***
Сасори ненавидел ждать, но он не учел одного: другие могут ненавидеть уходящее вскользь время так же. Стрелки часов показывали без четверти семь. Акасуна смотрел в пустоту кабинета, молясь, что это просто наваждение, зрение обманывает его. Сейчас Матильда встанет с кушетки, все будет в порядке, они возьмутся за руки и уйдут. Он спасет её. Вот только она как… обернулся назад и не нашел свою Эвридику, спугнутую его сомнением. В холодном поту, превозмогая головокружение, на ватных ногах Акасуна кинулся на поиски Матильды. На выходе из замка его встретил конвой охраны: Орочимару хорошо подготовился. Их бы никто не выпустил. По всему периметру замка, словно сторожевые псы, бдили личные пешки того, чьего имени он даже не знал. Истинный владелец Красной Луны. Главный монстр. Волк, натянувший не по размеру тесную овечью шкуру. Направляясь к 99 кабинету, где сегодня должно будет проходить его посвящение, Сасори встретил шедшего ему навстречу Пейна. — Здравствуй, Сасори, — поприветствовал он его. — Здравствуй, — раздражённо отозвался Акасуна. — Как твоя пациентка? — Пейн схватил его за руку. — Не твое дело! — процедил Сасори и попытался вырвать руку. Но Пейн был иного мнения. Схватив Акасуну за грудки, от впечатал его в стену. Руки, точно выкованные из стали, каменными пальцами стиснули шею Акасуны. — Что ты делаешь? — задыхаясь, прокряхтел Сасори, пытаясь разжать пальцы Пейна. — Сейчас ты познаешь истинную боль «Красной Луны», стукач! Пейн со всей силы сдавливал горло Сасори. Акасуна жадно пытался захватить хоть немного глотка воздуха, судорожно сжимая и разжимая губы, как рыба на суше. Ногой он смог врезать в пах Пейну, отлетевшему к противоположной стене. Воспользовавшись моментом, Акасуна юркнул в 99 кабинет. Разъярённый Пейн влетел следом; рыча, как раненый зверь в агонии, он выбил дверь ногой. Акасуна схватил первый попавшийся скальпель, угрожающе выставив перед собой. Но Пейн лишь улыбнулся — улыбкой сломанной струны и гортанно рассмеялся. — Где Матильда? — подавив смех, с непривычной иронией спросил Пейн так спокойно, будто вовсе не пытался убить Сасори. Акасуна молчал, тяжело дыша, сжимая скальпель в мокрых, трясущихся пальцах, и смотрел исподлобья, не показывая страха. — Повторяю ещё раз, где Матильда? — прокричал со свирепым рыком мужчина. — Ты никогда не получишь её. Матильда свободна. Улыбка Пейна нервно задергалась, и, резко сведя лопатки, будто хищник, размявшийся перед прыжком, мужчина кинулся на Акасуну. Лезвие скальпеля просвистело в воздухе, оставив длинную полосу на кисти Пейна, что перехватил оружие голой рукой, не обращая внимания на хлещущую кровь. Сасори со всей силой ударил Пейна лоб в лоб, отчего у того полетели искры из глаз. На время дезориентировав противника, Акасуна перекатился через операционный стол и выхватил из бортика рядом заправленный шприц. Вероятно, заранее приготовленный для Матильды. Пейн откинул стол ударом ноги и, схватив столик с медицинской провизией, налетел с ним на Сасори, попытавшись вырубить врача. Акасуна завалился на бок, увернувшись от удара. И, ловко подскочив, попытался нанести удар — Пейн перехватил его кулак, но пропустил шприц, воткнутый в шею. Сыворотка одним нажатием пальца достигла цели через иглу. Пейн, схватив Акасуну за шкирку, приложил его о стену несколькими ударами. И выдернул из шеи пустой шприц. Его повело в сторону, но, превозмогая наступающие последствия, Пейн подхватил Акасуну за шкирку и, волоча через весь коридор, ногой выбил дверь в 54 кабинет. Бросил Сасори на стол, зафиксировал ремнями, когда тот начал приходить в себя. И, прикрепив электроды, настроил мощность до 200 Вольт. Сасори задергался, тщетно пытаясь разорвать ремни. И, повернувшись к рычагу, который опустил Пейн, застонал, сжав зубы, чтобы не откусить язык. — Приятно поджариться! — стряхнув кровь с перерезанной руки, Пейн покинул 54 кабинет.***
Матильда поднималась по ступеням из подвала, ступала по лестнице на второй этаж к кабинету Сасори в какой-то бессмысленной, обессиленной прострации, не слыша и не видя больше ничего. Она так устала. Она замерзла в промокшей, грязной ночнушке, с мокрыми прилипшими к лицу выцветшими фиолетовыми прядями, давно приобретшими грязно-сиреневый оттенок. Матильде хотелось спать, такой усталости она не испытывала никогда. Она готова была упасть на колени и молить о сне, лишь бы этот кошмар реальности закончился. Но кошмар поджидал впереди; будто чуя страх, он шел за Леруа и предстал в образе Пейна, стоящего напротив с пистолетом в руке, прижатого окровавленной рукой к животу в жесте профессионального киллера. Леруа заржала, как смеются только сумасшедшие, и, круто развернувшись, побрела обратно, чувствуя, как спину кусают дротики. Она ступала вперед, не обращая внимания на ватные ноги, до тех пор, как все её тело не отказало. Леруа ничком упала, слушая приближающиеся шаги. Её взяли за руки, сомкнув в одной цепкой большой ладони запястья, и потащили по полу. Её тащили по ступеням, долго. На теле наверняка осталось множество синяков, но Матильда ничего не чувствовала — спасибо транквилизаторам, начиненным в её спину. Она даже не плакала. Девушка давно пролила все слезы и теперь лишь моргала, смотря на труп у стены с воткнутой трубой в животе. Кажется, это был Орочимару. Но Матильда даже не удивилась. Устала удивляться. Пейн поднял её за шкирку, как надоедливого котенка, швырнул на операционный стол, не закрепляя ремнями — в этом не было необходимости. Вытер неостанавливающуюся кровь на руке о ночнушку. — Что с Сасори? — она спросила это таким спокойным и ровным голосом, что Пейна передернуло. Поведя головой, он хмыкнул. — Сдох, полагаю. — Я пожалуюсь Орочимару. — смотря вникуда обиженно-тихо прошептала Леруа. Пейн разочарованно вздохнул и, схватившись за стол из-за закружившейся головы, раздраженно рявкнул на труп главврача: — Орочимару, Матильда жалуется, что я негуманно с ней обращаюсь! Орочимару молчит, попробуй озвучить свою жалобу ему чуть позже, на том свете. А сейчас, — Пейн достал одну из ампул, номер и группу которой даже не мог прочитать — перед глазами все плыло, — мы проведем лечение для больной. — Я не сумасшедшая. — Не ты ли говорила о Красных Глазах? — заправляя шприц, с напускным участием поинтересовался Пейн. — Они существуют, как и существовал ангел, покинувший Красную Луну — Хаюми Конан. — Заткнись!!! — разразился вопль, прокатившийся по лаборатории. — Заткнись, тварь! Не смей мне этого говорить! Конан умерла 12 лет назад, так же как умерли Яхико и Нагато! Нет ни Конан, ни Яхико, ни Нагато, есть только безграничная, отчаянная боль!!! — и завыл, точно раненый волк, потерявший стаю. — Хотите, я расскажу вам байку о Красных Глазах? На групповой терапии я не успела. Скупая слеза скатилась по щеке Леруа, что потрескавшимися синими губами принялась шептать сквозь боль и усталость, сопротивляясь захватчикам в её теле, сковавшим мышцы. — Жил один пациент, желавший спасти своего младшего брата. Он был абсолютно здоров, но все ему твердили, что он сумасшедший. К нему пришел ангел, протянув руку. Но этого пациента жестоко убили за его правду. Умирая он, он впитал в себя всю боль и страх клинки. Созданный псевдо-богом, он отнял его власть, забрал его маленький созданный из страданий мир. Красные Глаза поселились в Красной Луне. Красные Глаза питались чужими страхами, приходя на крик боли, чтобы вытаскивать из чужих душ нити, он жадно поглощал их, разрастаясь, становясь мощнее, чтобы однажды Красные Глаза открылись перед своим творцом. — Какая трогательная байка, — прошипел склонившийся Пейн в лицо Леруа. За спиной его реяли черные тени, а лабораторию заполнил запах горелой плоти. — Расскажите мне свою историю, — цокнув языком с сочувствием, попросила Леруа. — Зачем вы это делаете? — Зачем? — Пейн схватил Матильду за волосы, дернув со всей силы и приложив затылком с такой силой, что из глаз посыпались искры.— Для того, чтобы люди познали истинную боль! Ту боль, которую терпел близкий мне человек! Ту боль которую чувствует каждый близкий, мучающийся от страданий своего любимого человека. Это мир, где такие, как ты, никому не причинят вреда и облегчат жизнь обществу! Сходи с ума на здоровье, для этого я и создал это место. Можешь не благодарить! — Ты всего лишь конченный садист, который тешит свое горе мучениями других. Но скольких бы ты не убил, Конан не вернуть. Тебе не станет легче от слепой мести. — Мне — нет! А тебе — да! Шизофрению лечат смертью — старый, проверенный опытом способ, не подведший меня еще ни разу. Только смертью… — и с тоской возвел взгляд к операционным лампам, единственному источнику света. — Как и излечилась моя девушка. Только умерев она обрела покой! Конан считали сумасшедшей, но она была всего лишь жертвой побочных действий. Конан никогда не была сумасшедшей, это «Красная Луна» сделала её такой. Моего ангела, мою святую, мою дорогую, любимую Конан, закончившую эту ненормальную жизнь самоубийством. — Это ложь, — завибрировал эхом Учиха Итачи. — Конан Хаюми никогда не была девушкой Нагато Узумаки. Все стихло на мгновение, как стихает шум улицы перед ударом автомобиля в аварии. Как всё умолкает перед пулей, вонзенной в черепушку. Смерть любит тишину. Чтобы её услышали, почувствовали, обратили внимание, искрящимися страхом глазами, подарили ей это удовольствие — власть над чужой жизнью. Пейн слышал тишину единожды, перед тем, как лабораторию наполнил истошный предсмертный крик сгорающего заживо Учихи Итачи. Лик Смерти пришел в образе этого кричащего юноши, что распростер когтистые тени рук, будто для объятий. И Смерть эта кричала, взрывая все вокруг. Стекла покрылись паутиной трещин, даже на очках лежащего в луже крови Кабуто. Лампочка взорвалась искрами желтого конфетти. Включенный аппарат зашелся огненными всполохами, вспыхнул на мгновение и задымился. Ампулы потрескались, взорвался и шприц в руке Пейна. Исходящий дым от сгоревшего тела рассекал крыльями материализовавшихся ворон, что ринулись на серого кардинала Красной Луны. Вонзаясь в тело, они принимали форму пик, начиняя врача, словно иголки подушку. Ничто не мешало казни сына над отцом. Покорно стоял Зайка-Убивайка, прижав к груди кухонный нож, как игрушку, и бусинки его глаз блестели несуществующими слезами. Повешенный мальчик скуксился, исподлобья злобно смотря на бывшего лечащего врача. Бывший коллега придерживал вывалившийся желудок и в поддержку дотронулся до плеча повешенного мальчика. Церберские псы, как истинные стражи, смыкали круг, появляясь из стен, и выли панихиду по их создателю. Красные Глаза не переставали кричать, запрокинув голову назад и выгнув спину, так, чтобы крик этот достиг каждую отомщенную душу — живую и мертвую. Но что-то пошло не так. Красные Глаза зарябили как неисправный экран, то исчезая, то появляясь. Вороны вспыхнули черным туманом, рассеявшись, и пыхтящий, скрипящий от боли Пейн, согнувшийся пополам, прикрывший лицо руками, медленно вытянулся. То исчезали, то появлялись монстры. Учиха Итачи, словно с кандалами на ногах, пытался приблизиться к теряющей сознание Матильде. — Нет! Нет! Матильда! Не теряй сознание! Не умирай! Слоновая доза транквилизатора помутила рассудок, мир закружился. Находясь на грани обморока, из последних сил Леруа сжимала кулаки, вонзая в себя ногти, чтобы поддерживать связь с миром через боль. — Во истину! — скрипя всем телом, вдохнул полной грудью Пейн, вскинув руки. — Истинная боль! И, поднявшись, схватил Леруа за ворот ночнушки, сорвав со стола, швырнул на пол, и, подхватив со стола длинную толстую иглу и молоток, на шатающихся, едва гнущихся ногах рухнул рядом, на колени, нежно погладив девушку по щеке. Учиха вскинул рукой, призывая тени, но его рука блекла вместе с наступающей тьмой теряющей сознание Леруа. Толстая игла сверкнула, приставленная под верхнее веко правого глаза. Молоток поднялся, прикоснувшись к противоположной стороне иглы. Владения сотряс вой полицейских сирен, осветив погрузившееся во тьму помещение красными огнями. Пейн отвлекся на мгновение, бросив взгляд на витражное напольное стекло, покрытое сеткой трещин. Игла вошла над глазом, пробираясь внутрь, вверх, к лобной доле мозга. Дверь в лабораторию распахнулась, принеся с собой уже ставший привычным запах жареной плоти. Кровь стекала по разорванным запястьям. Красные взъерошенные волосы стояли дыбом. Обуглившийся, но вырвавшийся из лап Смерти Акасуна Сасори, сорвавший ремни с корнями, изувечив собственные кисти, тяжело дышал, хрипя, как неисправный механизм часов, неправильно рассчитывающий время. Краем глаза Матильда увидела живого, почти невредимого Акасуну, и одними губами прошептав «спасибо», заплакала кровавыми слезами. Пейн занес молоток. Акасуна, ринувшийся с диким ревом, сбил его, подорвав с пола, и швырнул в окно. Осколочный дождь рухнул разноцветной мозаикой, словно посыпавшийся снег. Акасуна упал на выступ, повиснув половиной туловища вниз, исполосовав тело оставшимися торчащими стекляшками. Звенящий разноцветный дождь окружил летящего с башни Пейна. Рассекли небо алые крылья, хлопнув по темному пологу, и объяли собой мужчину. Пейн сомкнул руки на невидимых объятьях, прижавшись к ангелу, закрыв глаза от ударивших по его векам фиолетовым прядям. Сасори услышал глухой удар о землю и, едва найдя в себе силы, приподнялся. В свете мигающих фонарей мелькнули собравшиеся красные крылья. Тьма. Снова свет, озаривший женскую фигуру над телом мёртвого Пейна. Тьма, и нет никого кроме умершей Боли. Свет мигнул, и нет Зайки-Убивайки. Свет погас, отвернулись мужчина с повешенным мальчиком. Тьма отступила, и погасли Красные Глаза. Завалившись на бок, Акасуна дотронулся едва слушающейся рукой до небольшой раны на боку. — Матильда. Матильда лежала рядом, с наклонённой в другую сторону головой. Она дышала, он видел, как вздымалась её грудь. Наверняка, потеряв сознание, она не могла его услышать. Прошипев от боли, Акасуна добрался на коленях до Леруа, и повернул её голову, аккуратно, чтобы не причинить боли, и встретился с открытыми глазами. С уголка правого глаза стекала кровавая дорожка. — Матильда? Обеспокоенный Сасори приподнял её, осторожно осматривая на предмет увечий. Ничего. Вытащил дротики из спины, бросив с рядом лежащими иглой и молотком. Снова повернул, аккуратно придерживая правой рукой, и гладил по лицу, зовя, моля откликнуться, но отсутствующий взгляд Леруа смотрел сквозь него. Заскуливший, стонущий от боли и бессилия Сасори уткнулся лбом в ледяной мокрый лоб Матильды. Шок отходил, а полицейские сирены уже не казались галлюцинацией. Подхватив Леруа, Сасори ступал по осколкам, перешагнул через Кабуто, и как в бреду долго-долго брел по замку, заполняющемуся людьми в форме. Свежий воздух ударил чужим, незнакомым ударом, отрезвив, будто пощечина ветра. Сасори едва не упал, спускаясь по ступеням и крича, как смертельно раненный, не желающий сдаваться в когти Смерти: — Кто-нибудь! Здесь есть врач, ей нужна помощь! Из прибывшей скорой выскочила женщина. Сасори упал на колени и, не смея отпустить Леруа, продолжал её держать. Женщина присела на корточки рядом, поставив на землю чемодан первой помощи. Немое кино. Акасуна наблюдал за движущимися фигурами людей, не слыша ничего, кроме собственного дыхания. Не чувствуя ничего, кроме дышащей в его руках Матильды. Из замка выводили оставшийся в живых медперсонал. Крики и угрозы Хидана почти привели Сасори в чувство. Акасуна встряхнул головой, точно контуженный, дезориентированный воин — звуки возвращались. И он уже разбирал смысл услышанного. — Красные Глаза! Красные Глаза! — двое полицейских тащили вырывающегося Дейдару, но шли они со стороны ворот. И, дойдя до полицейской машины, передали его медикам, объяснив: — Этот пытался сбежать: он мчался по аллее и пытался перелезть через ворота, но мы вовремя его сняли, прежде чем его ударило током. — Красные Глаза! Они придут ко мне! Мне нужно помолиться Ангелу! Дейдара хороший мальчик! П-ха-ха-ха!!! — Тсукури разразился истеричным криком, вопя во всю глотку, и, вылупившись на Сасори, потянулся к нему, забрякав ногами, точно он один мог знать, что Тсукури прав, а эти идиоты ничего не понимают! — Отведите его в помещение, — прикрикнул полицейский, — не видите, что ли, что он психически больной! Извивающегося, не перестающего хохотать и вопить Дейдару затащили в Красную Луну, откуда он теперь мог не бояться быть прогнанным. Из здания выносили трупы, в том числе два скелета, найденных в подвале. Следом вывезли наполненные формалином огромные резервуары, покрытые темной материей от посторонних глаз. Сасори слышал все, даже то, что не следовало знать: — Двое парней были помещены в формалин. Судя по всему, их смерть наступила как минимум год назад, но без экспертизы делать точные выводы слишком рано. К Акасуне приближался полицейский. Чуть наклонившись, он оперся о ладони и, как-то сочувственно оглядев Акасуну, причину чего не мог понять Сасори, тактично спросил: — Это вы Акасуна Сасори? — Да, — на автомате ответил Акасуна, моргнув. — Я так понимаю, вы вызвали полицию и сообщили об Учихе Мадаре? — Да, — также глухо повторил он, словно заевший механизм. — Учиху Мадару не удалось найти, кажется, он сбежал, но мы уже объявили его в международный уголовный розыск. — Да. Сасори отвернулся. Фельдшер прекратила осмотр и выпрямилась, Акасуна встряхнул Матильду, так, чтобы её голова легла ему на плечо и, прижавшись щекой к виску Леруа, спросил, таращась на женщину напуганным, отчаянным взглядом: — Доктор, что с ней? — Простите, — сожалеюще покачала она головой, как беспомощный глашатай Смерти. — Вы ведь специалист и сами все видите. Ей пытались удалить часть лобной доли головного мозга, лоботомия не была завершена, и, судя по всему, ей повредили мозг. — Но Матильда ведь жива? — тупой, упрямый, цепляющийся вопрос. — Вы ведь сами видите: она жива на физическом уровне, но мертва на психическом. Простите, нам нужно отвезти её в больницу… Пальцы сжались в тиски на плече Леруа. В неподдельном страхе и ужасе, простонав сквозь зубы, не в силах даже заплакать, Сасори прижал Матильду крепче: — Нет! Все было в порядке, она поправится! Я вылечу её! Вылечу! — Акасуна Сасори? — подошедшие полицейские, один из которых достал наручники, попытались поднять парня. — Вы должны проехать с нами. Вы обвиняетесь в убийстве Пейна. — Нет! Я не могу оставить Матильду, я должен её вылечить! Все будет в порядке! Я смогу сам! — Успокойтесь, ей помогут специалисты. Вы должны проехать для дачи показаний. Свет, не похожий на искусственный, точно рассветные лучи, бьющие в лицо уснувшего перед окном старца, слепил. Сасори ударил полицейского по руке и поспешил вновь обнять любимую, горько плача, прижимаясь к её щеке. Ведь Матильда выглядела поистине прекрасно в свете уличного фонаря. Алый шел ей как никогда. С улыбкой на устах, которая застыла при виде Сасори в последнем осмысленном мгновении. С пустыми, но живыми глазами, устремленными на стоящего рядом Учиху Итачи, кровь в глазах которого отступала, открывая истину. И на задворках своего угасшего сознания Матильда увидела их настоящий цвет, перед тем, как Дьявол ушел, выкрав её душу — черный — совсем как страх. Страх, которым он был все это время. И, как подобает страху, он поразил Матильду, сотворив с ней то, чего она боялась больше всего в жизни…. — Чем закончилась история Конан Хаюми? — спросила Матильда в немом вопросе. На что Учиха Итачи закончил свое долгое повествование, длинною в жизнь: Десять лет назад Конан Хаюми покончила с собой, не осознавая, что свела счеты с жизнью не только своей, но и чужой. Небо не плакало: висело хмурой тучей, закрывшей звезды и луну, погрузившей тихий дворик спального района в черное одеяло. Сидящий на коленях Нагато, приподняв тело Хаюми, крепко прижимал её к груди, пустым и одновременно бешеным взглядом смотря на приятеля. Он уронил голову на бок, прижавшись к лицу мертвой девушки, и, не брезгуя ошметками из крови и мозга на затылке, приглаживал спутанные синие пряди. — Яхико, Конан, кажется, наконец-то уснула. Это ведь хорошо? Район заполнили сирены полицейских машин и скорой помощи. Они хотели забрать у него Конан. Конан, такую прекрасную в эту ночь на фоне алого в свете уличного фонаря. Они оттащили кричащего Нагато Узумаки, цепляющегося за тело возлюбленной. Они положили Конан на носилки и закрыли черной пленкой, скрывая её ангельскую красоту. Яхико беспомощно смотрел, как лучший друг, выхватив пистолет из кобуры полицейского, стреляет. Пуля не принесла смерти в попавшего, позже обвинения удалось избежать в зале суда. Ведь Нагато признали невменяемым. Кого он хотел пристрелить не знал никто, наверняка даже сам Нагато. Нагато, весь смысл жизни которого заключался в чужой девушке. Его ангела забрали, и никто не мог спасти его от злых людей, скручивающих его в смирительную рубашку. Долго кричал Нагато Узумаки, будя весь район, чтобы каждая душа узнала о его боли. И никто и ничто не могло сорвать этот крик: ни транквилизаторы, ни седативные. Ни электрошоковая терапия. Ни врач с особым нежным отношением, от которого болело все тело на следующее утро. Ни неудавшаяся попытка взорвать фармацевтическую компанию «Красная Луна», что привела его вновь на скамью суда. Ни друг, который хотел как лучше, взяв Нагато под опеку в свою клинику, не то в качестве коллеги, не то в качестве первого пациента, где Узумаки совершил первое и последнее лечение над ни в чем не повинным больным — обуглившимся скрюченным телом. Ни толстая длинная игла под верхним веком, ни молот в руке единственного друга, одним ударом вынесшего приговор в свете операционных ламп. Как и с Хаюми Конан, с Нагато Узумаки произошло то, чего он боялся больше всего в жизни: …***
Свет рождающегося дня гулял в палате, освещая комнатный цветок в углу, тянущийся к солнцу. Освещал пустую собранную постель. Гулял ветер, развевая занавески, сквозняком гоняя их по балкону, у которого стояло инвалидное кресло. Старый доберман устало проскулил, подняв голову, потревоженный новым утром, и моргнув старческими обвисшими глазами, устроил голову обратно на передние лапы. На полке стеллажа мерцали бусинки игрушечных глаз на плюшевом зайке, связанным бабушкой в старом прошлом веке. Сновали вороны по балкону в поисках хлебных крошек, которые не обнаружили впервые за последние 12 лет, и, обиженно закаркав, взмыли ввысь. Выпал пульт вызова из старческой морщинистой руки, свисающей с подлокотника. ….Нагато Узумаки сошел с ума.