Обманом обручённая

Ваши глаза так сверкают желанием мести. Против и за вашей чести — моё бесчестье. Как же давно размотали боги эту нить… «Вы ненавидите меня…» Канцлер Ги

      По дороге, прямой и ровной, что ведёт к Золотому Чертогу, катится нарядная колесница. Маленький отряд из десятка воинов, вооружённых при полном параде, сопровождает её. Встречные асы отступают в сторону. Кто-то плюётся, кто-то ругается.       Мимо незашторенного окна проносится булыжник.       — Сигюн, пересядь в середину, — резко говорит Бальдр.       Та со вздохом подчиняется. Ван, не удовольствуясь этим, опускает шторы, плотнее запахивая их. Внутри становится темно, будто наступили поздние сумерки.       — Даже не посмотреть, где жить будем, — тихонько говорит Сигюн.       — Налюбуешься ещё, — обрывает Нанна. Нервным жестом отбрасывает назад тяжёлую тёмную копну волос. — Так, что глаза от золота заболят, немилым станет!..       Сигюн вновь неслышно вздыхает. Будто она рвалась сюда…       …Катится дальше колесница с ванахеймским гербом. Расступаются недобро встречные асы.       Лишь один ас, завидев колесницу, не стал ни кричать, ни бросаться камнями вслед. Тихо отступил в придорожные кусты, сливаясь с ними зелёным своим костюмом.       В следующее мгновение из кустов выпархивает сокол и летит следом за маленькой процессией.              …Локи, обернувшись асом, прячет соколиное оперенье за пазуху.Кто бы знал, что маленькая шалость, кража приглянувшейся накидки из вражеского стана окажется столь полезной!.. Фрейя, по слухам, рвала и метала, да поздно. Хеймдалль поморщился, конечно, но против собственного царевича ради неё не пошёл.       О заложниках во дворце не твердил только ленивый. Но, пожалуй, никто так не ждал их приезда, как младший царевич Асгарда.       Была у этого ожидания причина. Бальдр Прекраснейший, бог света и весны, младший брат Ньёрда, царя Ванахеймского.       …Члены царских фамилий, они познакомились ещё до войны — и невзлюбили друг друга с первого взгляда. Никто не понимал, что делить двум богам, находящимся практически в одинаковом положении. Оба красивы, умны, талантливы — о чём спор?..       Спора и не было.       Была взаимная обоюдная вражда. Два бога не упускали случая досадить другому при малейшей возможности. Когда же оба мира охватило пламя войны, противостояние вышло на другой уровень…              Локи свалился в волчью яму. Предупреждал Тор, чтоб не шарахался в одиночку по вражеской территории!.. Нет, на лес посмотреть захотелось.       — Ой, да не беспокойся ты за мага, — только и отмахнулся Локи.       Лежа на дне глубокой ямы, зажимая ладонями распоротый бок, бог обмана костерил всех от корней Иггдрасиля до его же кроны включительно. Магию он растратил до этого в очередной схватке с ванами, и возвращалась она ме-е-едленно.       А темнело вокруг быстро.       Заслышав голоса наверху, Локи напрягся. Когда над ямой свесилась чья-то кудрявая голова и призывно заорала на ванахеймском, пообещал себе слушаться старшего брата хотя бы иногда. В военных вопросах Тор явно разбирался лучше.       Когда же незадачливого бога извлекли наверх и над ним наклонилось, если верить дуракам-скальдам, «прекраснейшее лицо в девяти мирах», Локи на мгновение пожалел, что колья пропороли бок, а не грудь.       Но тут же, собравшись с силами, пустил в ход всё своё очарование. Однако на Бальдра оно не подействовало.        — В волчьей яме нашли волчонка, — бросил он своим воинам. — Наденьте на него намордник и отведите к царю Ньёрду. За эту шкуру Один освободит не один десяток наших пленников.       —И подлатайте его, — брезгливо добавил он, глядя на окровавленные клочья одежды</i> Локи. — Волчонок нужен живым.       И улыбнулся оскалившемуся пленнику светлой безмятежной улыбкой.              ***       Перед дворцом собралась большая толпа асов. Царь Асгарда в парадном облачении стоит на ступенях дворца, опираясь на золотой Гунгнир. Пурпурный плащ стелется за Одином.       Сигюн чудится — кровавая река стекает за его спиной.       — …Не будем сейчас касаться событий, послуживших началу столь затянувшейся войны между асами и ванами.С куда большим удовольствием я, Один Всеотец, объявляю об окончании войны!       Аплодисменты. Крики — восторженные; кое-где и разочарованные. Остались неотмщёнными отцы и братья, мужья не вернулись с кровавых полей домой, и не в радость иным вдовам и матерям ясное солнце над Асгардом.       — В знак мирных намерений, — продолжает Один, — Асгард и Ванахейм обменялись заложниками. От Асгарда отправились многоуважаемые советники, Мимир и Хёнир. Придётся теперь вашему царю справляться со всем своей головой, – Один коротко улыбается, стараясь шуткой разрядить сгустившееся напряжение. — От Ванахейма же к нам перешли достопочтенные родственники царя Ньёрда: его брат, Бальдр Прекраснейший, бог света; жена его Нанна и дочь их, Сигюн, богиня верности.       По царскому кивку заложники выходят на ступени, где стоит Всеотец. Будто на плаху поднимаются.       Сигюн внутренне готовилась, ожидая свистов, улюлюканий, подобных тем, что сопровождали их карету в путешествии к Золотому Чертогу. Но тишина, что повисает над толпой асов после их появления, страшнее оскорблений.       И к ней богиня верности оказывается неготовой.       Дева усилием воли сдерживается, чтобы не закричать, не вцепиться в родителей, прося, умоляя увести её отсюда. Больше всего на свете ей хочется заплакать и убежать — прочь, прочь!..       Но она сдерживается из последних сил. Нельзя опозорить родителей.Нельзя опозорить Ванахейм. Это по ней судят сейчас о её родине. О её народе. Так пусть видят, что горды и несломлены ваны, хоть и согласились на перемирие.       Незаметно Сигюн выпрямляется. Вскидывает подбородок. Никто не увидит, как страшно дочери младшего царевича Ванахеймского. Вечером, едва оставшись в одиночестве, она даст волю рыданиям. Но это — позже. Когда не будет нескольких сотен пар глаз, устремлённых на неё. Изучающих. Враждебных. Оценивающих, будто товар на базаре.       — Заложникам будут сохранены все полагающиеся титулы и почести, — звучный голос царя Асгарда разбивает давящую тишину. — Статус их неприкосновенен, любая попытка оскорбления словом или делом будет караться по всей строгости! Нам не нужны проблемы с Ванахеймом.       …Локи, стоящий слева, рядом с братом, незаметно оставляет на своём месте иллюзию. Сам же, набросив личину простого аса, отступает немного вглубь толпы, так, чтобы лучше было видно заложников.       Бальдр стоит впереди, будто загораживая собой жену и дочь.       Бог обмана рассматривает своего врага. Замечает, как тот нервно переступает с ноги на ногу, стремясь загородить собой дочь. Локи невольно переводит взгляд на неё. Красота Бальдра, несомненно, передалась дочери. Но в ней она смягчилась, став не такой откровенной.       Склонив голову, Локи беззастенчиво рассматривает деву. Видно, что той нелегко, но не опускает Сигюн ни головы, ни очей. Прямо смотрит на столпившихся вчерашних врагов. Гордая. Сильная. Прекрасная, как раскрывшийся под солнцем цветок…       А распустившиеся цветы срывают.       И идея мести рождается сама собой. Если бог света так трясётся над своей дочурой, не будет ли он разочарован, если та спутается с неким богом обмана?.. Да что там — он должен быть просто в бешенстве, куда там берсеркам!..       Локи под иллюзией широко улыбается. Ему и впрямь пришла в голову прекраснейшая идея.       «Что же, Бальдр. Пришёл твой черёд платить. Только не взыщи — счёт я переадресую твоей прелестной дочери…»              Нанна не находит себе места. Взгляд её мечется по дорогому чужому убранству. Отныне это — их дом…       Их тюрьма.       Мир перевёрнут, смещён с ног на темечко. Ещё вчера они были второй по значимости в Ванахейме семьёй. Сегодня — заложники доброй воли своего царя. И то, что царь — её деверь, нисколько не успокаивает Нанну.       Наоборот — тревожит ещё сильнее.       — Бальдр, муж мой, – спрашивает она, не сумев унять дрожь в голосе. — Как нам теперь жить?..       Тот пожимает плечами. Бодро — слишком бодро — разводит руки в стороны:        — Прекрасно! Война окончена благодаря мудрости и прозорливости правителей двух миров, нам лишь остаётся принять смиренно их волю…       Нанна морщится:       — Оставь политес для брата. И для асгардского двора.       Плечи Бальдра опускаются. Падает на прекрасное чело золотая прядь.       — Ты же слышала слова Одина: заложники неприкосновенны.       — Царя Одина, — поправляет, будто выплёвывает, Нанна. — Мы ведь теперь его подданные…       Бальдр молчит. И молчание это не успокаивает жену, как обычно.       — Что ты молчишь, муж мой? Всё отшучиваешься да отнекиваешься с самого момента, как огласили приговор судьбе нашей. Или тебе безразлично, в какую беду попала твоя семья? Сам-то веришь ли ты Ньёрду настолько, чтобы вручить ему свою судьбу? Судьбу своей семьи, будь хоть трижды он твой брат?!.. — восклицает в сердцах ванийка.       — Успокойся, Нанна. Если будем сидеть и причитать, участь наша легче не станет, — отвечает наконец бог света.       Привлекает жену к себе. Та покорно шагает в объятья, но сама не обнимает в ответ. Руки висят вдоль тела, будто надломленные ветки у дерева. Бальдр легко касается губами виска жены: не соблазнить — успокоить.       — Сигюн.       Имя дочери Нанна произносит так тихо, что муж слышит её лишь со второго раза.       — Каково здесь будет ей? Ты подумал?       Бальдр начинает потихоньку закипать. Сменить положение царского брата на заложника враждебного мира — то ещё развлечение. А жена вновь и вновь твердит о том, что он не защитил семью, не отстоял!.. Как будто у Ньёрда много родственников!       Как будто Один согласился бы на кандидатуру меньшего ранга. Сам-то, стервец одноглазый, отправил советника. Не сына.       Даже не приёмного сына, будь он неладен.       — Сигюн полезно посмотреть на другой мир, — немного раздражённо отвечает бог света, размыкая объятья. — Форсети то и дело навещает эльфов, а она не была за пределами Ванахейма.       Нанна с упрёком взмахивает руками:       — Форсети — мужчина!.. И у него давно своя жизнь. А Сигюн… Мы слишком долго считали её ребёнком, но она уже взрослая! Это-то меня и тревожит…       — Дети вырастают, — философски замечает ван. И меняет тему: — Как думаешь, дорогая, сундук лучше поставить у изголовья или к стене напротив?..              ***       Любимый балкон царской четы Асгарда — почти под самой крышей Золотого Чертога. Оттуда открывается великолепный вид на город.       На балконе — столик с прохладительным и фруктами да простые плетёные кресла. Заплачено за них, правда, золотом, в три раза превышающим вес лёгкой мебели — руками светлых эльфов-искусников изготовлены, редкая древесина пошла на них.       Плед, заботливо перекинутый через спинку кресла царицы, мягко сползает на пол. Вечер стоит на диво тёплый.       — Как же давно мы не сидели здесь, мой дорогой Один, — умиротворённо произносит Фригг. Ладонь её накрыта старческой, но по-прежнему сильной рукой мужа. — Эта война отняла у нас столько сил… Как же я рада, что она наконец закончилась!       Один неторопливо поглаживает запястье жены, сминает аристократичные пальцы. Взгляд единственного глаза расслабленно устремлён вдаль, где в золотую дымку на горизонте плавно оседает солнечный диск.       — Начали войну зависть ванов и высокомерие асов. В одночасье от этих чувств не избавиться, — задумчиво говорит Всеотец. — Воины сложили оружие, но не смирили собственные сердца.       Фригг откидывается в кресле. Только осанка её столь же ровна, как и на торжественном приёме.       — Считаешь, перемирие было неискренним?..       Один не торопится с ответом.       — Царь Ванахейма всегда был себе на уме, — наконец молвит он. — Я бы не полагался лишь на заложников. Думается мне, тут нужно и другое средство, что послужило бы надёжной скрепой наших царств…       — Впрочем, о судьбе девяти миров я думаю денно и нощно, а моя очаровательная жена совершенно справедливо упрекает меня, что я совсем не уделяю ей времени, — с нестарческим проворством разворачивается Один к царице. Подносит к губам её ладонь. Выцеловывает каждый пальчик, щекоча бородой и усами. Поднимает на неё взгляд — и сталкивается с полным обожания и нежности взглядом Фригг.       Редко царская чета позволяет себе эмоции. Даже наедине друг с другом. Приросли к коже, да что там — к душам властные маски за столько лет.       Но порой спадают привычные личины, обнажая живые, усталые души. И все девять миров перестают существовать тогда для их царя и царицы.              ***       Скрип двери в дворцовую конюшню. Конюх Барди оборачивается, недовольно бурча под нос:       — Кого несут демоны Муспелля?..       — Пропусти меня к лошади, — нежный голос странно звучит в этих стенах.       Барди рассматривает неизвестную девицу. Тепло, но та закутана в плащ.       — А вы, госпожа, собственно, чьих будете? — неласково вопрошает он, оторвавшись от своего занятия. — Тут, понимаете ли, лошади непростые, всё господ царских особ да их приближённых, а вас что-то не припомню…       Девица вспыхивает:       — Я гостья в Золотом Чертоге царя Одина. Дай мне пройти.       Конюх, однако, не торопится отступать в сторону.       — Откуда же мне знать, гостья вы или просто прохожая какая, — рассуждает он, вновь берясь за гребень. — Лошадки тут знатные, догляд за ними нужен да уход, а ежели я кого попало пускать в царскую конюшню буду — меня же по хребту-то и огуляют.       —Так что, госпожа, возвращайтесь лучше к себе,  — продолжает Барди, ненавязчиво оттесняя девицу к выходу. — Отправляйтесь домой, вам, такой нарядной, не место на конюшне грязной…       — Я Сигюн, дочь Бальдра, младшего царевича Ванахеймского, — голос звенит на высокой ноте, улетая под деревянную крышу. — За твоей спиной стоит моя лошадь, Бьяртфакси. Не заставляй меня звать стражу!..       Барди смотрит исподлобья. Нехотя отступает, освобождая проход. Сигюн быстрыми шагами идёт к загону с Бьяртфакси. Та радостно ржёт, завидя хозяйку.       — Извиняйте, не признал, — отвечает конюх.       Ванийка кормит лошадь припасенным ломтём хлеба. Гладит светлую гриву, шепчет привычные ласковые слова. Где-то ещё был кусочек сахара…       Слова конюха застают её врасплох:       — Так это, значит, по милости вашего дядюшки я сына лишился?       Сигюн замирает с куском сахара на вытянутой руке. Слишком далеко от морды Бьяртфакси. Та недовольно тянется, мотает головой от невозможности достать.       — В той же мере, в какой этому способствовала милость Одина Всеотца.       Лошадь наконец схрумкивает сахар. Тычется влажным носом в опустевшую ладонь хозяйки. Та вновь гладит Бьяртфакси по довольной морде, напрягаясь, всей кожей чувствуя взгляд, которым одаривает её конюх. И одним лишь взглядом тот не ограничивается:       — Да что вы говорите, госпожа Сигюн!.. А кто к нам колдунью подпустил, а? Кто, говорю, Гулльвейг проклятую кровавую пустил гулять по Асгарду?.. Сын-то мой с приятелем и передрались из-за неё! Как есть друг дружку переубивали из-за ведьмы проклятущей!.. А кто пустил её сюда, кто подослал? Ньёрд ваш, чтоб ему в Хельфхейме аукалось!.. Два уж столетия прошло, а всё забыть не могу, как погребальный костёр его на ветру дымился, разгореться всё не мог никак… А сколько таких парнишек на полях войны этой сгинуло, а?! А виной тому — царь ваш, завистник и колдун проклятый! И его отродье теперь здесь проживать будет, а я им в ноги кланяться должен!..       Барди замолкает. Глаза его, будто безумные во время речи, становятся обычными.       И расширяются вновь – от осознания. Но он лишь упрямо сжимает челюсти:       — Давай, доноси на меня. Пусть и впрямь плетьми засекут. Быстрее с сыном увижусь…       Ванийка идёт обратно, останавливаясь рядом с конюхом. В ноздри ударяет с особенной силой конский запах, но та даже не морщится.       — Мне жаль твоего сына, — тихо говорит богиня верности. — И всех, кто погиб в этой нелепой войне. Но бог войны правит вашей землёй.       Дверь конюшни за ней затворяется прежде, чем Барди успевает ответить.              Сигюн хлопает дверью покоев, выделенных ей. Прошло полторы недели, а она так и не начала считать их своими.       Тут нет ничего своего. Золотой Асгард величествен до отвращения, пафосен до сведённых скул (она старательно это скрывает). Он строг и холоден, несмотря на тёплое лето. Все его здания, и — особенно — сам Золотой Чертог, кажется, смотрят на неё с презрением, будто на недостойную букашку у подножия.       Что уж говорить о его жителях…       Косые взгляды. Перешёптывания за спиной, смолкавшие, стоило обернуться. Но эти взгляды — от них, кажется, начинают дымиться подошвы. В лицо, как Барди, высказывались редко. Но Сигюн всё равно страшно выходить одной за пределы дворца.       Родители, разумеется, полностью поддерживают её в нежелании выходить из покоев. Но деве, привыкшей к просторам Ванахейма, к его невысоким склонам и бескрайним степям, тяжко и непривычно сидеть в четырёх стенах. Счастливая младшая, которую слишком долго считали маленькой, она часто пропадала в степях, привыкнув к скачке, разливающемуся во всю ширь горизонта восходу, ветру навстречу…       Здесь же она этого лишена.       Ей выделили прекрасные покои. Изящная роспись на потолке. Покрывало тончайшего шёлка, рядом — тёплое стёганое одеяло (ночи в Асгарде холодны).На столике — зеркало в искусной золотой раме и будто невзначай забытая шкатулка с драгоценностями. Приставленные служанки по первому требованию готовы исполнить любую прихоть. Грех жаловаться на гостеприимство Одина Всеотца!..       Только чья вина, что узоры на потолке кажутся Сигюн неестественно вытянутыми, рама зеркала — слишком вычурной, а до шкатулки с камнями она не дотронулась и пальцем.       Прекрасные покои. Прекрасная клетка.       Прощальный закатный луч падает в окно, золотит Сигюн нос, щёки, волосы. Ещё прелестнее становится она в лучах уходящего светила. Жмурится ванийка от яркого солнца, закрывается ладонью.       Кожу всё ещё непривычно царапает кольцо.       Сигюн невзначай опускает взгляд на левую руку. А ведь не будь всей этой история с заложниками, она, быть может, носила бы уже кольцо на другой руке... И не помолвочное.       Обручальное.              – Сигюн. Надо поговорить.       Нанна стояла на пороге покоев дочери, не заходя внутрь. Это означает, что разговор будет проходить не в этих стенах.       Бережно заложив место, где читала, шпилькой, богиня верности пошла за матерью. Та проследовала к их любимой зале – зелёные стены, камин и непременно букет белых цветов на столе. Жасмин ли весной, ромашки летом, астры по осени – но непременно белые. Нанна следила за букетами сама, не доверяя столь тонкое дело прислуге.       – Что случилось, мама? – невинно спросила Сигюн.       Мать выглядела непривычно серьёзной. Дева внутренне напряглась. Какая из её проделок успела выплыть наружу?..       – Сядь, дочь.       Когда следом в залу вошёл Бальдр и, подмигнув ей, опустился напротив, напряжение лишь усилилось.       Хотя, если бы случилось что-то серьёзное, отец бы ей не подмигивал... И таким довольным бы не выглядел. Бальдр частенько поддерживал дочь в её проделках, покрывая от более строгой и часто нервничающей Нанны. Если это не касалось безопасности самой Сигюн и интересов Ванахейма, разумеется.       – Мы слишком долго давали тебе слишком большую свободу, дочь, – начала Нанна.       Сигюн неслышно вздохнула: не такую уж и большую, на её взгляд…       – Пора бы тебе подумать о будущем, Сигюн. Многие твои сверстницы уже замужем. Твоя красота начинает привлекать к тебе мужчин, и мне не хотелось бы, чтобы ты наделала глупых ошибок молодости. Они позволительны простой крестьянке, но не дочери второго царевича Ванахейма.       Под ложечкой у Сигюн неприятно засосало. Вот оно, начинается…       – В общем, дочь, настала пора озаботиться поисками подходящего жениха, – подвёл итог Бальдр.       Сердце девы ухнуло куда-то вниз. На щеках выступил нежный румянец. Она заёрзала на месте, старательно отводя глаза в сторону.       Нанна, пристально глядя на неё, спросила:       – У тебя кто-то уже есть на примете?       – Да…       Родители переглянулись.       – И кто же он?.. – тоном, не сулящим ничего хорошего потенциальному жениху, вопросил бог света.       Также тихо прозвучал ответ.       Нанна медленно осела на подлокотник кресла вместо сидения. Муж не успел её подхватить, ошеломлённо переспросив:       – Кто?..              ***       — Бальдр!.. Какая долгожданная встреча!..       Локи, раскинув руки в гостеприимном жесте, идёт навстречу богу света.       — И тебе здравствовать, царевич Локи.       — О, ты вспомнил о титулах, — тянет бог обмана. — Помнится, ты не всегда был таким обходительным… Что с тобой случилось, Бальдр? Охота к перемене мест одолела? Ванахейм — унылая дыра по сравнению с Золотым Городом, не правда ли?..       Бальдр молчит. Лишь резче обозначаются скулы на его лице.       — Но теперь я за тебя спокоен, — не унимается Локи. — Гостеприимство моего отца не знает границ. И я со своей стороны постараюсь сделать так, чтобы твоё пребывание здесь стало поистине незабываемым.       — Локи!       Тор появляется в проёме, опираясь на дубовый косяк.       — Оставь его.       — Благодарю, Могучий Тор, — отвечает Бальдр. — Но на лай собаки и слова Обманщика едва ли стоит обращать внимание.       Локи усмехается.       — Ваша вражда — притча во языцах у всех девяти миров, — качает головой бог грома. — Неужто не найдётся каждому врагов посерьёзнее?..       Бальдр, пользуясь тем, что вниманием Локи завладел брат, отступает в тень.       — Тор, защитник обиженных и слабых, — хмыкает бог обмана. — Можешь расслабиться: я не собираюсь устраивать Бальдру козней. Так, слегка поддразнил… Я ведь бог озорства, — вновь разводит он руками, обворожительно улыбаясь.       — Я был бы рад, если бы ты образумился и прекратил эту глупую вражду, — говорит Тор, и брат обещает подумать над его словами.       Но стоит Тору отвернуться, огоньки коварства зажигаются в зелёных очах.       — В самом деле, зачем строить козни Бальдру. Есть куда более интересные занятия… — шепчет Локи, и в предвкушении прикрывает глаза, воссоздавая в мыслях прелестный и гордый профиль Сигюн.