Связанные садом

Анна поднялась в свои комнаты, но оставалась одна совсем недолго — к ней заглянула Марфа. — Ваша Милость, меня прислал Его Сиятельство справиться, не нужно ли Вам чего. А я Вам чаю принесла да с пирожными — сладеньким-то всегда хорошо настроение поправить. — Спасибо тебе, Марфуша. И князю спасибо передай. Но мне ничего не нужно. Просто не по себе мне от той картины… — Ваша Милость, Анна Викторовна, не расстраивайтесь. Кузька уже давно этого заслуживал, да Его Сиятельство был слишком добр… А сейчас правильно сделал, что заступился за Вас. Это же видно, что он к Вам относится как к дочке, которой у него никогда не было… Не дал ему Бог доченьки, так хоть теперь Вы у него есть. Александр Дмитриевич-то вырос, мужчина уже, его уже не приласкаешь. Он сам уже вовсю девиц обхаживает… А нашему князюшке много ли надо — пару слов да взглядов теплых… не таких, какими на него его полюбовницы смотрят… Графиня, она, конечно, женщина хорошая, только она в нем за мужчиной человека не видит… А Вы видите… — Марфуша, ты о чем? — Как о чем, Анна Викторовна? Что же еще мог Кузька сказать, как не то, что Вы — полюбовница Его Сиятельства? У него язык всегда без костей был. Каких только гадостей он про нас всех не говорил… и бит был мужиками за свой злой язык не раз… — Не это он сказал… Но это неважно… А что, все остальные тоже думают, что я… полюбовница Павла Александровича? — тихо спросила Анна. — Стыд-то какой… — Не беспокойтесь, Ваша Милость, никто про такой срам и не думал. Что же мы своего барина не знаем, чтоб такие грешные мысли в голову полезли? Все рады, что у него новые родственники появились. Он ведь человек одинокий. У него только и были что Дмитрий Александрович да Александр Дмитриевич… Дмитрий Александрович зимой умер, так Его Сиятельство долго от этого отойти не мог… все скорбел по брату… А тут повеселел. Матвей случайно услышал, как он одному своему знакомому, офицеру из дворцовой охраны сказал, как он счастлив, что у него нашелся племянник — сын его брата Дмитрия Александровича, прекрасный, достойный человек, да еще женатый на очаровательной девочке… и что он едет их навестить… А потом телеграмма пришла, что он Вас привезти собирается. Мы все обрадовались, ну вот, думаем, и будет нашему князюшке повеселей… Не будет он плохого человека в дом приглашать… и сам ничего дурного не задумает. — А часто ли в усадьбе применяются физические наказания как сегодня? — Да я в усадьбе посчитай почти что пятнадцать лет, не припомню, чтоб кого-то высекли. Без жалования за воровство выгоняли, за пьянство тоже. Жениться заставляли. Такое было. — Это как? — Да конюх когда-то девчоночку молоденькую, поденщицу, что нашей прачке иногда приходила помогать, совратил и ребеночка ей сделал. И парень-то неплохой был, только уж чересчур до женского пола охоч. Только девки у него все в соку были да с опытом — ни одна не понесла. А эта прям дитя дитем выглядела. Ну Его Сиятельство и сказал, или под венец, или… в острог… Что уж он про конюха знал, какие еще грехи, неведомо, только тот конюх все же женился на бедняжке. — Это Трофим? — Да Господь с Вами! Этот вообще в амурах с девками не замечен. У него одни лошади на уме… Может, он совсем до женского пола не падок, есть такие… что им вообще этого не надо. А того конюха уж давно в усадьбе нет, уехали они потом куда-то… Ой, Ваша Милость, разболталась я что-то… Зачем Вам про нашу дворню слушать? — А сама-то ты как в усадьбу попала? — А я в имении у одного богатого помещика жила — знакомого Его Сиятельства, была сначала нянькой, а потом камеристкой, помогала барышням наряжаться. А когда их всех замуж выдали, не нужна стала. У барыни своя камеристка была. Тогда мне Его Сиятельство место горничной предложил, с условием, что если у него когда-то дамы будут гостить, то я буду одевать и причесывать их. Жалование приличное предложил. Ну я и согласилась. И не пожалела. Дамы за все эти годы всего несколько раз приезжали, и то ненадолго, на неделю, не больше, а то и вовсе только на выходные или на день. И все были красивые женщины, приятные, обходительные… Мы даже пару раз, бывало, надеялись, что он будущую княгиню привозил. Но нет, так и не сподобился, все бобылем и ходит. И на его виды на графиню тоже надежды нет. Не похоже, что она ему в сердце запала… А нам так хозяйка нужна… — Так что ж, вы бы хотели, чтоб Павел Александрович женился? — Конечно, хотели бы. Но, видно, так и не дождемся. Не встретилась ему та, чтоб он ей свое имя и титул захотел дать. Это ведь он так, из мужского самолюбия красавиц себе заводит, а жена ему совсем другая нужна — чтоб любила его по-настоящему и понимала… Вот на такой как Вы он бы женился — той, которая душу его разглядит, а не то, каков он снаружи… Только, он, похоже, сам в себе разобраться не может… хоть и не молод уже… — Марфуша, какая же ты мудрая… — Это мудрость житейская, а не я. — А правда, что князь дам в свою спальню не допускает? — не смогла сдержать своего любопытства Анна. — Истинная правда. Ни в ту, ни в другую. — У него здесь две спальни? — Да, одна наверху, в господском крыле — большая, как барину и полагается. И еще совсем маленькая спаленка внизу, из его кабинета, рядом с запертыми комнатами. Он там иногда спит, когда заработается. «Или когда с тоски по Лизе напьется в очередной раз», — подумала Анна. Как она предполагала, Павел спал там, когда Лиза болела. — Так вот в спальнях у него женщин никогда не бывало. Хоть у Его Сиятельства постель перестилает только Демьян, и без этого было бы понятно, бывает в спальне женщина или нет. Так что никогда такого не было. Он своих дам навещает в гостевой спальне, той, где сейчас графиня. Но и там тоже постель перестилать и комнаты убирать Его Сиятельство только Демьяну доверяет… в определенных случаях… Сам говорит ему, когда… есть такая необходимость… Не хочет он, видно, чтоб другие женщины, пусть и служанки, видели… свидетельства… его утех с полюбовницами… Это и к лучшему, Демьян будет молчать как рыба. А бабы — народ болтливый, не хватало еще, чтоб они подробности… плотских страстей Его Сиятельства обсуждали. В этом отношении Его Сиятельство очень… деликатен… не то что другие мужчины, которые как будто нарочно свои мужские победы стараются напоказ выставить. Так что, Анна Викторовна, никаких сплетен да еще таких, от которых краснеть придется, в усадьбе Вы не услышите. Кузьма был единственный, кто мог сказать какое-то непотребство. А теперь его, слава тебе Господи, больше тут нет. — Марфуша, а где сейчас Павел Александрович? — Анна только сейчас вспомнила, что не знает, куда делся журнал, который он ей дал. Может, его подобрал Павел, когда шел к дому? — Должно быть в кабинете, где ему еще быть? Если так рано вернулся из дворца, то, стало быть, привез бумаги, которые будет изучать. — Его в это время беспокоить нельзя? — Думаю, Вам можно, Ваша Милость. Анна постучала в дверь кабинета и приоткрыла ее: — Можно? — Заходи, Аня, — Ливен сидел за столом и изучал карту, в его руке был карандаш, которым он делал на ней какие-то пометки. Карту он свернул, как только она переступила порог кабинета. — Ты что-то хотела? — Я тебя отрываю? — Не очень. — Павел, я, кажется, потеряла в саду твой журнал, когда услышала… те гадости. Ты его не находил? — Нет. Но из сада он никуда не денется. Если он тебе нужен, я скажу Матвею, пусть поищет сам или скажет Флору. — Нет, нет, мне не к спеху… Павел, из-за меня ты лишился хорошего садовника… Мне жаль… — Аня, я лишился садовника не из-за тебя, а из-за того, что долгое время закрывал глаза на его поведение, на его отношение к людям. Мне давно нужно было разобраться с ним, пригрозить ему расчетом, если он не прекратит говорить пакости о людях. Но я предпочел этого не делать, так как меня очень удовлетворяла его работа. В итоге безнаказанность привела к той ситуации, что произошла сегодня. Я сам допустил это. Мне некого в этом винить кроме себя самого. Я не сожалею, что мне пришлось приказать наказать его и выгнать, он заслужил это. Поверь мне, я найду садовника не хуже этого, но на этот раз без злого языка… Ливен вышел из-за стола, подошел к Анне, взял ее за руку и посмотрел ей прямо в глаза: — Анюшка, я сожалею только об одном, что ты услышала те… непотребные слова… Мне было… очень больно за тебя, очень… — Только за меня? А за себя? — тихо спросила Анна. — Кузьма ведь сказал плохо не только про меня… — Аня, конечно, это меня задело. Но я слышал о себе немало, правда, не от прислуги или работников… и не в такой мерзкой форме… Когда мужчина — дамский угодник, кто-нибудь нет-нет да и пройдется по его… личной жизни… Но если это не прямое оскорбление, то это приходится пропускать мимо ушей, точнее делать вид, что не слышал… и не связываться со злопыхателем… Иначе дуэли можно было бы устраивать чуть ли не каждый месяц… Но если кто-то оскорбит тебя, этого я не спущу. Он поплатится за это. Никто и никогда не останется безнаказанным, поверь мне. В голосе Павла было столько твердости и жесткости, что по спине Анны пробежали мурашки. Это говорил князь Ливен, а не Павел. Но через секунду она снова увидела Павла. — Я никому не позволю обижать тебя, моя девочка… Ты много значишь для меня… — Павел поцеловал ей ладонь. — Я… пожалуй, пойду… поищу твой журнал в саду сама… Когда Анна вышла, Павел подумал о том, что если бы Анну оскорбил не садовник, а кто-то равный ему, то непременно была бы дуэль. Первая в его жизни, где он был бы не секундантом, а участником… Анна решила не обращаться к слугам с просьбой о поисках журнала, зачем беспокоить их по такому ничтожному поводу. И хотела пройти мимо Матвея, но он, завидев ее, почти подбежал к ней: — Ваша Милость, Анна Викторовна, может, Вы покушать желаете? Прямо сейчас? От волнений-то иногда аппетит пробуждается. Я могу у Харитона узнать, готова ли кулебяка, он ее для Вас делает, она ведь Вам так в день приезда понравилась… А я Вам в буфетной накрою, если Вы в столовой не желаете… Вкусная еда, она всегда настроение поднять может… Или, может, бокал вина? Тоже помогает… Ваша Милость, Вы только не берите в голову то, что видели… про этого недоумка. — Почему недоумка? — Так как разве у нормального человека в здравом уме могут все время гадости в голове и на языке быть? Да чтоб еще их про семью князя, хозяина своего, рассказывать? Взял его Его Сиятельство с улицы, так он должен был своего благодетеля и семью его чтить и уважать. А этот недоумок что? Похабщиной ему оплатил. Правильно Его Сиятельство сделал, что приказал высечь его и выгнать. Давно надо было. Если б мы услышали, что он про Вас с Яковом Дмитриевичем слово худое сказал, сами бы Его так взгрели, что и свет белый был бы ему не мил, да и язык ему бы не мешало подрезать… Мы здесь все очень рады, что Вы приехали, и надеемся, что и Яков Дмитриевич до нас доедет. Все здесь к Его Сиятельству Дмитрию Александровичу с большим уважением относились, и к Его Милости Якову Дмитриевичу такое же отношение будет. А Вы, Ваша Милость, для Его Сиятельства как свет в окошке. Мы же видим, как он Вас привечает, вон, мейсен свой любимый для Вас приказал достать, никогда бы он с дамой из него чай пить не стал, только с дорогим ему человеком, слишком уж этот сервиз для него особенный. Конечно, он бы никогда плохого слова в Вашу сторону не потерпел… Князюшка наш — дай Бог ему здоровья, прекраснейший человек, человек чести, такого родственника Вам с Яковом Дмитриевичем небеса послали… Вы уж извините, что я так много Вам всего наговорил… Но не мог не сказать… — Спасибо, Матвей… за твои слова. Анна вышла из дома и… пошла в сторону конюшни… Посмотрела на столб, к которому был привязан наказанный садовник. Перед ее глазами возникла картина экзекуции… все-таки это было ужасно… и больно… но больно на сердце — от гладких слов, которые снова прозвучали в ее голове. Она не заметила, как смахнула слезу. Из конюшни вышел Трофим, и, увидев ее, подошел к ней. — Ваша Милость, Анна Викторовна, не извольте гневаться, но я сказать Вам кое-что должен. — Говори, Трофим. — Я знаю, Вам очень неприятно было на порку смотреть… Вы не серчайте на меня, не мог я по-другому, Его Сиятельство приказал Кузьку выпороть, я не мог ослушаться… Да и правильно Его Сиятельство приказал. Наверное, как услышал, что Кузька злословил, так сам его хотел забить… Да не княжеское это дело со слугами да работниками самому разбираться, на это у него мы с Демьяном есть… Да если б мы услышали, что он про Вас или Якова Дмитриевича дурное слово сказал, сами бы с мужиками его так отходили, что ему те десять розг лаской бы показались… Зубами бы язык ему прищемили, а потом выбили несколько, чтоб неповадно было… Вы уж извините, что я так прямо говорю… Но никто бы из нас глаза на это не закрыл. Так что поделом Кузьке, подлюге этой… — Не извиняйся, Трофим… Просто я раньше такого не видела, вот и расстроилась… — Ваша Милость, может, для Вас фаэтон запрячь? Прогулка-то всегда настроение поднимает. — Трофим, спасибо. Но он Павлу Александровичу может понадобиться… Ведь графиня на чем-то уехала… — Ваша Милость, графиня на двуколке уехала, она у нас без надобности стоит. У Его Сиятельства кабриолет, он его частенько на службу берет, поскольку любит сам править. А если ему нужно в Петербург, или, наоборот, сюда в усадьбу, то я ландо закладываю, я на нем графиню привез. — А почему не в карете? — поинтересовалась Анна. — В карете? — удивился кучер. — Карета у нас для столицы, на ней Его Сиятельство ездит на балы да на встречи, где ему полагается согласно своему княжескому статусу появляться. Ну и для особых поездок… Для… дам у него другие экипажи имеются. Ваша Милость, так заложить для Вас фаэтон? Я свожу Вас, куда скажете. — Нет, не нужно. Я просто по саду погуляю… Анна направилась в глубину сада. Скорее всего, она обронила журнал ближе к тому месту, где слышала голоса садовника и другого мужчины. Она медленно пошла в том направлении, поглядывая по сторонам, нет ли где журнала. Голосов оттуда не слышалось, но раздавались очень подозрительные звуки — вроде неровных шагов и… лязга металла… Она ускорила шаги, поспешив на звуки, и увидела из-за куста знакомую фигуру — Павел был к ней боком, в брюках и одной рубашке… с пятном крови на рукаве… со шпагой в руке, в позе, которая не оставляла сомнений в происходившем — он вел с кем-то поединок. Снова послышался лязг металла, и сквозь листву она увидела острие второй шпаги, от которой защищался Павел. Дуэль?? Да сколько можно этих дуэлей?? Отец, Штольман, теперь Павел! Довольно! Довольно!! Она побежала. — Павел!! Павел!! Пал Саныч!! Бряцанье металла прекратилось. Павел опустил шпагу, повернулся, Анна почти налетела на него. Его бирюзовые глаза сияли, даже скорее горели — так, что это... немного пугало… — Аня, в чем дело? Что случилось? Почему у тебя такой испуганный вид? — Павел, я… я услышала, а потом увидела… я думала, что ты… — бессвязно пробормотала она… — Думала, что это дуэль… — Аня, девочка моя, дуэль с Демьяном? — рассмеялся Ливен. — Мы с Демьяном просто упражняемся. Мы часто это делаем, иначе можно потерять все навыки. Упражняемся, чтоб не потерять навыки… А что еще он мог сказать Анне? Что после того, как она ушла из его кабинета, он задумался о том, что если бы Анну оскорбил равный ему, то в его жизни была бы первая дуэль, где он был бы участником… Эта мысль не давала ему покоя, разъедала его изнутри, как и злость, даже скорее ярость, все еще бурлившая в нем. И это требовало выхода… Он знал, каким способом мог выплеснуть это, точнее использовать это, чтоб убедиться, что всплеск эмоций не повлиял на разум, реакцию и твердость руки… Схватка с Демьяном… Демьян со своей шпагой отошел в сторону на несколько шагов. Он видел, что произошло. Девочка бежала им навстречу, от волнения выкрикивая имя Его Сиятельства. Она называла князя по имени и на ты. Слава тебе Господи, наконец-то в жизни князя появился еще один человек, который стал ему дорог и близок, иначе бы Его Сиятельство не позволил столь фамильярного обращения. По имени и на ты Его Сиятельство называли лишь члены его семьи и пара друзей. Любовницы, по крайней мере при посторонних, обращались к князю только по титулу и имени отчеству, и никак иначе. — Я думала, что ты не с Демьяном, а с кем-то другим… — Аня, да с кем здесь можно устраивать дуэль? С соседями-помещиками? Да и по какому поводу? Да по тому, что Павел сказал, что не спустил бы человеку, если бы тот… обидел ее… Мало ли у кого кроме садовника мог быть… грязный язык… Но говорить о своем предположении Павлу она не решилась, поэтому сказала: — Вы, мужчины, всегда можете найти повод… любой… — Анна, я по натуре не дуэлянт, мне и на службе хватает ситуаций, которые… могут пощекотать нервы… И в моем понимании для дуэли действительно нужна веская причина. И, естественно, равный по положению противник… Как я тебе сказал, это просто тренировка. — Тренировка?? А почему у тебя кровь на рукаве?? — Кровь? Где? Это? — Ливен увидел пятно на рубашке. — Это не кровь. Это сок от вишни. Я, видимо, задел переспелую ягоду, вот она и брызнула. Хорошо, что только на рубашку. Это Демьян загнал меня к вишневому кусту. А ты думала, что меня ранили? Анна кивнула. Сейчас она видела, что пятно на сорочке Павла совсем не цвета крови, но издали она этого распознать не могла. — Девочка моя, меня не так легко ранить, иначе какой из меня заместитель начальника охраны Государя? И для того, чтоб подобного не произошло, я и упражняюсь с Демьяном. — А почему здесь? — Ты имеешь в виду в саду, среди яблонь, груш и вишневых кустов? Просто победитель должен был получить право набрать столько яблок, груш и вишни, сколько хотел. — Да будет Вам шутить, Пал Саныч… Я спросила, почему вы упражнялись в саду, а не около дома? — Аня, на открытом пространстве мало кто атакует. Чаще нападают исподтишка, из-за угла, даже из-за дерева, поэтому и необходимо уметь вести поединок в таких условиях… — Я так не умею, — вздохнула Анна, — я умею только на открытом пространстве. — Что ты умеешь? — переспросил Павел. — Фехтовать, меня папа научил. — Виктор Иванович тебя научил фехтовать? Как он, должно быть, хотел сына, если дочь научил такому, — высказал он мысль вслух. — А стрелять он тебя не научил? — Нет. Но ты ведь научишь? — загорелась новой идеей Анна. — Аня, если я тебя научу стрелять, меня самого пристрелит Яков. А я еще жить хочу… — Ну пожалуйста… Ты ведь, наверное, Сашу научил… — Сашу я научил многому, и стрелять, и фехтовать… И приемам борьбы… — Приемам борьбы? Это чтоб отразить напор нападающего? Научишь? Чтоб можно было защитить себя? От таких… как Георг? — Аня, для защиты от таких как Георг приемы не нужны, для них хватит и пары… слов покрепче… — А если не хватит? — Ну, а если я покажу тебе, как… На ком ты потом будешь практиковаться? Вдруг я на старости лет еще надумаю завести княжича, а ты приложишь меня со всей силы? — пошутил Ливен. — Павел, мне, правда, нужно… Мне это очень могло бы помочь… однажды… Павел понял, что дело принимало уже нешуточный оборот. — Демьян, сходи, принеси револьверы… и чистую рубашку. Шпаги можешь забрать, — громко отдал распоряжение Его Сиятельство камердинеру, ожидавшему на том расстоянии, чтоб не слышать разговора князя и его племянницы. Когда камердинер отошел, Ливен со всей серьезностью спросил: — Анна, что тогда случилось? Рассказывать о том, что произошло, было не менее стыдно, чем о том, что она услышала из уст садовника. Но она понимала, что Павел спрашивал не из любопытства. Она в нескольких словах рассказала про адептов и магистра. И что, к счастью, тогда вовремя появился Штольман и спас ее, смертельно ранив того умалишенного сектанта. Анна видела, как у Павла заходили от ярости желваки. Совсем как это бывало пару раз у Якова. От боли за Анну Ливену стало физически больно самому. Грудь сдавила такая боль, что, казалось, он на мгновение забыл, как дышать… Господи, девочка моя, сколько же выпало на твою долю… сколько страданий, кошмаров, мерзости… Не дай Бог кому-то испытать такое! Ему хотелось обнять Анну, прижать к себе… Но это было невозможно — он был в полурасстегнутой, мокрой от пота рубашке, если б он прижал Анну к себе, она бы уткнулась не в ткань сюртука, а в его все еще разгоряченную от поединка кожу. Это было абсолютно… неправильно. — Анюшка, девочка моя, через что тебе пришлось пройти… Ты — очень сильный человек, если смогла справиться… — он взял руки Анны в свои. — Надеюсь, Яков тогда… сумел помочь тебе… забыться? — случайно проговорил он вопрос вслух, сжимая руки Анны еще сильней. — Как? — не поняла она. Павел мысленно разразился тирадой. Господи, Яков, ну ты и идиот! Она тогда нуждалась в ласке, в нежности, в плотской любви — именно тогда, больше всего тогда… Чтоб в твоих объятьях она забыла, что та мразь прикасалась к ней своими грязными лапами. Чтоб знала, чувствовала, каждой клеточкой тела чувствовала, что есть мужчина, который любит ее, именно любит, а не испытывает похоть или хочет овладеть ей ради каких-то мракобесных ритуалов… И это все можно было показать и девице — так, чтоб она забыла обо всем на свете, обо всех ужасах, через которые прошла… И если б ты повел себя как любящий мужчина, она не задала бы сейчас подобного вопроса… А, наверное, покраснела бы… от одной мысли, как это было… — Ну это можно сделать по-разному, — неопределенно сказал он. — Знаешь, возможно, я и покажу тебе пару приемов защиты, но не сегодня. Сегодня я попытаюсь научить тебя стрелять, — он увидел приближавшегося к ним Демьяна. — Ваше Сиятельство, я все принес. Вам помочь? — Не нужно, я сам. Проводи Анну Викторовну. К стрельбищу. Я вас догоню. — Я могу подождать, — предложила Анна. — Аня, мне нужно переодеть рубашку. Или иди с Демьяном, или отвернись. Пожалуйста, — нечего Анне смотреть на полураздетого мужчину, хоть и хорошо сложенного. Пусть любуется Яковом, на то он ей и муж. У Якова, судя по всему, тело тоже тренированное, есть на что посмотреть. — Ваша Милость, пойдёмте, — позвал Демьян племянницу князя. — Анна Викторовна, не мое дело, конечно, дела Его Сиятельства обсуждать, но в этом случае я молчать не могу, Вы уж извините. Мне очень жаль, что Вам пришлось лицезреть ту жестокую картину. Но Кузьке еще повезло, что Его Сиятельство Трофиму приказал его выпороть, у него только шкура и портилась. А если б Его Сиятельство сам за него взялся, так у него бы все внутренности были отбиты и кости переломаны, Его Сиятельство знает как обидчика на форшмак пустить да и бил бы его со всей силы, а уж чего-чего, а силы в нем немерено… Никогда бы он не стерпел, если б Вас с Яковом Дмитриевичем кто-то обидел, не такой он человек, семья для него не пустое место… Да мы и сами бы этого мерзавца не хуже Его Сиятельства отметелили, если б от него какое пакостное слово о Вас услышали… Он и так уже давно нарывался, чтоб ему все ребра переломали да язык укоротили… — Демьян, а что, Кузьму все здесь ненавидели? — Ну про ненавидели не скажу, а не любили это точно. Садовник он был отменный, в саду много чего сделал — и клумбы новые разбил, и цветы разнообразил, и кусты в форме разных фигур постриг… А вот человек он был поганый… Всякого норовил или унизить, или высмеять, или оговорить… Понимаете, есть такие люди, которые с другими сойтись не могут, поэтому и в одиночестве все время, делом заняты и счастливы от этого. А Кузьма дело свое очень любил, а вот людей терпеть не мог. Может, конечно, обидел его кто когда-то крепко, но нельзя же на весь люд злобу держать… и тем более вымещать ее… и козни строить… Мало ли у кого чего в жизни не было… Тут у многих из нас свои истории, но ведь не обозлились на весь белый свет… — Демьян, и у тебя своя история есть? — Есть, Ваша Милость. — Мне неловко спрашивать… — Так отчего ж неловко? Никакой тайны в этом нет… поскольку я сам… тайна. — Тайна? — Я ведь не знаю, кто я такой на самом деле. Меня как-то зимой, это уж с четверть века назад было, Его Сиятельство нашел в лесу — я был очень сильно избит, голова вся разбита, без сознания, так и замерз бы на морозе, если б Его Сиятельство сам меня на свою лошадь не взгромоздил и не привез в имение. Я поправился, слава Господу нашему, и, конечно, Его Сиятельству, и все свои умения сохранил — помнил и как барину услужить, и одеть его, и побрить, и как читать и писать… Только вот вспомнить не мог, кто я такой… и откуда… и хозяина своего прежнего вспомнить тоже не мог… Жизнь свою помню только с того момента, как очнулся в доме князя, а до этого — ничего. Его Сиятельство пытался найти тех, кто меня знал, да тщетно, никто не объявился. Тогда Его Сиятельство позаботился, чтоб мне документы выправить, как уж он это сумел сделать, мне неведомо… Но без бумаг человеку тяжело в жизни, особенно если у него какие-никакие умения имеются, и он может, если повезет, на хорошем месте служить… Вот и получил я новое имя — Демьян Павлович Найденов. Демьян — это имя на день крещения выпало, отчество он мне свое дал — Павлович, раз стал моим крестным отцом, а фамилию — Найденов, так как нашел меня… Вам, Ваша Милость, наверное, трудно представить, как это князь спас неизвестно кого да еще стал его крестным отцом… Но вот такой чистой души человек наш князюшка… И мы за него и в огонь, и в воду… И никогда бы не позволили, если б кто его самого или его близких обидел… Анна подумала, каким добрым, сердечным, неравнодушным человеком был Павел - не прошел мимо умиравшего незнакомца, спас его да еще сделал все, чтоб вернуть его к нормальной жизни... Конечно, после этого Демьян будет предан ему до конца своих дней... Ливен подождал, пока Анна с Демьяном удалятся на почтительное расстояние. Скинул грязную сорочку, протер принесенным камердинером влажным полотенцем лицо и тело и, надев свежую, застегнул на все пуговицы ее, а затем жилет, который снял с сучка обпиленной ветки яблони. Теперь он, не чувствуя неловкости, сможет стоять близко к Анне, если нужно будет направлять ее руку при стрельбе.