Amnesia / Амнезия

      В этот день вернулся Йен. Мэнди выскочила из своей комнаты, одетая наряднее обычного. Ей, конечно, пришлось постараться, чтобы впечатлить того самого парня. Микки так ничего кроме имени и не вспомнил, но рыжий цвет не переставал появляться в его голове, словно был выжжен на внутренней части век, и он понятия не имел, что это всё значило.       — Ты этим перед всем районом собралась сверкать? — спросил он, когда она танцевала перед зеркалом в своей, вроде как, новой мини-юбке. — Прошу тебя, надень штаны.       — Ой, отъебись, я и так миленькая, — сказала она, играясь с подолом юбки.       Он закатил глаза.       — И всё же.       — Придёшь за мной к двум? — спросила она, накладывая на ресницы ещё больше туши, что, как ему казалось, было глупо. Она быстро нацарапала что-то на листе бумаги. — Там негде переночевать, а я, бля, не хочу, чтобы меня изнасиловали, когда я буду идти домой.       — Этого не случится, если ты наденешь штаны, — возразил он, взяв в руки листок с адресом, и пообещал зайти за ней в два. И он прекрасно понимал, что к тому времени она, скорее всего, уже будет в отключке.       Было только семь часов, а он плохо умел убивать время, когда ждал чего-то. И почему ему казалось, что он ждёт чего-то безумно важного? Он не понимал… ему просто нужно было забрать Мэнди с вечеринки. Так почему он был нервным и одновременно с этим настолько воодушевлённым?       Он помылся, перекусил, положил в стирку разбросанную по полу одежду. Посмотрел по ящику какие-то тупые передачи, поиграл в видеоигры, даже пару часов поспал. Потом поиграл с Бертом, но мышонок, кажется, быстро ему наскучил. Начал читать книгу, но не смог сосредоточиться, и в конце концов просто улёгся, глядя вверх и держа между пальцами тлевшую сигарету. Он даже не курил — просто держал.       Его разум пронзил звук выстрела, и он невольно вскочил, прекрасно понимая, что это всё лишь в его голове. Он мгновенно схватился за шрам на бедре, закрытом джинсами.       — Эй, эй, посмотри на меня!       Руки на бедре, казалось, горели куда сильнее раны, потому что он ощущал это прикосновение где-то глубоко внутри, словно бы его душа запоминала это.       — Грёбанный ублюдок! — крикнул он человеку, подстрелившему его. Внутри всё ходило ходуном, но не из-за страха быть вновь подстреленным, а из-за того, что пистолет всё ещё был направлен на человека, на которого ему было не плевать.       Он переплёл свои пальцы с пальцами на своём бедре, держась так, словно, если он отпустит, мир под ним испарится.       Он потёр глаза, не зная, что и думать. Порой он не хотел понимать. Но не в тот момент. Ему до одури хотелось вспомнить парня, которым была забита его голова и о котором помнило его сердце. Его чувства причиняли ему боль где-то в груди, и это было странно, ведь о не знал об этом парне абсолютно ничего, если не учитывать некоторые мимолётные воспоминания.       Пусть порой они и казались слишком нереальными, чтобы быть воспоминаниями.       — Я… я соскучился.       Нет, он не слышал этого. Не слышал, потому что не знал, как с этим справиться. Люди не скучали по нему, люди не заботились о нём. Он не мог сказать это, ведь его язык просто не мог составить эти слова. Они были какими-то непонятными для него, словно иностранными. Он понятия не имел, как это говорить.       — Повторишь — я тебе язык оторву.       Он знал, как сделать это. Знал, как всё разрушить. Знал, как быть мудаком. Знал, как притворяться.       Иногда ему хотелось вернуться в прошлое и хорошенько треснуть прежнего себя по затылку. Порой эти воспоминания делали его слабым, ведь он прекрасно понимал, что в те моменты в его груди были чувства. И он понятия не имел, как люди не замечали этого. Разве это не было написано на его лице? Знал ли о его чувствах тот парень? Было ли ему не всё равно? Понимал ли тот парень, что все грубые слова Микки — лишь прикрытие, оболочка?       Правда? Правда? Правда?       Скорее всего, нет.       — Всё кончено! Или ты думал, мы с тобой нормальная пара? Ты для меня так, давалка.       Нет, нет, нет, нет, НЕТ!       Я не это имел в виду, правда, совсем не это. Заставь меня вернуть слова назад! Пожалуйста, заставь! Клянусь, я не это имел в виду! Не смотри на меня так! Не плачь, прошу тебя, не плачь. Блять, пожалуйста, не плачь! Я же не это имел в виду, ты должен понимать, что совсем не это…       Он понятия не имел, как всё исправить. Микки не знал, как сказать правду, не знал, как всё вернуть. Он умел только лгать, притворяться и разрушать единственные хорошие вещи, которые у него были.       Микки ударил кулаком в стену, вздрагивая от боли, вмиг растёкшейся по руке. Ему казалось, что он заслужил это. Прежний он был идиотом, лгуном и притворщиком. Прямо как и сейчас. Он хотел узнать, хотел вспомнить, кем был тот парень, чтобы найти его и попросить прощения за все те слова, за того человека, который говорил то, что не имел в виду.       Это чувство разрасталось внутри, точно страшный недуг. Он не помнил, зачем и кому он говорил это, но ему всё равно было больно. И сильнее боли представить он не мог. Такую рану нельзя было зашить, нельзя было не обращать на неё внимания, пока она не заживёт.       И она не заживёт, потому что он даже просто-напросто вспомнить был не в силах!       Блять. Никогда раньше он не хотел вспомнить свою жизнь настолько сильно.       Он слез с кровати и пошёл на кухню, чтобы достать из морозилки пакет с горохом и приложить его к раненой руке. Он так и сидел, ощущая, как холод проникает внутрь, но ему было похер. Он сидел и ненавидел прежнего себя, которого он не мог вспомнить. Он сидел и ненавидел нового себя просто так, без всяких на то причин.       Он ненавидел всё.       Всё, что не мог вспомнить.       Раньше ему никогда не хотелось вспоминать об этом. Но сейчас всё изменилось. Он чувствовал, что тот таинственный парень, заставлявший его сердце сжиматься, заслужил хотя бы этого. Почему я помню имя друга Мэнди, а самого его — нет?       Он бросил мешок с горохом обратно в морозилку, увидев, что время уже второй час. Возможно, он придёт немного раньше, но Мэнди, наверное, вусмерть пьяная, а потому на время даже не посмотрит. Он нашёл в ванной какой-то грязный бинт и замотал им руку, надеясь, что это немного облегчит боль. Может, он и вовсе сломал руку? Да похер. Боль в груди перекрывала всё.       На улице было пусто, пока он шёл по адресу, который дала ему Мэнди. Вернее, по адресу, который он уже вызубрил, когда пытался чем-нибудь себя занять. Это странно, но его ноги, казалось, жили своей жизнью и двигались сами по себе. Наверное, он и раньше бывал в том доме. Он находился недалеко. Всего в паре кварталов.       Он слышал музыку внутри и через окно видел двигавшиеся фигуры людей. Но он просто стоял на другой стороне дороги, наблюдая за происходившим, как какой-то жуткий сталкер. Это, конечно, идиотизм полнейший, но ведь у него было ещё несколько минут до двух часов, да и идти туда ему не хотелось. И он понятия не имел, почему.       Он прижимал раненую руку к груди, время от времени топая ногами, пытаясь согреться и отогнать проскальзывавший до костей холод, который, на самом-то деле, даже немного ослабевал боль — может, именно поэтому он не хотел уходить? Конечно, он просто лгал самому себе, думая об этом, ведь, блин, он и правда был хорош во лжи. Но лучше всего у него получалось притворяться.       Две фигуры вывалились из входной двери, и через минуту он осознал, что одна из них — его сестра. Он гордился тем, что она, казалось, взяла верх, ударив какую-то блондинку прежде, чем та поняла, какого хера тут вообще происходило. Из дома выходило всё больше людей, наблюдавших за дракой, которая была настолько жестокой, что язык бы не повернулся назвать её девчачьей пизделкой. Он не знал, почему происходившее забавляло его, но понимал, что нужно пойти туда и помочь Мэнди. И всё равно не двигался.       — Шлюха ты ёбаная! — сплюнула, или, вернее, закричала Мэнди, когда блондинка треснула её по лицу. И почему Микки так радовало то, что эта девчонка всего лишь дала ей пощёчину, а его сестра — ударила её?       Люди пытались подойти и разнять их, но Мэнди была непреклонна. Она схватила волосы блондинки и сильно потянула, заставляя её верещать. И Микки знал, что Мэнди этим звуком наслаждалась.       Он не понял, в какой момент сдвинулся с места и перешёл через дорогу, но его никто не заметил, пока он не встал рядом с ними, держа в руках шланг. Краем глаза он заметил Липа, ухмыльнулся, а затем покрутил за конец и направил струю ледяной воды на свою сестру.       Она громко выругалась и отпустила визжавшую девушку.       — Микки, какого хуя?! — закричала Мэнди, вставая на ноги и шлёпая его по груди. Он выключил воду и бросил шланг, а затем начал танцевать и смеяться, не зная, что ему ещё делать, ведь Мэнди просто стояла и была похожа на промокшую крысу.       Он пожал плечами.       — Это первое, что я придумал.       — Ты бы просто мог попросить остановиться, кретин! — она скрестила руки на груди и задрожала, и он сразу же стянул с себя куртку и отдал ей. Холод хорошо сказывался на больной руке.       Она молча приняла куртку и плотно укуталась в неё.       — Ты хотя бы протрезвела, — сказал он, ухмыльнувшись, когда она слегка ударила его.       — Уже два? — спросила она, глядя на запястье, прекрасно зная, что часов у неё от роду не было.       Он кивнул.       — Агаа.       — Вот блин, — пробормотала она, после чего вновь задрожала и потёрла руки. — Поверить не могу, что ты на меня шланг навёл, слушай, если у меня начнётся грипп, я тебя, блять, порежу, пока ты спать будешь, понял?       Он закатил глаза.       — Неа, ты просто меня с ума сведёшь, заставляя о тебе заботиться.       И он, конечно, делал бы это в любом случае, разумеется.       — Чё с твоей рукой-то? — внезапно спросила она, заметив повязку и то, как он прижимал её к груди. — Когда я уходила, этого не было!       Он пожал плечами.       — Стену пробил.       — Зачем?       Он не понимал, почему не хотел рассказывать ей всю историю, полный ответ. Может быть, он просто сам ничего не знал и понятия не имел, как объяснить всё так, чтобы это имело смысл. Поэтому он просто сказал:       — Вспомнил кое-что неприятное.       Она мгновенно расслабилась и, казалось, захотела обнять его, но не сделала этого.       — Я только туфли заберу, — сказала она. — И тогда пойдём накуримся.       Он фыркнул.       — У тебя на всё один ответ, — но стояло признать, идея была не такой уж и плохой. По крайней мере это поможет ему расслабиться хоть на какое-то время и, конечно, притупит боль в руке.       Она коснулась его руки и побежала обратно в дом.       Он заметил, что блондинка, с которой дралась Мэнди, исчезла, и подумал, что это, наверное, к лучшему. Он немного поёрзал, нервничая из-за того, что его окружали незнакомые люди. Он знал здесь только Липа, и то едва-едва. А был ли с ними знаком прежний он?       Он старался ни на кого не смотреть, стоя там, но Лип всё испортил, заговорив с ним. Он был немного пьян и накурен. Вообще-то, Микки даже немного ревновал.       — Лучший способ разнять девчачью пизделку, реально! — сказал он Микки, по-идиотски улыбаясь.       — Мик! — крикнула Мэнди, стоя на ступеньках перед входной дверью дома и держа в руке только один туфель. — Я обувь потеряла!       Он застонал и раздражённо посмотрел на неё.       — И чё я с этим делать должен? — спросил он, почёсывая место прямо над шрамом на бедре.       — Неси меня.       Он взглянул на неё.       — Мэнди, я тут руку походу сломал, так что не получится!       Она закатила глаза.       — Ну чё ты как тёлка-то.       Спорить, конечно, было бесполезно, ибо они оба знали — Микки всё равно понесёт её. Он подошёл, здоровой рукой взял её под коленями, а больной — за спину, и поднял. И, блять, это было и правда больно, но он стиснул зубы, а она обняла его за шею, чтобы хоть как-то облегчить вес, но всё стало только хуже — теперь она его немного душила.       — Люблю тебя, Микки, — сказала она, всё ещё выглядя немного пьяной.       Он чувствовал её дрожь и немного винил себя за ту херню с шлангом, но ведь сейчас он тащил её на себе домой — значит, они квиты. Ей было холодно, а ему — больно, всё честно.       — Как же, — пробормотал он, не зная, что ещё сказать. Ему пришлось крепко сжать зубы, иначе бы он застонал от боли.       — Пока, Йен, — крикнула Мэнди, махая кому-то через плечо, и Микки обернулся, чтобы посмотреть на рыжеволосого парнишку, слабо махавшего в ответ. Он странно смотрел им вслед, и Микки не мог понять, почему.       Он не понимал, почему чувствовал себя виноватым за то, что лицо того парня ничего для него не значило. Возможно, потому, что имя этого парня — Йена, было единственным, что он смог вспомнить.