Никогда не спрашивай

Знаешь, если бы мне пришла в голову такая глупая идея - спросить кого-нибудь, заметишь ли ты меня, я совершенно точно знаю, что услышал бы в ответ. Никогда. Да что там, мне с порога сказали бы, что я никогда не попаду в сборную. Не буду играть за нашу страну на домашнем чемпионате. Потому что мне, совершенно пропащему и бестолковому пиздаболу, путь наверх заказан. Еще мне сказали бы, что выбраться из Тулы уже не вариант. Что в профессиональном плане меня тут закопают. Или отправят в ссылку еще куда-то, откуда уже точно дороги нет. А там еще пяток лет, и можно под списание. Или в крайнем случае, тренировать молодняк на захеревающем стадике на окраине безымянного Зажопинска. Третим тренером. Если бы я спросил, сможет ли кто-то терпеть мой вздорный характер, я уж точно знаю, что услышал бы. Что такие как я только и умеют, что чесать языком. И дальше слов ничего не заходит. Что я могу только огрызаться и бычиться в ответ на скрытый троллинг журналюг. Скрытый, ага, как же. Что на поле я полный ноль, и обе ноги - левые. Что я своим словоблудием прикрываю свою же ленивую задницу и придумываю о себе сказки. Мне бы с большой охотой выдали справку о метафорическом словесном поносе и отправили в совсем не метафорический медийный игнор. Если бы я стал спрашивать ну вот хоть у кого-нибудь, как меня примут в сборной, мне бы со стопроцентной уверенностью сказали, что для начала это точно была бы большая ошибка вообще брать меня туда. И я вылечу из нее со скоростью неймаровского крученого. Спасибо-пожалуйста. Они сказали бы, что уважение к такому, как я - слишком много, чтобы даже просить. Если бы я мог представить себе, что буду играть среди лучших из лучших в нашей стране, я бы наверное сдох прямо на месте. Потому что так не бывает. И когда даже старые друзья отворачиваются от тебя и говорят: «Никогда. Мы никогда не хотели бы с тобой даже идти по одной улице,» - когда так происходит, хочется натурально бросить кони. Если бы я сдрейфил и на секунду задумался о том, кто там что скажет, если я протяну тебе руку в тот отрезок времени, когда все отвернулись, я бы совершил самую большую ошибку в своей жизни. Терять мне, в общем-то, было нечего, ну кроме разве что уважения к самому себе. И я просто это сделал. Я протянул руку. И ты пожал ее в ответ. Серьезно и сосредоточенно, как только ты умеешь. А потом ухмыльнулся уголком губ, и в глазах мелькнуло что-то, что я еще не мог интерпретировать. И конечно, я мог бы спросить у других, что это значило, и чем обернется. Но я просто жал тебе руку. Смотрел. Аккуратно поначалу что-то спрашивал. Я был как оголенный нерв - чуть тронь и заискрит. Я слушал. И ты позволял себе говорить - так много и складно, будто всю жизнь тем и за снимался, что засовывал в кокон из убаюкивающих слов самые непомерно буйные головы. Может, так оно и было. Ты же капитан. Ты привык иметь дело с пылкими и юными. А потом я начал шутить, ну наконец-то. И ты вроде как даже не сильно возмущался. Иногда качал головой, фыркал, дергал бровью, когда думал, что я не вижу. И если бы я тебя спросил, нравятся ли тебе мои шутки, наверное, ты бы ничего мне не ответил. Но очень выразительно закатил бы глаза. Поэтому я не спрашивал. Зачем? Я шутил, заговаривал зубы, сам теряясь в своем словесном потоке, снова искрил, тянулся, приобнимал, вскользь и между делом. А однажды даже подхватил тебя на руки. Тебя, мать твою. На руки. И подумал: «А что, если бы я сначала попросил разрешения на это?» И о, я точно знаю, что бы ты мне на это ответил. Поэтому я просто не спрашивал. Никогда.