***
Эта их ссора, первая за эти недели была очень показательна для юной нимфы. Скука — худшее из пороков. С помощью людей творит бесчинства, направляет орудия насилия, будь они из плоти или железа, разрушать святые человеческие храмы. Любимое же её занятие, разъедать великие умы, оставляя лишь угольки безумия и тоски. Гении больны скукой. И хоть приступ гнева, запертого в клетке зверя, не велик, девочка зацепилась за него, как за крупицу тепла в своих холодных, сырых раздумьях. Засилье Уилсона зиждется на гневе и сладострастии, отнять его питание от каждодневного издевательства над Тейнатом, ему не останется причин не выходить из себя. Малышка напряжённо подумала над этим, её возрастного опыта не хватало для создания плана. Потому она руководствовалась потрясающей женской интуицией. Сегодня вечером, когда Тейнат ходил вокруг дома и собирал осколки стекла, девочка ткнула его в плечо. Вечное молчание не лучшим образом сказывалось на её репутации и Тейнат испуганно её шарахнулся. Взгляд девицы ему не понравился, она словно знала насколько давно Уилсон его касался и продемонстрировала это своими хитрыми глазами. Только к чему это демонстрировалось, миролог не понял. Зачем об этом напоминать? Малышка ухватила его за рукав сорочки и прежде чем он успел нахмуриться, потянула в сторону. — Ты хочешь погулять? — неуверенно предположил он и девочка наигранно закивала. Пойдём дескать, покажу что-то интересное, вот что читалось в её сладенькой улыбке. Она вручила ему тетрадь, ручку и с хитрым видом побежала вперёд, постоянно оборачиваясь. Тейнат удивлённо пошёл следом. Она хотела показать ему лес. То, что он не записал. Прошло полтора месяца как он перестал писать, она так старалась создать новое и красивое, но все её труды выглядели страшно, уродовались острыми ветками, расходились гнилой корой и плюгавыми корнями. Луна заиграла сапфировыми пальцами по клавишам лазурного спектра. Её рассеянный свет награждал пейзаж изуродованного созидания, но такого старательного, такого по-детски невинного, — цветом призрачного умиротворения. Воздух заиграл новыми тонами и Тейнат, польщенный загадочными мотивами мёртвой, а потому безмолвной природы, глубоко вздохнул. Была в этом своя красота, своя жизнь, он прятался от её великолепия раболепствуя пустому человеческому комфорту и никогда не замечал мелодичных искр лесного окружения. Так долго не выходил, так долго боялся, сейчас мог только восхищаться. Прекрасное чувство ностальгии пронзило его естество. Мужчина открыл тетрадь и сладостно вдохнув запах отсыревшей бумаги, зарисовывал и записывал всё новое и притягательное, что видел пред собой. Время более не имело над ним власти. Не задумываясь сколько уже бродит, опьяненный сладкой, подаренной девочкой, возможностью снова почувствовать свою значимость, — он провёл среди деревьев несколько часов. Малышка не отвлекала его. Она с упоением наблюдала за работой своего дорогого сожителя как в старые, позабытые времена, когда пустые исследования и иллюзия работы приносили ему удовольствие. Они были здесь, пока наступление рассвета не исчислялось минутами. Отследив яркую полоску света в небе, миролог удовлетворенно выдохнул и не спеша отправился с девочкой домой. Каждый вечер она не щадя сил отыскивала новое в лесу и приводила к нему Тейната. Она создавала новое, она тратила последние силы на красоту и грации, но все её детища рождены мёртвыми. Это не страшно, она создавала красоту лишь для одного человека. Только Тейнат способен оценить ценность её гибнущего великолепия. Миролог не знал о мотивах, однако видел её непомерную усталость, тщетное старание ради смутных призраков. Одним вечером он отказался гулять, пока малышка не поест, не входившее в планы, однако отметающее отказ — прекрасное впечатление. Юная дева не способна отказаться. Крохи его заботы для неё подобны бесценным сокровищам. Придерживаться изначального пожелания не обязательно, самое главное не подпускать Тейната к Уилсону. На словах просто, но как тяжело это давалось на деле. Они словно тяготились магнитом, но будь это обычный магнит, оторвать их было бы легче. Нечто тянуло их друг к другу сокрушающей мощью, девочка абсолютно не понимала и не видела причин. Её опыта не хватало для осознания, но она научилась разделять их пути. Всего за неделю она увидела результат и как обрадовалась. Так случается, когда у ребёнка получается задуманное — торжественная радость. Она бегала и прыгала по дому, как бесноватая, вызывая у Тейната улыбку, а у Уилсона холодное раздражение. И как этому раздражению не быть, если скука убила в нём всё человеческое? Конечно, она знала! Только скука, как один из жестоких пороков, уничтожит человека за столь короткий срок! Что же теперь он предпримет? Что же скажет? Что придумает? Он хотел действовать, так пусть начинает финальное представление. Скука действительно его подавила. Он зверел с каждой секундой своего пребывания в клетке томления и кровь в нём закипала бешеной пеной. Что-то во всём этом не так, Уилсон идиотом не был, он бы назвал себя гением и не в обиду ученому, действительно обладал феноменальной проницательностью. Не сложно догадаться как он приобрёл столь инфернальные способности, и сейчас по-настоящему не жалел о их приобретении. Девка строит против него козни — как весело. Истинную причину её поведения он не знал, лишь предполагал её презрение и мстительную натуру. Только в эту игру могут играть двое, не правда ли? Тейнат стоял на кухне и жарил мясо, когда Уилсон подошёл к нему сзади. Он пробежался пальцами по выемке позвоночника и зарылся в алые волосы. Тейнат не успел повернуться и спросить в чем дело. Вмешалась девочка. Всё это напоминало галимый цирк на проспекте Вернадского, где он сидел будучи ребёнком вместе с отцом и за его внимание боролись два клоуна. Ужасное детское воспоминание нашло отголосок в настоящем и он скривился. Алые волосы всё ещё пучком держали острые пальцы не позволяя повернуться, но спиной он чувствовал колючие ветки. Малышка закрыла его своим телом и Уилсон ликовал от увиденного. — Так-так, — злорадно смеётся он, подпирая дрожащие детские ляжки коленом. — Чем дальше, тем веселее. Феноменально. Мне нравится данный поворот событий. Ты гораздо занятнее, чем кажешься. — Какого хрена происходит? — незамедлительно взвыл страдалец. — Вы двое совсем с ума посходили? — Нам скучно, Тейнат, — смеётся учёный в ответ. — Вот, так сказать, девочка предлагает поиграть. Мне о-очень понравилась эта идея и я хочу поставить тебя на кон. Малышка вздрогнула. Она не ожидала такой стремительной реакции Уилсона, не придумала развязку, а он уже ставит на кон самое для неё дорогое. Нимфа нахмурилась и тяжким усилием оттолкнула психопата назад. Она очень медленно покачала головой и взъерошилась, как дикий зверь. Эта угроза испуганного котёнка донельзя забавляла садистское нутро мужчины. Значит не придумала ничего лучше, кроме как огрызаться в его сторону — какая сладкая девочка, вся в папашу; тот тоже вечно обжигается на самонадеянности. Эта их схожесть не на шутку возбуждает. Малютка уже было хотела сказать что-то, но Тейнат перебил её тотчас, как его волосы отпустили. — Что вы опять не поделили? — взревел он. — Сколько можно? Почему нельзя жить спокойно, хоть одну грёбанную неделю не устраивая блядский цирк с конями? — А может нам не нравится так жить? — зарычал Уилсон, подавшись вперёд. — Может нам нужно устраивать цирк с непарнокопытными, чтобы транзисторы не лопнули? — Ты можешь просто успокоиться и поговорить! — Та-а-ак, папуль, тебе лучше меня не успокаивать. Ты мог не заметить, но я сейчас в неистовом бешенстве. Тейнат поперхнулся от негодования. — Что могло тебя взбесить, если я ничего не сделал?! — Вот именно. Учёный схватил девочку за руку и вывернул в свою сторону. Малышка вскрикнула, податливо падая ему на руки. Уилсон оттащил её за шкирку, как нашкодившего кота, небрежно и холодно. Все её старательные противодействия прятались под авторитетом грубой, мужской силы. Тейнат засеменил пальцами по кухонной тумбе, нащупав раскаленную сковородку с мясом, он даже не подумал о последствиях своего решения. Тейнат сейчас не хотел только одного — повторного изнасилования малышки. Он с размаху кинул ею в сторону Уилсона. Раскаленных жир брызнул на пол, чудом увернувшись, мужчина отпрыгнул в сторону. Его рычание заглушил грохот посуды. Черте что! Совсем с ума сошёл! Учёный потянул девочку за волосы вырвав сдавленный стон, рука его тем временем грубо засеменила по драпировке незрелых граций. На его лице не проявилось ни похоти, ни ликования, только холодный гнев. Зря. Зачем он кинул эту сковородку? Ну зачем? Что ему теперь делать? — Давай, папаша, поиграй со мной, — его глаза резали болезненнее ножа. Он дышал тяжко и глубоко, явно рассчитывал на что-то грандиозное. — Развесели меня. Миролог резко открыл тумбу и схватил нож. Первый, какой успел нащупать. Он уже давно не направлял оружие в его сторону, но был слишком напуган и зол, чтобы слушать нравственные споры. Девочке не понравились его действия, она хотела закричать: «Не надо! Не отвечай на провокацию!», но её жалобный писк пропал под грубой ладонью. — Теперь ты догони меня. — Уилсон хрипло засмеялся и пропал за дверью вместе с малюткой. Тейнат не задумываясь рванул следом. Голова его взрывалась от потока красноречивых прилагательных. Маньячила! Прохвост! Больной урод! Зачем портить всё, до чего касаешься? Всё же было так чудесно, так спокойно и хорошо, а он опять всё портит! Он же не жаловался все эти недели, что опять не так? Почему нельзя просто сказать, как нормальный человек? Почему обязательно надо молчать до последнего, а потом устраивать истерики? Удар ножа рассёк воздух над ухом Уилсона, он отбросил девочку в сторону и схватил топор с тахты. Блеснула кровожадная искра, от столкновения лезвий воздух затрещал раскатами. Тейнат сдержал натиск усилием, вывернул атаку в сторону и уколол учёного в руку. — Считайся со мной, уебан носатый! Неровный удар, Тейнат уворачивается, но Уилсон попадает ногой по животу. Миролог скрючился, но не намерен падать духом, он бросается вперёд и валит противника на пол. Рукоять топора выбивается из пальцев, он хватает мужчину за грудки и бьёт о пол. Удар в челюсть сваливает Тейната в сторону. — Я не виноват, что ты слепой, безответственный гоминид! Удар коленом поддых следует за его воплем, миролог плюется желчью и с трудом отползает назад. Уилсон поднялся на колени, хватаясь за подол сорочки, он тянет миролога на себя. Беспорядочные удары ног ослабляют его хватку и Тейнат продолжил скользить к лестнице. Он ухватился за перила, ноги косились от буйства адреналина, ему срочно нужно перевести дух. Только-только глубоко вздохнув, он чувствует как его запястье обхватили шершавые пальцы. Тейнат вырвался, но следующая хватка последняя. Уилсон вывернул его руку и пригвоздил к спине, от яркой вспышки боли, прошедшей по каждой мышце без исключения, Тейнат завопил. Какая невыносимая агония. Он абсолютно не мог сопротивляться, не мог двигаться, каждое его движение отдавалось ярким уколом в ноющие суставы руки. — Прекрати! — Тейнат не смог сдержать болезненный крик. — Пожалуйста! И сейчас, именно в этот момент что-то надломилось в учёном от произошедшего. Этот крик. Этот бой. Эти скучные, тоскливые дни и воля маленькой девочки. Всё это взбурлило в нём как в бодрствующем вулкане и взорвалось в сознании ярким всплеском торжественного осмысления. Учёный отпустил руку Тейната и пока тот мял мышцы, чтобы хоть как-то успокоить их пульсирующий жаром плач, схватил его за горло и заставил посмотреть на себя. Уилсон осознал только сейчас очень неприятные для Тейната мысли. Сколько времени прошло, сколько он находился рядом и все дозволил, никогда ещё не понимал настолько ясно и чётко то, что видел. Его ещё никогда не припирала скука, никогда он не думал о причине своей назойливости, а сейчас так прекрасно её осознал. То, что он сейчас держит в своих руках — полностью принадлежит ему. Это осознание очень ярко вспыхнуло по всему телу, прошлось по сознанию пуховой периной, в особенности это отразилось в глазах, какие с ужасом наблюдал миролог. Его тело, его разум и душа — всё это собственность Уилсона. То, чем он может пользоваться в самом разнообразном и ярком спектре отношений. Ему не нужен предлог, чтобы взять, не нужно ждать подходящего момента, исхитряться, придумывать, он всегда может получить желаемое. Как скажет Уилсон — так и будет; и это осознание, это чёткое представление ситуации опьянило его и без того пьяный рассудок. Уилсон смотрел страшно, Тейната передернуло от ужаса и он отвёл взгляд. До него дошло что-то очень неприятное, заразило его безумием Уилсона, отчего его положение сделалось ещё хуже, чем могло быть. Как он смотрел на него! Тейнат в жизни не чувствовал подобного взгляда ни на себе, ни на ком либо ещё, ни один человек в мире не сможет подавить столь незыблемой властью, никому никогда не взбредет в голову такое могущество над чужой жизнью. Абсолютное. Ненаказуемое. Эта чистая власть во всех её представлениях, без тёмных углов, прорех, парадоксов. — Чтобы ты не решил, это не так… — Тейнат жалобно воспротивился, хотел убежать, найти нож, но коленки подкосились, глаз задёргался, а голос звучал несчастно. — Неужели? — Уилсон вздохнул полной грудью и широко улыбнулся. Его распирало безумным злорадством, по венам расходился сладкий жар вседозволенности, какое блаженство наблюдать, блаженство быть собой. Nosce te ipsum! Мужчина одним движением толкает миролога на пол, сокрушительно прессуя ногой судорожно вздымающуюся грудь. Чем жалобнее Тейнат смотрел, тем упорнее давил Уилсон. Пока тот не подавился, не заерзал панически под ним. Да. Авторитет на лицо. Вот в чьих руках сейчас власть, вот кто по-настоящему ему пренадлежит! Сутью, разумом всем человеческим! Учёный одним рывком поднимает Тейната на руки, чтобы усадить на плечо. Миролог в отчаянии, у него нет ни сил, ни смысла бороться, а только дрожать и тихо скулить, сокрушенный страхом. Взгляд учёного раздавил его, смел гордость и надежду, оставил пустой сосуд. — Что… же ты… — он не находил в себе сил на членораздельные предложения, только на отрывки фраз, не мог унять судороги. — Что… Же… Решил… — Тебе же нравилось быть жертвой. Нравилось не иметь выбора. Так продолжай идти по этому пути, — учёный криво улыбнулся. — Хотя теперь у тебя и правда нет выбора. Я всё выберу за тебя. И чтобы я потом с тобой не сделал, всё это будет по твоему желанию. Ведь в итоге ты выбрал меня и с этих пор я отбираю у тебя сладостную возможность вечной жертвы. — Я не… Выбирал… — Как тебе угодно, — плутовски засмеялся Уилсон в ответ. — А теперь ответь мне, где бензин?***
Малышка в восторженном ужасе наблюдала за его фигурой. Уилсон метался, раскатисто хохотал и обливал дом горючей жидкостью так, словно разливал по углам воду. Тейнат в ужасе его останавливал. Он хватался за его руки, толкал, бил, но учёный непреклонен. Его упрямство выходило за границы всех моральных норм, что-то в глазах миролога свело его с ума, а в поведении окончательно сорвало с тормозов. — Какого чёрта ты делаешь! Хватит пугать меня! — усилием заставляет посмотреть на себя и сталкивается с кровожадным ликованием, один его взгляд и Тейната передергивает. — Что, зачем? Я ничего не понимаю, зачем тебе это надо? Успокойся, давай поговорим! — Никаких больше разговоров, — отрезает учёный равнодушно. Следующий выплеск бензина на некогда ценные Тейнату вещи, заставляет второго бросать в учёного всё подвернувшееся под руку. Поведение сожителя вызвало в нём неистовый ужас, а полное бессилие против его манипуляций ввергало в отчаяние. Что могло так сильно его изменить? Вырвать спящего зверя наружу? Не может быть, чтобы это сделала девочка! Какой её мотив? Зачем играть с огнём, зачем подвергать всех опасности, прекрасно понимая кого ты злишь? А если не она, то кто? Ведь ничего не поменялось с их последней перепалки, Тейнат не баловался, почти не общался с ним, что могло вывести из себя этого безумца? Он не понимает! — Да прекрати же ты! Давай просто поговорим! — Так-так, возраст тебя явно подводит, папуль, — криво усмехается Уилсон. — Я кажется ясно выразился, что не буду разговаривать. Хочешь заставить меня повторить? Он угрожающе надвинулся на миролога, Тейнат опасливо отшатнулся в сторону, своими успокаивающими жестами только усерднее выводя из себя Уилсона. Понимая всю глупость своего поведения, Тейнат бросается вниз, но учёный резко цапает запястье, чтобы обильно облить бедолагу бензином. Тейнат испуганно закричал, забившись в истерике. В пазухи носа ударил крепкий тошнотворный запах, голова закружилась от его давления, миролог подкашивается. Уилсон не собирается его отпускать, как всегда ничего не объясняя, он крепко сжимал худое запястье и шарился в карманах. От его холодной, тихой угрозы, Тейнат приходил в ещё большее исступление. — Ты что делаешь, чёрт возьми?! — паникует он, вырываясь. — Отпусти меня! В длинных пальцах показался коробок спичек, от одного их вида миролог кричит громче. Уилсон хмурится, прижимая коленкой живот к перилам, он демонстративно достаёт соломинку и крутит в пальцах. — Мне всегда казалось, что тебе очень холодно ходить в одной сорочке по дому, — усмехается мужчина. — Давай я тебя согрею? С этими словами он черкает серой по коробку и вспыхнувший огонь вводит миролога в состояние ошарашенного ступора. Тейнат боялся даже дышать, как бы не взволновать огонь, как бы не разозлить Уилсона сильнее, — всем видом демонстрировал покорность, признавал авторитет. Большие серые глаза мерцали глубиной, объявшего хозяина, ужаса, они услаждали взор учёного, взывали к запретным, давно не испытанным чувствам. Наполняли его садистское упоение колоритом сентиментальности. На него даже животные так не смотрели, как смотрел Тейнат в такие моменты и только джентльмен-учёный мог обуздать этот бушующий порок. Как же он выживет без его могущества, как признает пустоту никчемного существования без его указки? Огонь вспыхнул последний раз, чтобы погаснуть, Уилсон растирает горячий дотлевший фитиль по пальцам и оставляет угольный след на дрожащих щеках. Широкая плутовская улыбка засияла на его впалом лице. — Тебе лечиться надо, — тоном полного облегчения, усердно скрываемого очевидными причинами, Тейнат ошалело вздыхает. — Ты больной уёбок. Просто больной… — А ты только сейчас заметил! — громко захохотал учёный в ответ. — Старость не радость, папаня! Или это из-за бензина? Так давай тебя отмоем! Тейнат даже не помнил как они дошли до ванной комнаты, отчётливо помнил как сопротивлялся и кричал ругательства, но его с такой легкостью уложили на плечо, не внимая ни единой попытке вырваться, что миролог ощутил себя безвольной куклой. Из-за запаха бензина, он чувствовал жуткий дискомфорт, происходящее воспринималось им отрывисто и мыльно. Уилсон толкнул миролога под душ и включил воду полным залпом. Не ожидая такой резкости, Тейнат забился под струями воды, спрятав лицо за ладонями, он хотел убежать прочь, но учёный толкнул его ещё раз, злорадно хохоча. — Свинке надо мыться! — смеётся он. — Если свинка не сделает этого сама, то ей поможет злой волчок! — Пошёл ты нахуй, сучье вымя! Ебать я просто ненавижу тебя и твою мерзостную буржуйскую харю! Ожидая услышать эти слова, Уилсон прячет смех за широкой улыбкой, снимая жилет и расстегивая несколько пуговиц на своей рубашке. Засучив и без того короткие рукава, он затыкает слив ванной и хватает в пучок алые волосы. Встречаясь взглядом, его пронзает холодным гневом страдальца, серая радужка обращалась стальным лезвием, стремясь вспороть средостение. Уилсон лишь усмехается. — Нет-нет. Это ведь из-за тебя я весь мокрый. Так не пойдёт, папань, — он переступает в ванную и вырвавшегося из хватки Тейната прижимает к холодной глади керамики одним усилием ноги. Кювет наполнялся прохладной водой, не желая захлебнуться, миролог бьёт Уилсона по голени и кусает за коленку. Его усмиряют одним ударом в лицо. В глазах вспыхнули звезды, мгновенную потерю зрения обернули против Тейната, оперативно притягивая к себе за шкирку. — Всё ещё несёт бензином, — брезгливо плюёт учёный, грубо подставляя лицо Тейната под струи душа. Миролог бьёт локтем в живот. Поперхнувшись на мгновение, Уилсон почувствовал как восторженно расползается нарастающий гнев по фасциям и жилам. Вот это веселье! Вот она жизнь! Он истерически смеётся, хватает сожителя за волосы и окунает в воду. Продолжая держать страдальца, так удачно выгнувшего спину из-за сильной паники, Уилсон избавляется от ремня, задирает подол сорочки и грубо проводит налившейся краской плотью вдоль ягодиц. Тейнат очень хорошо это почувствовал и в ужасе забил кулаками по грубым пальцам. Уилсон потянул миролога на себя, наслаждаясь глубокими, страдальческими вздохами. Он усерднее давил на пульсирующее колечко, вырывая очередной гневный возглас: — Да ты совсем ебанулся животное! Даже сейчас…! Уилсон улыбается. Очередное резкое погружение под воду несчастного, чтобы образовать внутри тугих горячих стенок внушительный силуэт. Под водой раздаётся приглушенный крик, Тейнат не знал как реагировать. Он вцепился в пальцы, царапал их ногтями, бил, но его не отпускали, и пока его внимание уделено освобождению, внутри он чувствовал своего старого хорошего знакомого. Когда хватка Тейната ослабла, учёный вновь тянет его к себе. Из-за этих манипуляций с воздухом, Тейнат чувствовал себя странно, голова кружилась как волчок, но и заполнение ощущалось куда ярче и отчетливее. Пока его крепко держали за плечевые суставы, он понурил голову и приходил в себя. Судорожное, рваное дыхание терялось под струями душа и очевидно скучавший по горловому пению сожителя, Уилсон не радовался этому. Доселе двигаясь плавно, на пол длины, привыкая к тугости своего партнёра, вошёл крепче и глубже, буквально вытолкнув стон из сомкнутых губ Тейната. — Чёрт побери, легче, волокита блядская, ты не в кулак спускаешь! — рычание миролога предупреждает очередной толчок, и доселе грубую речь наконец украшают сладкие мычания и стоны. Уилсон любил именно этот момент: когда базарное хамло уступает похотливому юноше, резкая смена приоритетов и глотание своей вульгарной гордости. Ученому никогда не надоест укрощать его строптивость, даже понимая какую власть над ним имеет. Движения Уилсона обрастали садисткой напористостью, и наблюдение за бившемся в судороге мирологом возымело в нём восторг. — Скажи как хочешь, чтобы я остался! — захохотал он. — О, да, папочка, ты наверное без ума от этого! Но прежде чем Тейнат ответил, Уилсон снова опрокинул его в воду. Горячая смазка, питавшая крупную плоть обжигала кожу. Эякулят буквально брызгал от яркой насыщенной похоти и быстрых интенсивных импульсов сладострастного содержания. Мужчина чувствовал каждый выброс страха, расходившегося по мышцам тугим сжатием и чем дольше держал Тейната под водой, тем упорнее давили его из себя узкие чресла. Миролог лишь виновато выгибал спину, ненавязчиво двигаясь навстречу, из-за нехватки воздуха всё его тело посыпалось в крупной дрожи душного удовольствия. Таком ярком и невыносимом, что миролог думал лишь об укреплении его авторитета. Чем темнее звенело в глазах, тем насыщеннее ощущался предстоящий всплеск эндорфина. Он боялся потерять сознание, но удовольствие было таким всеобъемлющим, таким навязчивым, Тейнат сам не хотел дышать. Предчувствуя это, Уилсон тянет партнёра за руки, вслед за выныриванием, слух его щекочет глубокий судорожный вздох. Не дав времени перевести дух, он резко вторгается нещадной длиной. Без того задыхаясь, Тейнат выгибается и громко протяжно вскрикивает. От ощущения горячего заполнения своего похотливого естества, он откидывает голову на плечо учёного и крупно дрожит. Экстаз прошёлся от его истерзанных лёгких до самого кончика члена, контрастными, взволнованными импульсами взрываясь под кожей. От яркого оргазма Тейнат забыл как дышать, обмякнув в крепких объятиях мучителя. Какое поразительное удовольствие он испытал. Уилсон зарывается длинным носом в макушку и глубоко вдыхает запах его молочной кожи. Бензин смылся. Чудесно. — Всё ещё хочешь, чтобы я остался? — Учёный зыкает на ухо, так чтобы душ не смог его перекричать. Ему очень нравилось слушать его мольбы. Нравилось над ним издеваться, нравилось с ним пререкаться и очень громко мириться. Уилсон пожалуй, даже мог признать лёгкую привязанность, не будь он так высокомерен, но факт на лицо: оставался он в этой тягучей, серой болезни, потому что ждал решения Тейната. Только сегодня он понял, как бессмысленно это было. Тейнат ничего не решает, он только пустословит. — Да, — замучено выдыхает сожитель. — Это невозможно, — он цокает языком и отстраняется; он тянул, прежде чем продолжить, дольше разглядывая жалобное личико. — Правда, есть практичное решение. Раз уж ты теперь мой, мы можем красиво от этой суеты избавиться. Однако, тебе придётся возложить на себя ответственный выбор. — Ты же говорил, что мне больше не нужно ничего решать, — хмурится миролог. — Надо же, вслух сказал, — усмехается Уилсон в ответ. — Разумеется не надо. Но только, если ты действительно выбрал меня. А раз ты выбрал меня, то тебе придётся избавиться от другого покровителя. Я собственник и не терплю конкуренции. — Что, — Тейнат ошалело оглядывается и кривит губы. — Чё за херню ты несёшь? Какой ещё другой покровитель?***
Это ведь не обязательно. Он просто хочет его помучить, хочет поглядеть на его страдания и посмеяться с нерешительности. Так Тейнат и понял, когда Уилсон вручил ему канистру и спички. Сначала восприняв великодушный жест за тупую шутку, он криво усмехнулся, но вспомнив об отсутствии чувства юмора Уилсона, особенно когда дело касается жестокости, — обомлел и стоял в нерешительности. А Уилсон хотел простого: Тейнат должен сжечь собственный дом. Все ценные воспоминания, вещи, призраки ушедших надежд и желаний. Убить собственными руками то чудовище, какое породил. Тейнат молча посмотрел в глаза ученому, ожидая ответа, но тот лишь улыбнулся. Своей странной, невнятной улыбкой. Оставив его размышлять, он направился собирать вещи, миролог, в свою очередь, не трогался с места. Не мог. Заметив его ужас, малышка подкралась со спины. Она всё видела, не могла не видеть, ведь была зачинщиком сего безумия и её мнение имело вес. Ошарашенно взглянув на неё, мужчина сглотнул, тогда она широко улыбнулась и запела наконец своим сладким голосом: — Чавой же ты ждёшь? Тейнат ахнул от её вопроса: — Быть не может. Неужели и ты этого хочешь? Как же так? Это ведь дом, это ведь всё. Вся моя жизнь, моя личность, мои воспоминания. Я не могу так просто… Он столько лет служил мне крепостью, а вы предлагаете мне натуральное предательство. — Так я всегда хотела, — девочка пожала плечами и облокотилась о перила. — Здесь плохо, нам уйти нужно. Плохая крепость. И жизнь плохая. Она тебе не нужна. Она тебя назад тянет, а нам вперёд нужно. — Я не могу… — загоревал Тейнат. — Это ведь всё что у меня есть. Может быть оно и причиняет мне боль, но я хотя бы знаю эту боль. Она всегда была со мной, помогала чувствовать себя живым и нужным. Я был нужен этому мусору. Это был мой мусор. Будто Тейнат не знал как болезненно отвергать себя. Как больно жертвовать всем ради жизни, ради возможности просто дышать. Жизнь никогда не изменится, всегда забирает самое дорогое, никогда не подарит спокойствие, не забрав душу во служение страданию. Одно горе заменяется другим, лишь между ожиданием очередной скорби Тейнат мог чувствовать отголосок радости. Отголосок ничтожный, как и его мусор, созданный из мусора и в мусоре живущий. Вечная череда ожидания и муки, боль и тоска, всё что у него было. Призрачное желание дышать воспринималось как страшный порок, сколько раз Тейнат весил петлю, сколько раз пил до потери сознания, сколько раз клялся всё окончить — сдался, но не переставал жить. А ведь это хуже смерти. Жить без желания жить, просто потому что так надо, искажать рассудок страхом и истериками, метаться из угла в угол, лишь бы найти ответ. Самый главный и болезненный ответ: что делать? Как часто его повторял, теряя смысл, как громко кричал, вопрошал само небо: что ему делать? Как ему жить? Что дальше? Как будет правильно? Ведь он не знает, а кто тогда знает? Все вокруг. Все знали ответ и только он, слабое ничтожество, не способное бороться, его не знал. Кругом тысяча решений, правильных, неправильных — но они принимали их. Люди сами выбирали как жить, не важно думали они о последствиях, главное в этот самый момент они верили в лучший исход. Они могли решать, они строили свою жизнь и даже если рождалось обветшалое безумие, продолжали идти вперёд. Тейнат так не мог. Его дом, стартовая точка страдания, никогда не просила решать, спрятала от страшных вопросов и последствий — правильно ли? Нужно ли? Пустые вопросы, обладали такой ценностью, когда за плечами один только мусор. А сейчас, его единственный выбор за двадцать лет и какова его мощь. Каково страдание от одной только мысли. Тейнат затрясся, сокрушительный ужас ударил по его суставам. Как же он мог так запросто кануть в неизведанное? Не мог! Он не мог, у него не хватало сил! Что они хотят? Зачем все это? Ну почему именно он? Неужели он не заслужил отдыха, сколько лет страдал в немом томлении, сколько боли пережил, неужели это ничего не значит и он не заслужил спокойной старости? Тейнат криво усмехается. И правда. Его боль ничего не значила. Пустая трата страданий. Сколько лет жизни в клетке ужаса и сожалений. Почему он хватается за её остатки? Не заметил как более не мог находиться в этих чёртовых стенах? Не заметил желание вздохнуть полной грудью и навсегда отдать свой выбор другому? Выбрать — не выбирать. Жить, не прячась от ответственности и будущего, шагнуть в бесконечность, не найдя путь назад. Тейнат смотрит на спичку, уверенный взгляд девочки пронизывает его кости тоской и страхом. Не может поверить в невозможность исправления, в очевидность выбора. Этот выбор настолько очевиден, что его и вовсе не было. Миролог судорожно вздыхает и с тяжким усилием выливает остатки бензина по комнатам. Всё, что не попало под брызги горючего, это тетрадь исписанная грустными мыслями и фотография дедушки. Он сложил их в рюкзак. Судорожно переоделся, затянул потуже шарф и спустился на первый этаж. Уилсон выжидающе стоял у входа, скрестив руки. Девочка юркнула мимо него, выбегая в тёмный лес. Тейнат остановился напротив, завороженно высматривая в янтарях знакомые эмоции, но Уилсон сокрушал его незыблемым спокойствием. Это кольнуло миролога в сердце, — верно учёный ничего не теряет, для него сжечь сокровище своего спутника лишь очередное препятствие, но этот его взгляд. Уилсон смотрел на него так только иногда, слишком редко, чтобы Тейнат мог вспомнить. Возможно, на него не смотрели так уже давным давно. Он что-то хочет сказать? Самое время. Потом будет поздно. Уилсон глубоко вздохнул и протянул ему топор. Тейнат уставился на лезвие удивленный, даже ошарашенный. Он даже не знал как ответить, тело пригвоздило к земле, от глупости реакции он смущённо понурил голову. — Посмотри на меня, — басовитый голос Уилсона сам потянул подбородок вверх. — У тебя в первые есть выбор. В этот раз, я не буду за тебя решать. Насладись этим. Насладись болью, какую ты почувствуешь жертвуя собой. Насладись своим падением, чтобы снова жить. Это и есть жизнь, — зарычал он. — Жизнь это вечное обуздание страдания. Это жертва во имя себя, виртуозная ходьба по краю. Уничтожь себя раньше, чем это сделает жизнь. Не смотри по сторонам, не сбавляй ритм сожалениями. Беги вперёд. Тейнат поджал губы, сдерживая подступающий всплеск энергии, от этих слов защипали глаза. Почему сейчас? Почему спустя двадцать лет? Почему он так долго страдал и боялся, почему не встретился с ним раньше, чёрт побери, почему сам на это не решился? Дать отпор чудовищам, помириться с девочкой, осознать уродство дома? Если бы он только встретил его раньше. Если бы их судьба сплелась до этого страдания, может он сейчас не чувствовал бы такую страшную боль. Забрав топор из рук спутника, он последний раз смотрит на грязные, обшарпанные стены. На мебель, ставшую ему чужой. На скопище грязных чашек. Хотел осмотреть дом, более не принадлежавший ему. Уилсон усмешливо пинает бензин внутрь и равнодушно отходит к девочке. Конец сожалениям. Тейнат поджигает спичку. Огонь вспыхнул тотчас, обгладывая сухие, гнилые балки острыми языками. Всё, что было ему так дорого и нужно — смердело копотью, окончательно превращалось в мусор. Тейнат тяжко упал на землю и обхватил колени, болезненно впиваясь в них ногтями. Он горько плакал. Всё бывшее ему смыслом жизни и единственным спасением, его приютом сиротских надежд — всё это в один миг утратило человеческое обличье. Сталось обычной мебелью. Смердящим мусором. Все его пустые воспоминания, его оплот иллюзорного спокойствия и счастья. Такой тяжёлый, важный шаг, а он решился на него слишком быстро. Какой-то жалкий месяц. Что он по сравнению с двадцатью годами отречения реальности? Как он мог так запросто всё бросить? Как посмел лишить себя мазохистского комфорта? Сожаления градом сыпались с его покрасневших глаз, но он не мог отвести взгляда от столь болезненного и одновременно опьяняющего спектакля. Он наблюдал и чувствовал, как внутри него ломается тяжёлая, обросшая стена, как мощные камни падают один за другим в пустой желудок, чтобы выдавить влажные сожаления. Но необычайная лёгкость следовала затем. Ощущение настоящей жизни, выпадение извне. Окончательно потерять всё, уничтожить в себе гниющие остатки личности. От них и разносится вся зараза по телу, проходит по сосудам и нервам, дабы пожрать новые клетки, убить новую волю к жизни. Живую волю. Чтобы защитить её, их надо уничтожить. Нещадно погубить сопрелые крохи, за какие он хватался все эти годы, чтобы возродиться. Рождение болезненно всегда, но это его выбор. Он хотел жить и он будет жить. Милая девочка с красивыми лисьими глазами только успокаивающе его гладила, не смея говорить. Слова не имеют более смысла, они вступили в мир действий. В мир твёрдой воли и разрушительного желания жить. Под её ладонями, ему не легчало, но он признателен. Он рад быть с кем-то в этот момент. Уилсон стоял рядом, его безучастный, пустой взгляд отбивался от одного очага возгорания к другому, он думал лишь о том, насколько хорошо горит это проклятый дом и не желал видеть в его остатках даже пепла. Улыбался каким-то торжествующим предназменованием. Слезы миролога не удивили его, не возымели сочувствия. Эта боль правильная, это воскрешающая боль, по-настоящему сильная и могущественная. Пусть плачет. Пусть чувствует гниение старой воли, пусть она кричит в бессилии и страшно умирает. Такова жизнь. Обугленные останки деформируются сами собой, более нет смысла оставаться здесь. Несущий лишь разрушения и боль, глас деструктивного желания, внезапно превратился для него в могущественного наставника. Уилсон поднял миролога на руки, под заискивающий взгляд девочки, и указав головой ей направление, не спеша направился вперёд.