Творческий кризис

      Очень часто, приходя домой, пытаешься найти себе какое-нибудь мимолетное занятие, откладывая на потом что-то более важное. Не раз после некоторых песен, книг, стихов или монологов я решала для себя: надо писать! И каждый раз, садясь за стол и кладя перед собой блокнот и ручку, я брала в руки телефон, ища в нем что угодно, что могло бы на несколько минут отвлечь меня и помочь сконцентрироваться на чем-то важном. Но постепенно минуты перерастали в часы, и когда под конец дня я снова оказывалась перед рабочим столом и видела чистый лист бумаги, я думала, что все. Это конец. Надо что-то менять в своей жизни. А затем опять садилась смотреть какой-нибудь бестолковый фильм или сериал, тратя все свои драгоценные возможности в пустую.       Благо, у меня есть моя семья. Мама, увидев, как я трачу себя на всякую безделицу, сунула мне в руки книгу Сомерсета Моэма «Театр» и заставила читать. Буквально ходила попятам, спрашивала, как мне герои, что я думаю по поводу их действий. Она даже сидела у меня над душой и проглядывала страницы, когда ей удавалось застать меня за чтением. А начинать читать было нелегко. В первое время мне всегда приходиться заставлять себя, чтобы втянуться, искать забавные особенности автора, чтобы рассмеяться или заплакать. Когда начинала, думала, скорей бы кончилась эта дурацкая книга. А сейчас… Сейчас я смотрю на оставшиеся 30 страниц и думаю, что не хочу ее отпускать.       Мне всегда не хочется расставаться с книгами, которые будят во мне вихри эмоций. Можно заливать страницы слезами, умирая вместе с любимым героем, можно кидаться книгой в окно, потому что главный персонаж редкостная сволочь. Потом можно бежать за той же самой книгой на улицу, отыскивать ее в кустах, чтобы дочитать, попутно сгорая от злости. Надо ведь закончить, иначе образы из этой несчастной кипы бумаги будут ближайшую неделю выедать тебе мозг.       Так я читала Стивена Кинга. А потом Оскара Уайльда. И, пожалуй, Сэлинджера. А вот после Толстого оставались другие впечатления. Что-то воздушное, но при этом очень тягучее и одновременно успокаивающее. Даже какое-то чувство невыполненного долга, забытого важного обещания. Что-то, что не давало потом покоя, будто постоянно надо идти к чему-то, ни за что не сдаваться. И любить. Всех, без исключения, безвозмездно, без остатка.       Любовь вообще штука сложная и непредсказуемая. В «Театре» она стала для меня особенной. Помню с урока литературы, как учительница говорила, что Тютчеву в своих стихах удалось с точностью передать чувства уничтоженной любовью женщины. После этого я никогда не думала, что мне удастся самой разглядеть что-то подобное. Ощущение расколотого на тысячи кусочков сердца не оставляло, мне казалось, что главная героиня сидит где-то глубоко внутри меня, ее невероятная боль от утраченного чувства заставляла думать, что больно не только Джулии. Мне самой было невыносимо больно. Хотелось плакать, страдать, кидаться кому-нибудь на шею в поисках утешения. Отрицание, гнев, желание мести, смирение. А потом – жажда отдать все, что осталось от этой любви тем, кто все время находился рядом, вне зависимости от настроения, погоды, времени суток, количества проблем. Это так неважно, когда остается только одно желание – любить. Чтобы сильно и без остатка. Чтобы никогда больше не появлялась эта тупая тяжелая боль в груди, от которой хочется стать камнем и сброситься в воду.       Но ведь человек мертв, если ему не бывает больно. Поэтому это приходится переживать. Кажется, то, что не убивает, должно делать сильнее. Вот только сколько бы не происходило расставаний, если ты влюбляешься, больно всегда одинаково – нестерпимо сильно, как в последний раз. И в первые дни после этого ничто не способно унять эту боль. Живи с ней, пока она не станет приятным воспоминанием о том, что ты – человек. А в груди у тебя не камень, не просто переполненный кровью кусок мяса, а сердце. И оно чувствует. И это прекрасно.       Вечер давно вступил в свои права, утянув своим шальным танцем солнце за горизонт, но там, где я живу, это не сильно заметно. Белые ночи – худший кошмар для крота из бетонной коробки. Солнце, по 20 часов в сутки долбящее своими лучами в окно с перерывами на непостоянные дожди, не дает спать, есть, работать по привычке. Рассвет в 2 часа ночи выбивает тело из колеи, дезориентирует в пространстве, забываются биоритмы. И ты просто сидишь, смотришь на это бледно-синее с розовыми прожилками небо, надеясь ухватить взглядом неуспевающие проступить звезды, пытаясь убедить себя, что уже ночь, все адекватные люди спят, а по улицам шляются лишь запоздалые выпускники, которым повезло не окончить свой последний школьный день под проливным дождем с громом и молнией.       Такой был пару дней назад. Все затопило. Люди под окнами сновали, ругая правительство за дырявые крыши и разваливающиеся стены дешевых новостроек, жалея денег на только что оконченный ремонт. А я сидела на балконе и ругала себя за нежелание взяться за бумагу. Когда я смогу сказать себе: «Ты писатель»? Через 30 лет с послужным списком в десяток романов и пару сотен рассказов? Мечтай и дальше со всем свойственным тебе юношеским максимализмом. Говорят ведь, что мечты сбываются. Здесь только одна проблема – они сбываются, когда вкладываешь в них силы, время, всю себя целиком. Но тогда это уже не мачты – это жизнь, ее цель и смысл. Творчество как смысл жизни. Красиво, правда?       Вот теперь я сижу и пишу. За окном белая, в розовых прожилках беззвездная ночь, на кровати – раскрытый томик Моэма, в голове еще гуляющий далеко отсюда ветер, в руках фломастер. Может что-нибудь да выйдет. Так, на любителя.