Торжество стервятников

      Её привычка всё драматизировать и хвастаться тем, что она чует опасность даже издалека, по какой-то причине в решающий момент её не спасли. Перед сном она всегда открывала окно и сидела за компьютером, это уже было своего рода традицией. На небе вплотную собирались черные облака и пару раз гремел гром, но понять свою фатальную ошибку в тот вечер получилось только тогда, когда в воздухе резко запахло озоном. Она оторвалась от монитора и, сморщив нос, осмотрела помещение, заметив неспешно залетающий в комнату светящийся шарик. Вообще-то в новостях несколько раз пробегали строчки о жертвах шаровой молнии, но страшно почему-то не было: даже интересно. Она думала, что сможет спасти хотя бы свой компьютер и была готова в любой момент выдернуть шнур из блока питания. В дальнем углу комнаты работал телевизор бальзаковского возраста, и почему-то у неё была полная уверенность, что ему крепко достанется от прилетевшего гостя — она даже представила, как расстроится бабушка. Но потом жуткий шар изменил траекторию и повернул в её сторону. Она даже вскрикнуть не успела — не то, что позвать на помощь. Вспышка, оглушающий треск и всё.       Ей не приходилось верить в перерождения или что-то подобное; потому что всё это было такой несущественной ерундой, на которую не оставалось времени, чтобы обращать внимание. По крайней мере ещё тогда, когда она была собой.       Её звали Памелой Лависс. Она условилась называть себя именно так, потому что обнаружила бирку на рубашке. И сейчас она оказалась в довольно затруднительном положении: в маленькой комнатушке с низким потолком, на кованной кровати с панцирной сеткой; около темной деревянной двери стоял шкаф. Памела встала с кровати и прошлась туда-сюда по комнате. Новая походка была чуть менее уверенной, пружинистой. Оставалось лишь понять одно — что с ней произошло? Она помнила свою смерть, и это пугало. Как и то, что она чувствовала себя в чужом теле: от кончиков пальцев на ногах до макушки.       Она подошла к окну и взглянула на город. Недолго думая, Памела пришла к выводу, что это именно европейский город — характерные узкие улочки, мощёные булыжником, и узнаваемые фасады зданий. Её комната располагалась на третьем этаже, и вид был как раз на задний двор: он был небольшой, чистый, с подстриженным газоном и миниатюрными лавочками.       Потом Памела заглянула в шкаф, на всех полках было пусто, и нигде зеркал не было, поэтому она принялась ощупывать своё лицо, чтобы понять какая у неё внешность. Острые скулы, тонкие губы, редкие брови, курносый нос. Волосы были тёмно-русыми. Может быть, после смерти всех ожидает следующая инстанция — попадание в чужое тело?       Смерть этой девочки была вполне закономерной. В комнате было сыро и холодно, не исключено, что та чем-то болела, боялась одиночества или страдала клаустрофобией. К такому выводу пришла Памела и достигла внутреннего компромисса, когда дверь резко открылась и в комнату ввалилась грузная женщина преклонных лет. Стало в разы тесней.       — Ты в порядке? Ложись-ка ты в постель. Да, вот так. Молодец, укройся шерстяным одеялом.       Памела легла на кровать, сделав при этом что ни на есть послушное и вежливое выражение лица. Женщина явно обладала какой-то властью, по крайней мере, над ней. Судя по указаниям, не исключение, что она является медсестрой или, например, сиделкой. В таком случае вариант со смертью предыдущей Памелы Лависс был бы наиболее, если так можно выразиться, убедителен.       — Как ты себя чувствуешь? — спросила женщина с неким удивлением.       Памела хотела уже ответить на поставленный вопрос, как вдруг осеклась и озадаченно хмыкнула. То чувство, которое она испытала, а точнее — наконец отчетливо различила у себя внутри, было незнакомым, новым, и от этого ещё более пугающим. Она почувствовала чужеродные знания и мысли, которые абсолютно самостоятельно и своевольно перекатывались на языке, готовясь в любой момент вылететь и повиснуть в воздухе.       — Я в порядке, — с трудом сказала Памела.       Таким образом она была немного потрясена, что вообще понимала женщину, зная английский на уровне профтехучилища; ведь хотя и училась там с усердием, она была решительно не компетентна в вопросах идиом, стилистики и разговорной речи. Итак, Памела настороженно прощупала чужеродные языковые «подсказки» у себя в голове, а потом дернулась, неосознанно пытаясь стряхнуть их с себя.       — Ты выглядишь значительно лучше, чем вчера, — заметила женщина, прикасаясь к её лбу шершавой морщинистой рукой. — Батюшки мои! Тебя же так лихорадило, а сейчас температуры совсем нет… Надо позвать доктора — глядишь, и на поправку пошла.       — Который час, мэм? — осторожно спросила Памела.       — Ещё нет восьми, дорогая. Все уже завтракают.       — А число? Сколько я болела?       — Бедняжка, — печально сказала женщина, — совсем ничего не помнишь. Сегодня июль месяц, двадцать четвертое, если быть точней. Болела с пятницы позапрошлой недели… Н-вот! Я за доктором!       Когда она ушла за дверь, Памела крепко задумалась. Нет, девочка, неожиданно лишившаяся памяти будет вызывать некоторые подозрения, а привлекать лишнее внимание определенно не стоит — ведь и в психиатрическую больницу могут отправить и глазом не моргнуть.       Спустя некоторое время к ней вернулась женщина и доктор, как ему и подобает — в белом холеном халате, из-под которого виднелся коричневый сюртук, с ровным пробором и аккуратно уложенными волосами; над верхней губой у него были филигранно выстриженные усы «Абажур». Он провел небольшое обследование, всё как надо: измерил температуру, давление, посмотрел горло, пощупал лимфоузлы и послушал дыхание стетоскопом.       В заключение всему доктор невозмутимым тоном поздравил Памелу с тем, что она абсолютно здорова и сказал:       — Не вижу никаких причин, по которым девочка должна задерживаться в больничном крыле, миссис Робин.       Бинго! Памела просияла, когда услышала радостную новость и узнала фамилию этой полной женщины.       — Вы так считаете?       — Да, безусловно. Мисс Лависс может завтра выходить ко всем…       Доктор сложил медицинские приборы обратно в сундучок.       — Пусть сегодня ещё отдохнёт, — добавил он.       Потом доктор галантно поклонился и пропустил перед собой миссис Робин, немного задержавшись в проёме, выглядывая в коридор.       — Остальным сиротам не так повезло, — хмуро заметил он.       — Сиротам? — совсем тихо повторила Памела, которая неожиданно поняла, что она находится в приюте.       И совершенно точно, она не ослышалась — он говорил именно о сиротах. Доктор плотно захлопнул дверь и уже не слышал, как в комнате раздался слегка приглушенный разочарованный стон.       Ей рассказывали о стадиях смирения с неизбежным. Памела не могла припомнить все, но была уверена, что по какой-то причине сразу перешла к последней — принятие. Возможно, какое-то неприятное чувство свербело и гудело где-то на задворках сознания, но вскоре оно затихло.       После того, как миссис Робин принесла завтрак, и Памела подкрепилась, она решила прогуляться по зданию. Конечно, она точно не знала, можно ей это или нет.       Открыв таинственную черную дверь, она тихо выглянула в коридор. Он был совсем недлинный и там было всего несколько дверей — и все были одинаковые, такие же, как и у комнаты Памелы. В конце было небольшое окошко, откуда выглядывало солнце, ярко освещая вихры пыли в воздухе. Потом Памела вышла из комнаты и внимательно посмотрела по сторонам. В другом конце коридора была лестница. Всё говорило о том, что здание было довольно старое и потрёпанное: глухие бетонные стены с проплешинами без штукатурки, затёртой плиткой на полу, хмурые лампочки на проводах, но при этом всё было доведено до идеальной чистоты. Памела на цыпочках отправилась к лестнице, которая вела вниз, откуда отдалённо доносились детские голоса. По её подсчётам сейчас было около десяти часов утра.       Преодолев один лестничный пролёт, она насторожилась, прислушиваясь к звукам — гул голосов постепенно стихал вслед за хлопками дверей. Было глупо действовать тихой сапой, но рядом ведь не было миссис Робин. Небольшой холл на втором этаже делился на два прохода, она свернула направо и осмотрелась. Первая же дверь вела в предбанник для переодевания и просторную влажную комнату с кранами, где обычно мылись дети. За стеной, скорее всего, был большой бак с прохладной водой. На крючках висели тазы и ковши, и сверху было небольшое окошко, служившее единственным источником света. В этом же коридоре было две просторные спальни, где стояли кровати с той же панцирной сеткой и соломенными матрацами, как в больничном крыле. Все были аккуратно заправлены. И тут её внимание привлёк помятый уголок бумаги, торчащий из-под одного одеяла, как будто нарочито оставленная для Памелы газета, за которую она тут же схватилась как утопающий за соломинку.       В верхнем углу было написано:       «23 июля 1939»       Ба-бах!       Памела с громким хлопком осела на пол.       Конечно, у неё были некоторые подозрения, что она оказалась далеко не в двадцать первом веке — чего только стоила одежда доктора и миссис Робин, но чтобы аккурат перед самой разрушительной войной! Она также пытливо изучила текст, и у неё почти не осталось сомнений: шрифт был свежий, бумага не пожелтела — газета была вчерашней.       Памела громко хмыкнула, конечно, ожидая подвоха, но не того, что буквально через мгновение в комнату зайдёт темноволосый мальчик. Только взглянув на него, она почувствовала необоснованный страх и резко вскочила с пола, поджав губы.       — Это моя газета? — хмуро спросил он. — Что ты здесь делаешь?       Памела перевела взгляд на газету в своих руках, потом на мальчика, и аккуратно положила её обратно на кровать.       — Отвечай, воровка!       — Я не воровка, — сказала Памела, прищурившись.       Когда мальчик подошёл ближе к ней, она смогла разглядеть имя на его рубашке: «Том Риддл». Ей пришлось признать, что он был чрезвычайно красив, но к тому же очень несдержан и запальчив. Памела готова была поклясться, что в его глазах, тёмно-синих от ярости, плясали черти.       — Да кто ты такая? — прошипел Риддл.       — Моя фамилия Лависс, — буркнула она. — Прости за вторжение, я уже ухожу…       Том Риддл многозначительно фыркнул и, бросив один лишь взгляд за спину, закрыл дверь, заставляя Памелу по-настоящему напугаться. Даже в более взрослом возрасте, она бы опасалась находиться в комнате с мальчиком, владеющим телекинезом. Хотя не является исключением, что дверь закрыли его сообщники.       — Хэй, Риддл… Давай без фокусов.       Воздух в комнате вдруг затрещал будто бы от электрического напряжения, Памела опять почти почувствовала запах озона. Пространство вокруг них наполнилось еле заметными маленькими вспышками и искрами.       — Я заставлю тебя бояться, — выпалил он, вытянув руку вперёд.       Это было пиком нагнетаемой обстановки, и в одно мгновение успело произойти сразу несколько вещей: Памела закрыла лицо руками, будто ожидая, что Риддл сейчас нашлёт на неё проклятие, напряжение спало и послышался громкий грохот. Стало очень тихо. Она приоткрыла один глаз, потом второй и увидела Тома Риддла, лежащего у стены. Он потирал ушибленный затылок и злобно таращил глаза.       — Боже мой! — воскликнула она, подбегая к мальчику. — Что это было? Это… это я тебя толкнула?       Пробормотав себе под нос что-то похожее на «магический выброс», он насупился, опираясь на руки встал с пола и указал на выход.       — Уходи вон.       Памела удивлённо кивнула и удалилась из комнаты. За дверью ожидаемо не было никаких сообщников Риддла. Она озадаченно нахмурилась, по дороге в больничное крыло размышляя об утренней эскападе. Странный и весьма подозрительный этот Том Риддл.       Остаток дня она провела у себя в комнате, не подавая виду приносившей обед и ужин миссис Робин, что что-то произошло.       А ночью Памеле снился её дом.