, кто любил то, что он делал. И любил тех, кто жил с ним, без сомнения. — Да, — кивнул он — даже голос у него стал громче и уверенней. — Четверо. — И среди них — Кагеяма, — хмыкнул Иваизуми сам себе. — Мои соболезнования. — Не стоит, — прервал его Сугавара. — …Он остался здесь, уже когда мы переехали сюда, его мы взяли последним. — А кто был первым? — Мальчик, который пришел с нами еще с нашей родной деревни. Ямагучи Тадаши. Он… прошел долгий путь, я помню его совсем маленьким. Мне в ту пору самому было еще мало лет. Иногда я помогал ему: мне не было известно, где он жил, он лишь приходил иногда, спрашивал, можно ли чем-нибудь мне помочь. Я давал ему то яблоко, то кусок хлеба. А потом он перестал приходить, я забеспокоился. На тот момент никакой мысли об общем доме у меня не было, я думал только о том, что с ним что-то случилось. Обошел всю деревню. А меня, знаете, там не очень любили. Спрашивал, не видели ли где его. И они сказали мне, что он, видимо, у старого лесника, что и его тоже… Эти люди… — в глазах Сугавары полыхнуло нечто темное, злое, что таилось в нем годами — ненависть ли к чужому безразличию или что-то другое, Иваизуми не мог знать, — они говорили о нем такие вещи… Ужасные, страшные вещи. Помешанные на своих страхах, не способные что-то сделать, они во всем видели приметы для грядущих несчастий. Даже в маленьком мальчике, который якобы околдовал свою семью, приведя ее к гибели. Мы годами голодали, но никто из них и не попытался что-то с этим сделать. Только найти виноватого. Сугавара замолчал. Иваизуми молчал тоже, прекрасно понимая, что он имел в виду. И ему довелось быть знакомым с голодом. И ему довелось видеть, как это сводит людей с ума, заставляя верить в совершенные небылицы. Сугавара вдохнул и выдохнул. Очевидно, для него не было привычно выходить из себя. Иваизуми задумался, не потому ли он так разгорячился, что видел в мальчике себя самого? — Он был просто ребенок, — уже спокойнее продолжил Суга. — Самый обычный, могу вас уверить. Не самый любознательный, но очень отзывчивый. Меня всегда удивляло, что он знал все и обо всех — я имею в виду, в семье, — при том, что вопросов не задавал. Первое время, я это хорошо чувствовал, он смотрел еще так странно… Будто проверял меня. Но я не выгнал его, и вскоре он изменился. Раскрепостился. А потом были другие. Хината, например. Он остался, когда мы переехали, кажется, в третий раз… Ямагучи постоянно играл с ним, когда тот приходил к нам в дом: у нас был игрушечный дом, с которым Хината обожал возиться. Как сейчас в ушах стоит его вопль, когда он зовет Ямагучи. Не замолкал, пока не добивался своего — слова «нет» просто не слышал, верите? Хотя, ему всегда было сложно отказать, из всех четверых он самый дружелюбный. Цукишима пришел сразу за ним, и, — Сугавара усмехнулся сам себе, — эта разница очень почувствовалась. Для меня по сей день загадка, почему Ямагучи привязался именно к нему. Он всегда был немного в стороне, будто ни к кому не привязывался. Кроме Ямагучи. Именно под его влиянием тот и стал более общительным. А сам Цукишима доставлял мне меньше всех хлопот. Даже по дому ему досталась самая ответственная работа: считать наши расходы, — он фыркнул, — и, кажется, он меня за это ненавидел. — Так много тратили? — улыбнувшись, спросил Иваизуми. Рассказ его позабавил, к его собственному изумлению. Было интересно слушать про семью, в которой вырос Кагеяма, поскольку сам он об этом не рассказывал. — Нет, что вы. Просто он сам по себе терпеть не мог счёт. Но что поделать: у него со школой ладилось лучше всего. — В отличие от Кагеямы. — В отличие от Кагеямы, — эхом повторил Сугавара. Между ними словно легла тень. — Он восхищался вами, — добавил Сугавара глухо. — Он восхищался Ойкавой, — поправил Иваизуми. — Не только. Вас он всегда оценивал крайне высоко, а его высокую оценку заслужить было невозможно. Поэтому они так часто и ссорились с…неважно. Вы, и Ойкава Тоору — вы всегда были себе на уме, но он много о вас рассказывал. Только из-за вас и попросился в школу — до того я его, как и остальных, обучал дома. Привел меня в ступор этим своим желанием: он никогда не горел учиться, а тут прилетел… Дайчи сказал, что ему это пойдет на пользу, и я согласился. Кагеяма радовался, каждый вечер трещал, не умолкая. Мечтал попасть в ваш круг, стать такими, как вы. — Иваизуми почувствовал, как кусок встал у него в горле — ничего из этого ему не было известно. Сугавара, помолчав, вновь подал голос: — Вы знали, что родители Кагеямы погибли вскоре после того, как ему исполнилось семь лет? Заблудились в лесу и не вернулись. Иваизуми покачал головой. Сугавара улыбнулся, но улыбка это была невеселая. — Впервые слышу об этом. — Он и мне об этом не сразу рассказал. Это подметил Ямагучи. Кагеяма старался никогда и нигде не ходить в одиночку: редкий случай, когда их с Хинатой видели по раздельности. Он практически ничего не боялся. Только того, что забудет дорогу домой и больше никогда не вернется. — Что ж, это многое объясняет. Он нередко провожал меня или Ойкаву домой. Тайком. — Я знаю об этом. — Из-за этого, — продолжил Иваизуми, — Ойкава считал его плохой приметой. В местах, где появлялся Кагеяма, обязательно что-нибудь происходило. — Вы больше не виделись с ним? — С Кагеямой? Губы Сугавары дернулись, словно он не знал, что ему на это ответить, но в следующую секунду выражение его лица вновь стало совершенно нейтральным. — С Ойкавой. — Нет, — ответил Иваизуми, тщательно взвесив, стоит ли вообще поднимать эту тему. — Нет, разумеется. — Иначе?.. — Думаю, в живых остался бы только один. — Я думал, вы пришли сюда именно за ним. В какой-то мере — справедливо. Если он так не хочет обсуждать Кагеяму, что ж, пожалуйста. — Здесь его нет, — махнул он рукой. — И нет ни малейших признаков его присутствия. Если только не считать наших старых общих знакомых, которые были слишком рады для людей, которые обо мне не вспоминали двенадцать лет. — Конечно, они вам рады. Вы пришли сюда во время Кровавой луны. Это уже доброе знамение.  — Доброе знамение? Я прихожу в места, в которых водятся волки. И порой они идут следом за мной. А я пришел сюда. В эту самую деревню. Где же я — доброе знамение? Сугавара снова склонил голову набок, как любопытствующая птица. — Но ведь каждую Кровавую луну волк возвращается домой. Иваизуми похолодел. — Что? — Вы не знали? — с удивлением переспросил его Сугавара. — Я не верю в бредни о Кровавой луне, — отрезал Иваизуми. Это же бредни. Этого не может быть. Скрипнула половица: это Кагеяма спустился со второго этажа и теперь безмолвно наблюдал за ними. Как долго он стоит там? Как много он слышал? — Но Кровавая луна прямо за окном. Это не выдумка. Почему же остальное должно быть? Каждые тринадцать лет волк идет туда, откуда он и пришел. Он возвращается домой, и случится это раньше или позже, но он придет, ничто не остановит его, поскольку он ведом самой своей натурой, которая ищет покоя, — Иваизуми и сам начал понимать, но Сугавара все равно продолжил: — вот почему вам так рады здесь. Они ждут его прихода. — Ойкавы здесь нет, — прошептал Иваизуми слабым голосом. Желудок словно завязало в узел, руки стали мокрыми от пота. Это не может быть правдой, это не может стать правдой прямо сейчас, он не готов, он, — его здесь нет. — Сейчас — нет, — согласился Сугавара. — Но он придет. Мне уже ничего не страшно, а вы можете исправить свою жизнь. Вы скучаете по нему. — Иваизуми вздрогнул. — Все мы скучаем по своей семье. — Ваши дети с вами, — перебил он Коуши, — И Кагеяма тоже здесь. Откуда вам знать? Сугавара рассмеялся: коротко и отчего-то очень горько. В мгновение ока молодой человек, который поведал Иваизуми историю своей семьи, вновь превратился в безразличного ко всему незнакомца. Хаджиме должен уйти. Немедленно уйти отсюда, пока все не стало хуже. — И правда, — признал Сугавара, — но мне еще много лет в одиночестве впереди. Я бы не хотел, чтобы это случилось и с вами. — Какое вам дело?.. — Ровным счетом никакого. Но я бы все же советовал вам подождать, — проговорил Сугавара медленно. Иваизуми поднял на него глаза, ничего толком не видя, кроме силуэта Кагеямы в дверном проеме. — Если, конечно, хотите увидеть волка.

***

Иваизуми спешился и, даже не привязав коня, бросился внутрь. Дозорный пункт был куда больше обычного дома: ладный, весь каменный, а не деревянный — здесь жили те, кто охраняли их границы, а потому им нужно было что-то покрепче обычного дерева. Савамура был где-то здесь, в этих покоях: на улице Иваизуми никого не заметил, кроме толпы служак, которые разбежались в стороны, когда увидели, кто прибыл. Они и сейчас расступались, избегали встречаться с ним взглядом. У него не было времени думать об этом: он не для этого скакал сюда, не щадя коня, не обращая внимания на то, день ли, ночь ли, чтобы кто-то встал на его пути. — Иваизуми-сан? Что вы здесь делаете? Акааши Кейджи выглядел ошарашенным, но с места не сдвинулся. За ним в любом случае была стена: от Иваизуми ему сбегать было некуда. Впрочем, он, кажется, и не планировал. — Где Савамура? — рыкнул Иваизуми, бросив взгляд в небольшое окно. Уже совсем темно: повсюду горят факелы, Кровавая луна уже показалась в небе. Он мчался сюда во весь дух, но все равно боялся не успеть. Акааши Кейджи его вспышка не впечатлила. Иваизуми про себя гадал, было ли на свете что-нибудь, что способно его впечатлить — он бы хотел глянуть на это «что-нибудь» из чистого интереса. Где его такого Савамура откопал, для Иваизуми было загадкой, но представить себе более равнодушного человека было сложно. И сейчас именно с ним судьба столкнула Иваизуми. Черт побери. — Он в другом крыле, — спокойно ответил Акааши, отходя за стол. — У вас что-то срочное. Это не было вопросом. — Где именно? — Не знаю, — был ответ. Постаравшись успокоиться и говорить ровно, Иваизуми вновь обратился к Акааши: — Это очень важно. Найди его. На бесстрастном лице Акааши не дрогнул ни один мускул. В комнате было темно, только небольшой подсвечник освещал помещение. То ли оттого Акааши выглядел таким безразличным — Савамура как-то сказал, что зрение у него не ахти, потому вечно и кажется, что Акааши выглядит высокомерным. То ли Акааши Кейджи просто был высокомерным — к этому Иваизуми сейчас склонялся больше. Если судить по его холодной реакции, других выводов просто не напрашивалось. — Акааши! — Я услышал вас, — заверил его Акааши. — Но Дайчи-сан занят, а я не хочу беспокоить его без причины. — Это срочно! — Без меня вы его не найдете, а я все еще не понял, зачем я должен это делать. Что случилось? На мгновение злоба застелила ему глаза черной пеленой. Неужели этот дурачок не понимает, что он не стал бы прилетать на дозорный пункт без серьезной причины? Неужели не понимает, что появляться здесь без повода опасно не только для него, но и для Савамуры? Неужели до него не доходит, что, если напуган сам Иваизуми, им стоит хвататься за ружья? — Волк, — проговорил Иваизуми и про себя порадовался, что хотя бы это слово пробудило в ледяном Акааши Кейджи хоть какое-то чувство — страх, — волк в деревне. Повисшую в комнате тишину нарушало только потрескивание свечи. Затем помощник Савамуры метнулся к шкафам. — В нашей? — быстро переспросил Акааши, перебирая пальцами по корешкам книг. Иваизуми дотронулся рукой до рукояти топора, желая успокоиться. — В нашей, — подчеркнул он, — Савамуре лучше услышать об этом. Лучше бы ему было послушаться Иваизуми. Лучше бы он держал мальчишку рядом: как можно ближе к себе, и никак не отправлял навстречу волку. Лучше бы самому Иваизуми никого не слушать, но он, услышав заветное «подожди», послушно ждал. Потерял драгоценные сутки. Сейчас тварь уже могла добраться сюда. А ему еще нужно было столько сказать Савамуре, и еще больше — выслушать самому, и узнать ответы. Ответы, которые требовались сию секунду, немедленно. Акааши вытащил какой-то толстый фолиант и тут же разложил его на столе. Иваизуми с трудом удержался от того, чтобы не ударить его. — У нас время!.. — Я знаю, — невозмутимо подтвердил Акаааши, — а вы были в четырех днях пути отсюда, и я уверен, сможете подождать еще пять минут. Откройте окно, будьте добры. — В двух, — поправил Иваизуми раздраженно, выполнив его просьбу. Акааши нахмурился. — Сосновая деревня далеко. — Не сомневаюсь. А деревня за Северной рекой куда ближе. На лице Акааши появилось забавное выражение: точно из всех ожидаемых ответов ему подкинули не просто самый неподходящий, а которого даже в списке предполагаемых не было. — Прошу меня простить, но какого черта вы там забыли? Дайчи-сан говорил, вы планируете отправиться на юг и там провести осень и зиму. — И этот же Савамура явился мне пьяным маревом и попросил отвести Кагеяму к Сугаваре, хотя я говорил ему, что дурная это идея, и сейчас все сгорает к чертям собачьим… Акааши, что ты застыл? Акааши! Акааши Кейджи поднял на него взгляд. Как и все взгляды Кейджи, этот был нечитаемым, но в этот раз Иваизуми словно почувствовал себя выброшенным за борт. Он всегда остро чувствовал, когда что-то использовали против него. И сейчас это была не обычная безжизненная маска, просто потому что так уж сложилось, что Акааши Кейджи не был самым улыбчивым человеком. Это была броня — идеально сидящая, ни единой прорехи. — Он не мог дать такого распоряжения, — возразил Акааши очень, очень спокойно. Иваизуми фыркнул. — Ну, видимо, он не отчитался тебе… — Уверяю вас, не мог, — продолжил настаивать на своем Кейджи. Из-за света свечей глаза его в темноте будто светились желтым. Захлопнув книгу, он отвернулся и, поставив фолиант на место, достал новый и вновь разложил его на столе: — У вас есть письмо, в котором он описывает эту просьбу? Что-нибудь, что подтвердит ваши слова? — Нет, конечно. Он же лично меня просил. — Когда он это сделал? — С неделю назад? Помощник главы охраны смотрел прямо перед собой. У Иваизуми недобро засосало под ложечкой. — Что? — Как я и сказал, — сдавленным голосом начал Акааши, — он не мог дать такого распоряжения… — Акааши, да сколько!.. — …поскольку он не отлучался с территории пункта уже не менее месяца, это раз, — Иваизуми захотелось рассмеяться, но смех застрял у него в горле. Лицо Акааши оставалось совершенно бесстрастным. — И два, — тут он вздохнул и вновь поднял глаза на Иваизуми, — не мог он попросить вас отвести Кагеяму ни к Суге-сану… ни к кому не мог. — Он?.. Акааши захлопнул фолиант. Краем глаза на обложке Иваизуми увидел вырезанную по телячьей коже голову волка. — Не знал, что Дайчи-сан рассказывал вам о своей семье, — деловито продолжил Акааши, проигнорировав его вопрос. — Он рассказывал вам о Сугаваре Коуши? — Нет, — огрызнулся Иваизуми, — сказал только, что к нему и нужно отвести. Послушай, мне нужно к Савамуре, где он? С вашим Сугой не все чисто. Это было мягко сказано. И все же он послушал его. Даже чувствуя, что поступает неправильно, послушал. Тринадцать лет он ждал, готовый отступить прямо сейчас, но, наверное, в ту секунду он не посмел. Он выбрался из дома и отправился к реке: туда, где они с Ойкавой частенько ставили ловушки для кроликов. В ту ночь сам Ивизуми шел в ловушку, но, отчего-то, совершенно не боялся смерти. В его случае смерть — последнее, чего нужно бояться. Кровавая луна светила почти так же ярко, как солнце: поляна позади него была залита розоватым светом, и только в глади реки, что была скрыта под ветвями деревьев, стояла непроглядная чернота, в которую вглядывался Хаджиме. Но нет, ничего нет — река была тихой и ровной, словно зеркало. Он поразился собственному спокойствию: ему наконец-то дышалось легко и свободно, он не чувствовал ни злости, ни обиды, ни отчаяния. Если это так, он был бы готов прождать в деревне хоть весь год: все равно он имеет больше, чем ему нужно. Но год ему ждать не пришлось. — Ты пришел, — прошептал Иваизуми ошарашено. — Ты… Волк, до того мирно смотревший на воду, отвернулся и фыркнул. Отражение тут же пошло рябью: в нем было видно, как причудливо свет Кровавой луны дотягивается до огромного животного, падает алыми пятнами, создавая несимметричный узор. Он был больше, чем Иваизуми помнил, шерсть потемнела, и глаза — не волчьи, человеческие — смотрели как-то очень устало. — Иваизуми-сан? — Иваизуми чуть не взлетел над берегом, бросился вперед, загородить: мало ли, что придет в голову волку, он не отличался любовью к мальчишке. Но волк даже не двинулся с места, а Кагеяма и сам мгновенно отступил назад, хотя Иваизуми не сказал бы, что ему было страшно. — Иваизуми-сан? — Кагеяма, иди домой, — не оборачиваясь к Кагеяме, проговорил Иваизуми. — Я не знаю, куда, — ответил Кагеяма тихо. Волк снова фыркнул, снова зашелся в ядовитом смехе. Иваизуми моргнул. Перед ним снова стоял Акааши Кейджи, взвешивавший в руках тяжелый револьвер. В его сторону он не смотрел. На сколько Иваизуми отвлекся? Минута? Пять? — Сугавара Коуши все это время мог знать местоположение оборотня. Это трибунал. — Если я, — начал Акааши отвлеченно, — расскажу вам, как много всего мог знать Сугавара Коуши, и сколько сошло ему с рук, вы удивитесь, насколько слабым будет этот аргумент. — Никого из детей не было в доме. Я привел туда одного Кагеяму. Где остальные? — Там же, где и Кагеяма, — помедлив, ответил Акааши и, наконец, повернулся, дабы посмотреть ему в глаза. Сдерживать раздражение было все сложнее и сложнее. — Вам нужно пройти со мной, Иваизуми-сан. — Я ни черта не понимаю, — рыкнул он злее, чем планировал, отчего Акааши едва заметно вздрогнул. Он медленно подошел к окну и развязал тесьму, скреплявшую занавески. — Что происходит?! — Иваизуми-сан, успокойтесь, пожалуйста. — Да конечно! Где Савамура, Акааши? …О чем я прошу вообще? Ты же даже не представляешь, что сейчас творится, боже! Идиот! Опять эта ярость. Откуда она в нем только? Ойкава всегда говорил, что у него буйный нрав, но сам он проблем с этим будто не умел. Ему всегда удавалось успокоить его. Если задуматься, только Ойкаве и удавалось успокоить его. Акааши Кейджи вряд ли это было под силу. — Кагеяма отказался ехать со мной, — покачал головой Иваизуми, не заметив, как расширились глаза Акааши, как он медленно сделал шаг в сторону, — он сейчас в опасности… Найди Савамуру, черт бы тебя побрал! Куда ты прячешься! Еще и Кагеяма. В жизни Иваизуми и без него с лихвой хватало странностей: его никому не нужная жизнь, вечные волки, обиды и благодарности. Недоставало в ней только Кагеямы Тобио, заблудившегося в трех соснах. Ах, да. Суга ведь говорил, что он боится потеряться. — Отведите меня домой, я не понимаю, где я сейчас, — он начал паниковать, Иваизуми взбешенно выдохнул. Волк согласно фыркнул. — Я доведу тебя только до деревни. До Сугавары доберешься сам. — Суга-сан меня не впустит. — Ты сам виноват, ты разозлил его. — Мне некуда идти. — Прекращай, — перебил Иваизуми, не в силах выдержать его слабый тон. — Он впустит тебя, конечно, впустит. Мне все равно нужно уезжать на рассвете. — Куда? — ошеломленно спросил Кагеяма. — Вы на месте. — Отчитаться перед Савамурой и свалить из этого проклятого места. Я увидел все, что должен был. — Вы уверены? Акааши Кейджи спрятал руки за спину. Одна из свечей на подсвечнике погасла. Иваизуми, сощурившись, сделал шаг к нему. — В чем я уверен? — Что Кагеяма сейчас в опасности? — Акааши сделал небольшой шаг в сторону — Иваизуми инстинктивно повторил его движение. — Вы уверены в этом? — К чему ты клонишь? — Кровавая луна поднимается на небосвод раз в тринадцать лет. Целый год она светит, и странные вещи происходят в это время, — Акааши, видимо, успокоившись, сам двинулся навстречу Иваизуми. К сожалению, сам Иваизуми никаким спокойствием похвастать не мог: каждая секунда в присутствии этого человека делала его раздраженнее, а желание убивать — совершенно настоящим, бурлящим в крови, щекочущим пальцы. — Например, все волки возвращаются на место, где они были обращены. Говорят, каждый видит свою метку и свою цель, но каждый из них обязательно доберется до указанного места. И целый год волки празднуют, поскольку… — Их нельзя убивать, — перебил Иваизуми. — Да. Сказки. — Это сказал вам Ойкава Тоору перед тем, как вы убили его? Еще одна свеча потухла. — Я не… — пустота. Отвратительная пустота внутри. Черная, как речная гладь. — Я не… убивал его. Он сбежал. — Вы уверены? — повторил свой вопрос Акааши. Повторил и вопрос Кагеямы, хотя никак не мог об этом знать. Самое страшное в том, что теперь Иваизуми не был в этом уверен. Это… испугало его и, как всегда с ним случалось, когда он боялся, вызвало ярость. Бред. — Сугавара Коуши живет один, в добровольном заточении, и Дайчи-сан последний человек, кому придет в голову его навестить. — Акааши подошел ближе и положил руку — удивительно твердую для такого хрупкого и болезненного создания, как он, — ему на плечо. — Иваизуми-сан, вас никто никуда не отправлял, потому что Кагеяма Тобио умер в день резни в деревне за Северной рекой тринадцать лет назад, — его плечо сжали сильнее. — Он умер. Понимаете? Этого не может быть. Иваизуми сам смотрел в его глаза: блестящие и черные, как воды Северной реки, и видел в них и человека, и волка. Он видел. Неужели, Акааши считает, что он поверит в такую чушь? Он глядел в темные воды, и в отражении он видел точно такие же человеческие глаза, как у себя самого. Все волки были людьми, он знал это лучше всех. Он знал это. Так почему его считают за дурака? Почему этот мальчишка считает, что он умнее его? Иваизуми повернул голову к Акааши. — Убери руку. — Простите меня, я пытаюсь помочь, вам лучше… — Убери руку сейчас же. Акааши не двинулся с места. Только с новым дуновением ветра погасла последняя свеча, но комната не погрузилась в темноту. Тут же в раскрытое окно скользнул холодный розовый свет Кровавой луны, прочертив четкую полосу между двумя мужчинами. Акааши, вздрогнув, поднял голову, и в отражении его темных глаз Иваизуми увидел давно знакомого ему волка.