Обманом обручённая

      – Ма-ам!.. Проснись, мам! – дёргает за свесившееся покрывало, укрывающее царицу йотунхеймскую, пацанёнок лет семи. Чернявый да кучерявый, и проворный – страсть!..       В дверях возникает одна из нянек – запыхавшаяся йотунша. Взволнованно шепчет:       – Царевич Нарви!.. Вот ты где, негодник!.. Иди сюда!..       – Локи, твой сын опять не даёт поспать, прямо как ты, – сонно бормочет Сигюн, пытаясь ухватить сползающее покрывало.       – Иди сюда, не буди царицу! Да царевич же Нарви!..       Тот лишь тянет одеяло сильнее – и, не выдержав неравной борьбы, оно сползает окончательно. Сигюн зябко поводит обнажившимися плечами. И просыпается окончательно.       – С добрым утром, мама!.. – радостно прыгает к ней Нарви. Вручает красную благоухающую лилию: – Это тебе!       – Моя царица, простите, – сконфуженно говорит нянька. – Он так быстро бегает…       Сигюн берёт цветок – и улыбается от нахлынувших воспоминаний. Привлекает к себе довольного сына, целует в кудрявую макушку.       – Ничего. Оставь нас, раз уж всё одно не поспать…       – А папы опять нету, да? – спрашивает Нарви немного расстроенно. – Пойдём в сад, мам? Там с утра красивше всего!       …Солнце ещё не поднялось над Ледяным миром. Лишь узкая полоса зари алеет на горизонте. Снег ранним утром синий-синий. Вьётся меж сугробов тропа широкая, йотунскими большими ногами протоптанная. Всякому на диво поглядеть хочется. Снег кругом, мороз да холод, а ступи в сад, за завесу мерцающую – тут тебе и тепло, и зелень, и цветов великое множество. А дальше плантации да поля начинаются.       Большие силы на то потребны – поддерживать несвойственный Йотунхейму климат даже на одном участке. Царь йотунхеймский часто его обходит, магией огненной своей делится, чтоб могла земля морозу противостоять.       Велика сила бога обмана, да один навряд ли бы справился. Оттого каждый год ходит по саду тому бог света и весны. Будит мёртвую землю, зовёт её к жизни. Воскрешает поля уснувшие. Каждый росток пробившийся обогреть да обласкать старается – так, что с ног порой после обхода валится. Да чего не сделаешь ради любимой дочери!..       …Те сады в Йотунхейме и прозвали в честь царицы – сады Сигюн.       Бальдр стоял, сцепив руки на груди, всем видом показывая отношение своё к собеседнику. Зять заявился к нему без венца, в привычном своём облике.       – Тебе привет от дочери, – бросил небрежно. – Она в беде.       Вскинулся Бальдр, лучи света в ладонях замерцали.       – Тоскует она, – продолжал как ни в чём не бывало бог обмана. – Снега, морозы… В Ванахейме иной климат.       – Ты украл цветок моей жизни, а теперь жалуешься, что он увял в объятьях вечного холода? – мрачно осведомился Бальдр. Прошипел: – Или же в твоих, Обманщик?!       Локи хмыкнул:       – Повторяешься, тестюшка. Тебе пора придумывать более изощрённые оскорбления, если не хочешь, чтобы я умер от скуки, слушая твоё брюзжание. Но я пришёл не за этим.       Подивился Бальдр: враг его, всегда самоуверенный да наглый сверх всякой меры, смущён будто бы. Словно сказать о чём не решался. «Притворяется», – подумал бог света.       Улыбнулся наконец Локи – широко да лукаво:       – Я принёс сложный выбор. Чьё благополучие тебе дороже – Ванахейма или дочери?..       …Три дня и три ночи выторговал Бальдр себе на раздумье. Не мог он не понимать, что затея Локи лишь внешне преследует благородную цель – порадовать Сигюн. Если в Йотунхейме разбить сад… через полвека там будет и огород, и лес – не Железный, настоящий! – а значит, и зверь и птица. И Ледяной мир перестанет так остро нуждаться в торговле с Ванахеймом.       И с кем бы то ни было ещё.       «Ну каков мерзавец, а! По больному… Но ведь и впрямь Сигюн, бедная Сигюн теперь живёт в вечном холоде… Это с её-то любовью к теплу и нашим просторам!» – думал Бальдр, выхаживая по любимой зелёной гостиной. «Но умён, не отнять… Экая дерзкая затея!»       В самом деле, неизвестно, как отреагирует самая земля Йотунхейма на такое вмешательство. Не обернётся ли всё катастрофой?.. Хотел было Бальдр с царём своим посоветоваться, да тут же отбросил эту мысль. Фрейр после расставания с Сигюн вряд ли будет особо благосклонен к подобной затее. Да и негоже дяде у племянника ум занимать.       Когда Локи пришёл за ответом – на сей раз йотуном, при всём царском параде – Бальдр всё ещё был не уверен.       – Ты просто боишься, что твоя весна слабее моего огня, – насмешливо заявил с порога бог обмана. На недоумённый взгляд пожал плечами: – Если ты откажешься, я просто буду растапливать снег – столько, сколько потребуется. Я не отступлюсь.       Вгляделся Бальдр во врага своего заклятого. В избранника дочери, царя соседнего мира, Обманщика да насмешника. Вгляделся – и увидел в очах алых спокойную уверенность. И впрямь будет снега топить в одиночку… Неизвестно, чем то обернуться может. А ну как Сигюн вдовой останется?..       Не раз обещали враги друг другу смерть лютую. Не раз представлял Бальдр Обманщика в мрачных палатах Хельхейма. Да не зря говорят: враг порой друга ближе. Нет у Бальдра друзей. Родня есть, друга задушевного нет. Враг только имеется – взлелеянный, взращенный… Кровью родной ныне связанный.       Вслух только и молвил Бальдр:       – Это мы ещё посмотрим, чей свет ярче. ***       – Папа, а я смогу поднять твой молот? – совершенно серьёзно вопрошает царя асгардского дочь, выпивая за завтраком своё молоко и болтая под столом ногами на слишком высоком для неё стуле.       Разумеется, для маленькой царевны была изготовлена ножная скамейка, украшенная драгоценными камнями. Только это чудо столярного и ювелирного мастерства регулярно задвигается глубоко под стол. Царевна Труд желает болтать ногами в воздухе за завтраком, обедом и ужином. Никаких исключений.       Тор, смачно вгрызающийся в ароматную кабанью ножку, крякнув, покрывается багровым. Царица асгардская, фыркнув, точно и сильно отвешивает ему под столом пинка. И Тор наконец соображает, что дочь имеет в виду Мьёлльнир, а вовсе не те шутки, которыми они с Сиф обменивались этой ночью…       И не только шутки.       – Видишь ли, дорогая, – царь Асгарда кладёт недоеденную ножку на блюдо, – молот – оружие не для женщины. Ты станешь царицей, спору нет, но Мьёллнир…       – Я буду не просто женщиной, – упрямо заявляет Труд. Над верхней губой у неё молочные усы. – Я буду валькирией! И царицей девяти миров. Может быть, – с сомнением добавляет она. – Но молот я точно хочу!       – Мы сделаем для тебя маленький молот, – вмешивается Сиф, наклоняясь и протирая молоко с губ дочери. – Такой, чтобы был по руке.       Тор облегчённо вздыхает и вновь берётся за кабанью ножку.       – Нет, я хочу папин! – маленькая ручка сжимается в кулак, воздетый к потолку Золотого Чертога. – Я буду очень стараться, чтобы стать достойной! Я не собираюсь отдавать его какому-то там мужу, даже собственному!..       Сиф и Тор переглядываются. Сиф неслышно вздыхает и невольно прижимает руку к животу в защитном жесте. Всё будет явно сложнее, чем они ожидали…       – Труд, я могу показать тебе кое-что интереснее Мьёлльнира, – не очень уверенно говорит Тор. – И твёрдо могу обещать, что им точно владеть тебе, ибо ты мой первенец, ты – будущая царица Асгарда…       – Что? – скучающе произносит царевна, отставляя пустую кружку. – Если опять скажешь про Гунгнир, то зря стараешься.       – Он не знает промаха, как и Мьёллнир! – возражает Тор. – Ещё он золотой, и длинный, и…       Он умолкает, не зная, что ещё добавить. Ибо сам-то он точно разделяет страсть дочери к молоту – и равнодушен к Гунгниру как царской регалии. В конце концов, до Хлидскьялва тот не дотягивает… Вот на троне Тору вполне нравится сидеть. Особенно когда он велел пошить с дюжину подушек, заявив, что царь должен уметь спать на голой земле, но вовсе не обязан сидеть на голом троне.       – А Мьёллнир – летает, – тихо и проникновенно говорит Труд, заглядывая небесными глазёнками в глаза отца – будто озёра друг в друга смотрятся. И Тор, поспешно вытерев руки от жира, подхватывает дочь на руки и кружит с ней по залу. Смеётся:       – Так ты летать хочешь, моя дорогая? Так бы сразу и сказала. Мы подарим тебе крылья.       Глаза царевны распахиваются от удивления.       – Да, крылья, самые настоящие! – подтверждает отец. – Одолжу у брата.       – Дядя Локи! – радостно восклицает Труд. – Когда мы к ним поедем? Этот Нарви такой смешной… Но он так интересно всё придумывает!..       – Поедем. Скоро поедем, – Тор бережно опускает дочь на пол. – А пока иди, поиграй.       Когда Труд убегает, Сиф хмуро оборачивается к мужу:       – Ты ведь это не всерьёз – про оперенье Локи? Она ещё так мала!..       Тор хмыкает:       – Оперенье вообще-то Фрейино… было когда-то. Но, коль скоро они одна семья, отчего не напрячь братца? Пусть дитя потешится.       – Но летать, Тор!.. – не унимается царица асгардская. – Столько опасностей для такой маленькой девочки!..       – Жизнь вообще довольно опасная штука, тем более для царской семьи, – философски говорит Тор, призывая Мьёлльнир. Взвешивает его на руке, улыбается коротко. У дочери определённо есть вкус. Только вот молот и впрямь не женское оружие.       – Мы подарим ей оперенье на день рождения брата, – говорит бог грома, обернувшись к жене.       – А может, сестры? – лукаво вопрошает Сиф, склонив голову набок.       – Дочь у нас уже есть, теперь будет сын, – без тени сомнения заявляет царь Асгарда. – Магни. И он будет владеть Мьёлльниром. ***       Скрип двери в раннее утро. Далеко слышно все звуки в тишине, царящей над горами. Утренний туман клубится, прохладный и свежий. Скоро выпадет роса.       Отворяется дверь. Статная женщина без возраста выходит на крыльцо. Невесомо касается деревянных резных перил. Туман ластится к ней, словно белый ласковый кот.       Взяв подойник, идёт к сараю в глубине сада. Приносит свежее парное молоко к столу, что стоит на террасе. Достаёт нежнейший творог, дырчатый сыр. Кивнув своим мыслям, уходит в дом – ставить в печь хлеб.       Стук противня будит мужчину, спящего без покрывала на широкой деревянной скамье. Поднимается он сразу же, по вбитой привычке бодро и резво. Расслабленно смотрит на хлопочущую жену. Хоть сейчас, на закате жизни, полюбоваться на неё. Раньше-то всё дела, дела. Войны, переговоры, приказы, поездки, суды… Порой не виделись месяцами, не то что вот так – по-домашнему, неторопливо, уютно…       – Доброе утро, – надтреснутым голосом говорит муж, спуская босые ноги на полосатую ковровую дорожку.       – Доброе, – молвит в ответ жена.       Румянится хлеб в печи. Щекочет ноздри аромат печева. Пахнет деревом, свежестью и чем-то ещё, неуловимым.       Домом.       А может, свободой.       Наконец-то бремя обязанностей ушло с их плеч. Пусть сыновья со своими жёнами теперь занимаются грязной работой!.. Руки обоих соскучились по простой работе: мужицкой ли, женской ли. Соткан ковёр на полу, пошиты занавески лёгкие на окнах – то Фригг работа. Дом стёсан, мебель удобная вырезана – то царь девяти миров бывший руку приложил.       Меж тем и хлеб в печи подходит. Подгорел чутка, да румяная корочка ведь завсегда вкуснее. Внуки приедут – подтвердят.       Уносит Фригг на веранду горячий хлеб. Режет его крупными ломтями, втыкает ложку – стоит та, не падает – в густую сметану. Один выходит на крыльцо, влекомый вкусными запахами. Потягивается.       – Хор-р-рошо!..       Жмурит единственный глаз от удовольствия. Фригг улыбается – мягко, понимающе. И от сдержанной той улыбки тепло разливается в груди Одина. ***       Волны шальные за кормой плещутся. Пена с них что руно с овец сыплется, в борта Скидбладнира ударяет. Скрипят уключины. Паруса трепещут, будто крылья чаячьи – ветер нынче попутный. Хоть драккару чудесному он и не требуется.       Стоит бог моря на носу, на стихию родную смотрит – не налюбуется. Наконец-то время появилось по морям ходить.       …Едва надел Фрейр венец царский, на следующий же день вышел Ньёрд в море. Один, с парой слуг верных. Дивятся те на царя, признать не могут: словно помолодел Ньёрд на пару-другую сотен лет. Взгляд огнём заблистал, в руках силы будто прибавилось, хоть и не жаловался он на силушку. Ноги будто сами понесли к драккару чудесному.       С тех пор Ньёрд дома появляется раз в полгода. Вернётся, взглянет, как дела в царстве идут, близнецов обнимет – да уж и обратно рвётся. Не наговорится с морем, будто с дитём родным.       И море радо, что бог его к нему внимателен наконец сделался: и так ластится, и эдак… Драккары пропускает, штормом да ураганом резвится в одиночестве. Морякам легче стало по морю ходить.       Стоит Ньёрд, вперёд да вдаль смотрит. Туда, где море с небом в одно сливаются, будто влюблённые. ***       Тверда, пружиниста походка царя ванахеймского. Будто торопится он от земли подошвами оттолкнуться: столько всего ведь успеть надобно!..       Глушит земля шаги. Тропинка извилистая по саду петляет. Ведёт к скамье резной, на дерево подвешенной. Сидит на ней царевна ванахеймская, а на коленях у неё кошка мурлычет.       Изменилась Фрейя. Платья да ожерелья не в почёте у неё стали. Боевой наряд – постоянное её одеяние ныне. Только что доспех надевает редко Фрейя Ванадис – столь же грозная, сколь и прекрасная.       Предводительница легиона валькирий.       …Всколыхнулись и Асгард, и Ванахейм, когда собирающийся на покой Один прислал царевне ванахеймской письмо – с предложением занять вместо него пост главы валькирий. Богиню любви и красоты – в валькирии?!.. Злые языки шептались, что царь Асгарда и впрямь выжил из ума.       Только умолкли – и зашептались уже в изумлении, когда твёрдой рукой навела Фрейя порядок среди воинственных дев. Признали её да полюбили, хоть и не сразу. Она же нашла в заботе о валькириях утешение израненному сердцу.       Любовь её с Фрейром недолгой оказалась. Будто ложем разделённым иная близость их перечеркнулась. Перестали они доверять друг другу самоё себя, стали ссориться часто, а мириться – тяжело. Видя, что уж совсем невмоготу, предложила Фрейя брату сама забыть всё, что было меж ними после злополучной пещеры цвергов. Не хотела, чтобы брат первый её бросил. И не хотела, чтобы мучился, не имея сил боль ей причинять.       После разрыва того издал Фрейр указ, запрещающий кровные связи. И ревностно принялся его контролировать. Заскрипели ваны, да закон тот на пользу пошёл. Дети крепче стали, здоровее. Иные миры Ванахейм принимать лучше стали.       Только разбитую чашу целой не сделаешь. Так и осталась в отношениях брата с сестрой натянутость. Фрейр приглядел себе деву по сердцу, Фрейя без внимания мужеского не оставалась.       Да не могла толпа ухажёров из мыслей близнецов друг друга вычеркнуть.       – Здравствуй, сестра.       Скользит быстрый взгляд по буйной зелени сада. По кошке, на коленях пригревшейся. По тропинке мягкой, что под ноги стелется.       Всюду, кроме лица, что так на её собственное похоже.       – Здравствуй, мой царь. – Голос равнодушия полон, да не провести Фрейра столь легко.       – Всё ещё злишься на меня? – говорит он негромко. – Фрейя… Так не может дальше продолжаться, сестра! Мы ведь… обо всё договорились.       Та гладит кошку, на коленях свернувшуюся. Не смотрит на царя по-прежнему. Рада бы – да как в бывшем любовнике вновь брата увидеть?..       – Ты ещё скажи, что указ издал, и я ему подчиняться обязана, – хмыкает царевна, поднимая наконец глаза на Фрейра. – Что твоя Герд? Не сбежишь от неё, как от Сигюн сбежал?       Молчит Фрейр. Нестерпимо хочется до руки сестры дотронуться. Не как женщины – сестры, близнеца, что твоё продолжение, отражение… Душа одна на двоих ведь!..       Сгоняет Фрейя кошку с колен. Та, сонно мявкнув, недоумённо уходит, оставляя ванов совсем одних.       – Ты пришёл вновь искать у меня тепла, мой царь? – насмешливо, колко спрашивает Фрейя. – Или за благословением на семейную жизнь? Так за этим в Мидгард теперь надо отправляться, Фригг искать!..       Слышит Фрейр нотки знакомые ревностные в голосе сестры. Слышит и другое – тоску по брату, по отражению своему. По тому времени, когда были они близки как никто. Словно дети, за руки держались, и сидела сестра у него на коленях – и никто из них не видел в том ни дурного, ни страстного. Венец бы царский отдал Фрейр, чтоб только вновь ту близость вернуть. Да возможно ль то?.. Не знает царь ванахеймский ответа. Но попытаться он должен.       На колени бы опустился… да неправильно ещё поймёт. Решит, что вновь за объятиями её жаркими пришёл.       Подхватил Фрейр руку сестры, лбом к запястью её прижался – и замер так, склонённый. Не идут на ум, на язык слова. Да никогда им много слов меж собой и не требовалось.       Дёрнула Фрейя руку – не отпустил Фрейр. Хотела уж было силу применить – став предводительницей валькирий, многому выучилась прежде нежная царевна. Полетел бы через весь сад сизым голубем – так, что венец по пути свалился бы!.. Да тронула её недвижность Фрейра. Знает ведь о могуществе её, о том, что обрела силу немеряную. И всё одно не боится сестру разозлить.       Падает слеза горячая на плечо вана. Поднял он голову – только руки сестриной не выпускает. Знай сжимает крепче.       И Фрейя в ответ сжимает его ладонь.       – Фрейя… сестра моя, – выговаривает наконец хрипло Фрейр. – Просят любимых жёнами стать, я же прошу тебя – стань сестрой мне вновь, Фрейя!.. Не мил без тебя мне Ванахейм любимый, не мил и венец царский. Вернись ко мне, сестра!       Молчит Фрейя. В лицо дорогое смотрит – словно в воду глядится. Вот будто рябь по воде пробежала. Или то вновь слеза покатилась?..       Не к лицу предводительнице валькирий слёзы лить. Да ведь богиней любви она осталась по-прежнему. Только сама не там любовь свою искала?       Или – не той?       – Я здесь… брат. ***       С раннего утра шумит йотунхеймский дворец, что твой муравейник. Сто лет минуло со дня воцарения правящей четы. Сто лет со дня их свадьбы, о которой уж легенды по трём мирам сложили. Маловато, конечно, ну да какие их века. Наверстают ещё.       …Не только совместную жизнь монархов своих йотуны чествовать готовятся. Поистине новая эпоха началась с их воцарения. Заключили мир с Асгардом, наладили с ним отношения. Избавились от зависимости Ванахейма – так и норовили ваны в обмен на продовольственную помощь казну опустошить. Ровно не капусту да брюкву привозили, а слитки золотые.       Сами йотуны в себя поверили. Встрепенулись, к жизни вернулись. Солнце возвратилось в Ледяной мир, осветило его лучами ласковыми. Редкие дети, в столетия мрака рождённые, долго поверить не могли, что чудной этот шар появляется и исчезает на небе каждый день. После привыкли. Многих новорождённых мальчиков и девочек стали нарекать Сольгерд да Сольвейг – светило восхвалять вернувшееся.       …А ещё позднее в ход у йотунов пошли огненные имена – Лауги, Льот. В честь своего царя.       Прибывают гости в Ледяной мир. Ёжатся с непривычки, фыркают. Особливо ваны – зима в Ванахейме дюже мягкая. Царь Фрейр с сестрою в соболиные шубы укутаны. Даже Ньёрд возвратился из очередного морского похода – аккурат к празднеству. Не отказал себе в удовольствии посмотреть на Йотунхейм – уж больно много слухов о нём ходить стало.       И Бальдр с Нанной приехали, разумеется. Как же к любимой дочери на празднество не прийти! Как же отказать себе в удовольствии с зятем сцепиться!..       – Тестюшка пришёл, – улыбается тот лукаво, кудри чёрные со лба откидывает. Ровно и венец не давит на мерзавца – так же весел да улыбчив. Помнит Бальдр, как изменился брат его, на престол вступив. Быстро посерьёзнел тогда Ньёрд, улыбаться редко стал. А этот всё шутит да улыбается, ровно на голове не корона – колпак шутовской!..       Вслух же отвечает бог света:       – И тебе не хворать, зять любимый. Пожелал бы царству твоему с копыт сковырнуться, да ради царицы его попридержу проклятья.       – И царевича, – добавляет Локи. – А вот и он, кстати.       Нарви бежит навстречу дедушке с бабушкой, обгоняя обеих нянек: и асинью, и йотуншу. Обе быстры ногами, да всё одно царевич проворнее. Глядя, как теплеет взгляд заклятого врага, когда виснет на нём Нарви, что-то бойко рассказывая, Локи хмыкает.       – Муж мой, – негромко говорит Сигюн, нежно, но цепко трогая его за запястье. – К чему мне готовиться на этот раз? К пожару? Буре? К рассыпающимся на ходу каретам? Нашествию мышей, а после – Фрейиных котов?..       Локи смотрит на жену – и в глазах огоньки задорные пляшут.       – К подарку, – молвит негромко, проникновенно.       Сотню лет слышит она этот голос. Сотню лет смотрит в колдовские очи – то зелёные, то алые, но неизменно лукавые. Сотню лет терпит проказы неугомонного своего мужа.       Или – наслаждается ими?       Гордая, неприступная богиня верности. Лукавый Обманщик, ходящий вечно по грани. Кто бы мог представить их вместе, кроме прозорливого Одина да прозревающей будущее Фригг?.. Кто бы поверил, что они прекрасно уживутся – и расцветёт под их началом Ледяное царство?       Говорят, страсть тускнеет со временем… Говорят, сложно пронести любовь сквозь годы, не запятнав, не уронив её. Не разменяв на горсть медяков затёртых. Иные и не верят. Говорят – вовсе то невозможно.       А сквозь века?!       Трикстер призван невозможное делать возможным…       Пируют гости в ледяном дворце, здравицы нескончаемые произносят – за чету венценосную, за царство крепкое да процветающее. Улыбаются в ответ царь с царицей, ответные здравицы произносят, как то этикет требует.       Только не слышат ни Локи, ни Сигюн здравиц тех.       Улыбается хитро царь йотунхеймский, жены ладонь узкую сжимает крепко. Идут они привычными путями – прочь от залов, от шума и пышности праздничной под личиной прислуги. Сигюн ждёт, что муж откроет портал, но тот и не думает. Ведёт жену за собой – всё дальше и дальше от дворца.       – Локи!.. – ломкий шёпот. Отчего сердце стучит в груди так сильно, будто в первые дни их сближения?.. – Куда мы? Ну скажи наконец!       – Тшш!.. – прижатый палец к губам ответом. – Увидишь.       Сбрасывает бог обмана личины с обоих, сам асом оборачивается. Тот, к кому на встречу они торопятся, привык к этому его обличию…       Громовое ржание оглашает притихший лес. И следом навстречу выплывает красавец конь. Грива – золото чистое, глаза угольём горят. Копытом ударит – гром по всему Йотунхейму разносится. У пирующих в руках чаши заздравные прыгают.       – Это же…       Умолкает Сигюн на полуслове восхищённо. Очам своим поверить не может. А конь чудной копытами передними оземь бьёт – всеми четырьмя. Фыркает – пар густой из ноздрей идёт.       – Я поговорил с отцом, – негромко говорит Локи. – Он ему теперь без надобности, а мало найдётся в девяти мирах седоков, которых Слейпнир согласится нести на своей спине.       Не слышит будто Сигюн. Словно заворожённая, смотрит на коня – глаз отвести не может. Холод ему нипочём – пар от коня валит.       Дрожит рука. Дрожит, но тянется. Косит глаз Слейпнир. Носил он на спине царя девяти миров, славного воина, верховного бога. Знавал он и сыновей его – и родного, и приёмного. Но Тор не пожелал коня своего верного менять, а Локи и подавно не отказался бы от Фенрира. Остался Слейпнир не у дел… Оттого, видать, Один и уговорил коня носить царицу Йотунхейма. После того, как Локи его самого уговорил, конечно.       Смотрит горящий глаз на ванийку. И это его будущая хозяйка?.. Маленькая. Хрупкая. Да хватит ли у неё духу подойти к нему, не то что оседлать? Не то что первую милю проехать…       Недоверие. Удивление. Восхищение. Страсть разгорающаяся. Лишь страха в серых очах – ни капли.       Касается наконец ладонь гладкого конского бока. Прислушивается Слейпнир. Оттолкнуть? Достаточно мотнуть головой легонько…       Тёплый нос осторожно трогает щёку Сигюн. И Локи, глядя, с каким упоением та зарывается лицом в конскую гриву, хмыкает:       – Ну, хоть этого не отбросила…       Зычный свист – и вот мягкая громадная тень волка возникает, будто рядом он был. Вздёргивает горделиво Слейпнир голову, фыркает шумно. Скалит Фенрир клыки страшные в ответ. Только в схватку не вступают. Видят, что силы равны – ни одному из драки победителем не выйти.       – Как тебе подарок? – интересуется Локи, привычным слитным движением взлетая на волка. – Прогуляемся, о моя прекрасная лошадница?       Сигюн еле разбирает обращённые к ней слова, с трудом отрываясь от конской гривы. Оборачивается наконец к мужу. И тот, глядя в её сияющее лицо, понимает, что все усилия были не напрасны.       Нет в Йотунхейме лошадей, непривычны они к лютому холоду. Кормить их нечем, да и мало какая лошадь выдержит среднего взрослого йотуна. Грустила Сигюн порой по страсти своей девичьей. По просторам вольным, по скачке быстрой. Видел Локи, как горят её глаза, когда к родителям случалось ездить в Ванахейм. И Нанна сетовала, что дочь её так и норовит улизнуть втихую да умчаться в чисто поле.       С некоторой неуклюжестью – подзабылись всё же навыки – забирается Сигюн на спину коню восьминогому. Высоко от земли, куда выше, чем на обычной лошади. Только и теперь не мелькнуло страха в очах богини верности. Лишь забытое предощущение – бега, скачки, скорости…       Счастья.       …Треск ломаемых сучьев, будто сквозь чащу продирается по меньшей мере ещё один Фенрир. Мягкий стук упавшего в сугроб тела. Громкий в тишине всхлип. Очень знакомый всхлип.       Сигюн слетает с высокого коня так, будто сидит на обычной лавке.       – Нарви!.. – поднимает она сына. Тот кулачком размазывает по лицу облепивший снег. – Ты что тут делаешь?       – Как ты вообще здесь оказался? – Локи тоже спешивается с волка.       Нарви поднимает на родителей прозрачные зелёные – отцовские – очи.       – Вы ушли… Мне стало скучно, и я сбежал. Зачаровал нянь… Я тихо-тихо шёл сзади, вы меня не видели, а я вас видел! – с гордостью заявляет он, не замечая, как вытягиваются лица родителей.       – Как… зачаровал? – переспрашивает Локи.       – Как это – ушли? – эхом отзывается Сигюн, глядя на мужа.       Нарви оживляется:       – Я понял: это же игра такая, да? Спрятаться от всех, тихо-тихо? Я никому не рассказал!..       И таким счастливым блеском глаза сияют…       – Ещё один шутник и маг. Будто мне первого мало, – ворчит Сигюн, прижимая сына к себе. Оглядывается на Слейпнира. Она сама ещё толком не научилась с ним обращаться…       – Нарви, поедешь со мной, – в такт её мыслям говорит Локи, подхватывая сына и подсаживая того на Фенрира – так они уже катались не раз. – Шутники должны держаться вместе, не так ли, сын?       – А маме не будет скучно одной? – спрашивает Нарви, глядя, как Сигюн садится на Слейпнира – в этот раз уже уверенней. – Может, надо добыть второго братика, пап, как ты думаешь? Ну, чтобы у каждого впереди было по ребёнку!..       – Догоняйте!.. – звонкий голос Сигюн доносится уже издалека. Снег, взрыхлённый восемью ногами коня, плавно оседает обратно.       Локи улыбается краешками губ. Гордая, увлечённая, невыразимо прекрасная. Близкая – и далёкая. Такой увидел он когда-то давно маленькую девочку. Такой встретил заложницу чужого царства, дочь своего врага. И продолжает смотреть – уже на жену.       Любимую.       Может, Нарви и прав насчёт брата?..       – Догоним царицу йотунхеймскую, Нарви?       Тот часто-часто кивает. Прижимается крепче к отцу в предвкушении поездки. И редких, но столь драгоценных минут и часов не с царём и царицей – с родителями.       …Через мгновение волк мягко стелется по следу коня посреди искрящейся снежной равнины.