Связанные садом

Поднимаясь по лестнице с Павлом, Анна решилась: — Я хотела попросить тебя кое о чем, но не знаю, насколько это… прилично. — Ну пока ты не скажешь, мы этого не узнаем. — Я могла бы посмотреть… где жил Дмитрий Александрович? — Отчего же нет? Только там смотреть особо нечего. Дмитрий был из тех людей, про которых говорят «все свое вожу с собой». В его комнатах нет почти никаких личных вещей, они больше похожи на гостиничный номер. Но если тебе интересно, я их для тебя открою. Пойдем, я возьму у себя ключи, я ведь всей связки с собой не ношу. — А это удобно? Заходить к тебе? К тебе же… дамы не заходят… — Аня, я же тебя не в опочивальню приглашаю, а в жилую комнату. Кроме того, ты не посторонняя дама, а приходишься родственницей, хоть и не кровной. Так что на тебя мои… правила не распространяются… И, если ты хочешь, кроме комнат Дмитрия я могу показать тебе те, где будете жить вы с Яковом, когда приедете вместе, или ты одна в следующий раз. Проходи, пожалуйста, — Ливен толкнул дверь в свои покои и пропустил Анну вперед. — Вот так я живу. Как видишь, все довольно скромно, — как бы извиняясь, сказал князь. Жилая комната князя не поражала роскошью позолоты или лепнины, а была на удивление уютной. Не такой официальной, как кабинет внизу. И совсем не мрачной. В ней преобладали светлые оттенки — обивка на диване и креслах была из атласа серебристого-серого цвета с рисунком, шторы и ковер были подобраны в цвет обивки. Вся мебель была изящная, на изогнутых ножках, стиля Рококо. Был застекленный шкаф, на двух полках стояли книги, еще на одной — всякие безделушки, что, по мнению Анны, было нехарактерно для мужчины, да еще находившегося на такой серьезной службе. Там же стоял детский рисунок в рамке, на нем были три человечка — маленький держал за руки двух больших, один из которых был чуть повыше. Под человечками аккуратными, но не очень уверенными буквами было выведено — папа, Саша, Павел, а над их головами той же детской рукой была сделана надпись латинскими буквами Lieven. На нижней полке стояло несколько бутылок, бокалов и рюмок… и вазочка с конфетами. Был также письменный стол на котором, как и в кабинете, лежали бумаги, но стоял еще малахитовый письменный прибор. На комоде стояли часы, также инкрустированные малахитом. Вокруг них были расставлены снимки. Как и в кабинете — Ливенов, все мужчины: сам Павел, Дмитрий, Александр, Яков… И лишь на одной карточке была женщина — она сама. Это был снимок, на котором она стояла вместе с Яковом по одну руку и Павлом по другую. Павел заметил, что ее взгляд задержался на этом снимке. — Аня, ты не против, что я поставил его здесь? Мне не хотелось ставить его в кабинете. Туда приходят посторонние люди, и некоторые не в меру любопытные из них будут задавать лишние вопросы. Сюда же я поставлю ваш с Яковом снимок с вашей свадьбы — когда он мне пришлет его. Там вы такая красивая и счастливая пара. — Павел, ты же знаешь, что настоящей свадьбы у нас не было. — Зато любовь у вас настоящая. А это гораздо важнее. Внимание Анны привлекла картина на стене — той, где стоял диван с креслами и столиком. Это был морской пейзаж — парусник на довольно спокойном море… море цвета глаз Павла Ливена, лишь с несколькими небольшими волнами. — Это марина Айвазовского, — пояснил Павел — Копия картины? — уточнила Анна. Она видела несколько репродукций картин этого художника в журналах, которые показывал им в гимназии учитель рисования, у которого она брала уроки. — Нет, Аня, это оригинал, — рассмеялся Ливен, — как и тот ночной морской пейзаж, что у меня в спальне. Негоже Его Сиятельству весить у себя копии. Я говорил тебе, что могу позволить себе довольно много. Уж пару картин точно. Мне очень нравятся морские пейзажи, и Айвазовский — один из моих любимых художников. Я ездил к нему в Феодосию, когда был с семьей Императора в Ливадийском дворце. Оттуда и привез картины, две здесь в моих покоях в усадьбе и одна в квартире в Петербурге. — Необычайно красиво. — Хочешь посмотреть вторую? Мне она нравится еще больше. Ты поймешь, почему… Ты не беспокойся, у меня там убрано, — чуть смущенно сказал Павел. Анна старалась не разглядывать спальню Павла в открытую, но не заметить огромную кровать с серо-голубым пологом и покрывалом из такой же материи было невозможно. На прикроватной тумбе была книга Jane Eyre, которую она раньше видела в библиотеке, и фарфоровая статуэтка ангела, очень напомнившего ей… Лизу… В комнате еще был туалетный стол со стулом, большое зеркало, оттоманка — так же, как и в ее спальне, но отсутствовали шкаф для одежды и ширма. — У меня большая гардеробная за спальней, как и во всех покоях в господском крыле. В гостевых спальнях гардеробных нет, поэтому там стоят шкафы и ширмы. Это единственное отличие гостевых комнат от хозяйских, — ответил Ливен на незаданный вопрос. — В доме перепланировки не проводилось, расположение комнат такое же, как при прежних владельцах. Нам хотелось переехать побыстрее, думали, что потом как-нибудь переделаем больше по своему вкусу. Лиза занялась только убранством комнат на первом этаже — гостиными, столовой, пока не стала совсем кругленькой как колобок. Я оборудовал свой кабинет. До спален дело так и не дошло. Потом уже было не до этого… Ну, а позже… мне уже было все равно… — грустно сказал он. — Ну или почти все равно. Я только немного преобразил свои покои. Мебель поставил ту, которая нравится, картины сюда привез… Так как тебе эта? На полотне снова было море и парусник. Но был не день, а ночь. На небе была полная луна, от ее отражения по ряби моря бежала лунная дорожка. Луна также освещала корабль. Картина была спокойной, умиротворяющей… — Это как «Лунная соната» в красках? — спросила Анна. — Только «Лунная соната» печальнее… — Интересное сравнение. Я никогда так не думал. Но ты точно подметила. Мне нравится смотреть на этот пейзаж перед сном… иногда это помогает… отвлечься… и забыться… Я люблю море, люблю смотреть на него, даже без кораблей, как волны набегают на берег, с пеной или без, или когда полный штиль и оно просто сливается с горизонтом… и появляется ощущение бесконечности… Люблю его запах и шум… — Павел, как ты все это описываешь… с душой… Скажи, сколько человек тебя знают… таким? — Каким? — Романтиком, быть может? — Романтиком? Моя жизнь и служба не позволяют мне быть романтиком. Но, возможно, в глубине души я и такой… тебе виднее… А сколько человек знают меня таким — Дмитрий, Лиза и… ты. Больше никто… Анна поняла, почему Павел никогда не приглашал любовниц в свои покои, он не хотел, чтоб они видели, каков он на самом деле — не светский лев, дамский угодник… а романтичный, чувственный и… ранимый человек. — Аня, а ты сама была на море? — Ливен сменил направление разговора. — Нет, никогда. — А хочешь его послушать? — Послушать? — Да. Пойдем в комнату. Ливен взял с полки большую раковину: — Приложи к уху и послушай. Говорят, что это похоже на шум моря. Анна сделала, как сказал Павел. — Если хочешь, возьми себе. — Нет, я не возьму, это твое… Павел, если ты так любишь море, почему ты не стал морским офицером? — Потому что моего мнения отец никогда не спрашивал. Он решил, что я буду военным. Его Сиятельству Александру Николаевичу перечить было невозможно. Да и моря я в детстве по сути дела не видел, хоть у Ливенов и есть усадьба на Рижском взморье. Но там я впервые побывал, когда уже был почти взрослым. До этого я видел только Неву и Финский Залив в Петербурге. Но корабли я, конечно, видел, как и морских офицеров. Но я даже не мечтал, что могу быть одним из этих офицеров с кортиками. Мне была уготована другая судьба. А потом, лет в пятнадцать-шестнадцать, побывал на море… и до сих пор восхищен им… Пойдем, я покажу тебе другие комнаты. Они вышли в коридор. — Самые большие покои мои и Лизы. Они соединяются дверью через гардеробные. Лизины комнаты сейчас закрыты. За Лизиными комнатами кладовая. С другой стороны коридора покои Дмитрия, Саши и за ним, с торца — ваши с Яковом. С другой стороны от них — кладовая, та, что примыкает к комнатам Лизы, так что мешать вам никто не будет. Павел провел ее по покоям, которые находились в конце коридора. В них была жилая комната, спальня, ванная и гардеробная. Комнаты были поменьше, чем у князя, как он и сказал. Мебель была попроще, кровать большая, больше чем у них в Затонске, но без полога. Все было в бежево-коричневых тонах. — Аня, это пока так. Потом Вы с Яковом сможете переделать тут все по своему вкусу. — Что значит переделать? — Поменять мебель, занавеси… Что угодно. Сделать так, как будет нравиться вам. — Павел, распоряжаться в твоем доме? Это невозможно. — Аня, теперь это и ваш дом, и вы должны чувствовать себя здесь именно как дома, а не в гостях… Можешь даже подумать, что бы ты хотела поменять здесь к своему следующему приезду. Если тебе придут в голову какие-то идеи, скажи мне, не стесняйся. Вам должно быть здесь комфортно, ведь, думаю, после переезда в Петербург вы будете бывать здесь не так уж редко. По крайней мере я на это надеюсь. А теперь пройдем в комнаты Дмитрия. Покои Дмитрия Александровича были по размеру примерно такими же, как те, что Павел предполагал отдать ей с Яковом. Здесь была мебель, похожая на ту, что была в «их» комнатах. Только кровать была не такой широкой. Это, по-видимому, потому, что жены у князя не было, и большая кровать ему была не нужна. Павел был прав, что комнаты были обезличенные, по ним не скажешь, кто тут жил, действительно как гостиничный номер — заехали на время и уехали, оставив его таким же для других гостей. Павел провел ее даже в гардеробную, и там обнаружилась вещь, принадлежавшая князю — сюртук. — О, я совсем про него забыл, — сказал Павел. — Дмитрий оставил его потому, что он уже выходил из моды и забирать его в Петербург он не захотел. Но сказал, что в деревне он ему еще может послужить. Демьян спросил меня, что с ним делать. Я сказал оставить там, где он был. Ну вот он до сих пор здесь и висит. — А ты в комнаты к Дмитрию Александровичу не заходишь? — Очень редко да и то только в гостиную. Я ведь сказал тебе, что комнаты безликие. Если бы здесь было много вещей Дмитрия, которые мне бы напоминали о нем, может, и заходил бы чаще. Но, как видишь, здесь ничего нет. Кроме того, я бываю в его особняке в Петербурге, так что ностальгии относительно этих комнат у меня нет. Они все еще стояли в гардеробной. Павел взял сюртук и прикинул к себе. — Помнишь, я говорил тебе, что Дмитрий был меня чуть повыше? Видишь, рукава мне немного длинные? Анна хотела помочь Павлу приложить сюртук получше, но, дотронувшись до него, на мгновение увидела дух князя в этом сюртуке, стоявший рядом с ними, и отпрянула назад. — Аня, в чем дело? Я что-то сделал не так? — Нет, нет. Это не ты… Я только что видела дух Дмитрия Александровича… — Снова? — Я не знаю, что со мной. То дух Лизы, то Дмитрия, то садовника… Ко мне столь часто духи не приходили с тех пор, как я их видела до исчезновения Якова… И приходят они сами по себе, я их не вызываю… — немного слукавила Анна. — А раньше, когда хотела, чтоб пришли, не знала, что из этого получится, — ей вспомнилось, как в Петербурге она видела князя Ливена и Платона Штольмана после смерти Кати, но в ее видении Штольман стоял к ней спиной, и, каков он внешне, она так и не узнала. Она решила спросить об этом Павла. — Павел, а ты когда-нибудь видел Штольмана, отца Якова? — Да, однажды. Мы с Дмитрием тогда ездили в имение соседей, где Катя жила с родственниками, и у них гостил этот Платон Павлович. Я запомнил, как его звали, так как у него отчество было как мое имя. Но фамилии его я тогда не знал, как и не знал того, что именно за него потом выдали Катеньку. — И каков он был? Красивый? — Аня, ну что я в девять-десять лет мог понимать в мужской красоте? Я и сейчас-то не знаток этого, — засмеялся Ливен и уже серьезно добавил, — помню, что он был высокого роста, почти как Дмитрий, значит, примерно моего, статный. Лицо очень приятное, я бы сказал красивое, красивее, чем у Дмитрия. — Как у тебя? Павел улыбнулся: — Аня, ну нашла красавца… Хотя комплимент приму, знаю, что сделан от души… Во внешности Штольмана было что-то… интересное… Не знаю, каких кровей в нем было намешано, но почти с уверенностью могу сказать, что вряд ли он был чистокровным немцем. В его облике было что-то южное, возможно, средиземноморское или испанское… Так мне показалось. Просто тогда я читал одну приключенческую книгу, там был испанский граф, он был нарисован на многих картинках, так я почему-то подумал именно про него, когда увидел Штольмана. Поэтому я его и запомнил. — То есть Яков на него совсем не похож? — Ну все мы люди… Аня, если б Яков не был копией Дмитрия да еще с нашими ливенскими зелено-синими глазами, возможно, какое-то отдаленное сходство и можно было найти… при большом желании… Ну волосы вьющиеся у обоих… хоть и разного цвета — у Штольмана намного темнее… Мне действительно трудно сказать что-то определенное… Знаешь, та книга, где был граф — ни названия, ни автора я не помню, но она до сих пор в библиотеке в том имении в Лифляндии, что рядом с бывшим имением Катиных родственников. Если хочешь, я напишу управляющему, и мне пришлют ту книгу. — Да, это было бы интересно. А каким человеком тебе показался Штольман? — Я тогда об этом не думал. Что ж, попробую вспомнить, что было сорок лет назад… Впечатление он произвел положительное, спокойный, сдержанный человек… Хотя, подожди, я увидел, как он смотрел на Дмитрия, когда думал, что его не видят, не знаю, как лучше охарактеризовать его взгляд, в нем было что-то нехорошее… — Как к сопернику? Ревность? — Нет, не сказал бы… Быть может, злоба, ненависть… — Из-за Кати? Из-за того что Дмитрий за ней ухаживал? — Скорее всего. Конечно, в то время я об этом и не задумывался. Это я сейчас пытаюсь делать выводы. У Дмитрия была репутация повесы, видимо, Штольман думал, что никаких серьезных чувств у него к Кате быть не может. Что он завлечет в свои сети наивную невинную барышню, а затем бросит… Никто ведь точно не знал, как далеко у них зашло… Например, я сам пару раз видел, как они целовались, не в щечку, по-настоящему, страстно… А однажды видел, как они вместе выходили из покоев Дмитрия… а уж что там между ними было — можно только догадываться… Может, потом, когда Дмитрий расстался с ней из-за отца, Штольман решил, что князь, получив свое, просто бросил ее, и предложил Катиным родственникам брак с ней, считая, что спасает ее. — Спасает? — Спасает ее репутацию. Что после князя она вряд ли кому будет нужна… Да еще со скромным приданым… — Но… у Кати с Дмитрием тогда не было того… из-за чего репутация барышни может быть безвозвратно погублена… В этом Дмитрий Александрович сам признался Штольману… после смерти Кати… когда тот сказал ему, что Яков — его сын… Что у них был всего один раз, после которого и родился Яков… У меня было такое видение… — Аня, Штольман и сам, думаю, понял, что Катя досталась ему девицей. Не идиот же он был в сорок лет, чтоб не понять подобного. Но до свадьбы-то он этого знать не мог… Вот, возможно, и думал, что для Кати все же лучше брак с ним, чем вообще никакого… — Он, похоже, Катю любил… а не просто так решил на ней жениться, из жалости… — Ну насколько глубоки были его чувства к ней, я сказать не могу. Он знал Катю дольше, чем Дмитрий, это точно. Возможно, она ему нравилась, возможно, он и был в нее влюблен, но только держал свои чувства при себе. Наверное, думал, что в свои сорок лет он не пара такой молоденькой девочке. А когда у нее закрутилось с князем, а потом Его Сиятельство, как Штольману казалось, ее бросил, он посчитал себя не такой уж неподходящей партией для Кати. Наверное, надеялся, что Катя со временем забудет князя… — А она не забыла… — Нет, не забыла… И потом согрешила с ним… да еще и сына от князя родила… Знаешь, я в чем-то сочувствую Штольману. Что его благородные намерения пошли прахом. И не его вина, что так получилось. Думаю, ему было очень больно и горько. — Павел, Яков говорил, что его отец был холоден с его матерью, а его и вовсе не замечал. — Аня, а что ты хотела? Жена принесла ему в подоле ребенка от любовника. Какая в этом радость? И все же он поступил благородно, от мальчика не отказался, жену-прелюбодейку на улицу не выгнал. Да, жил с ней, по-видимому, как живут соседи — просто под одной крышей. Мальчика сердцем не принял, но и не обижал его. В подобной ситуации это еще не самый худший исход. Нельзя заставится себя полюбить ребенка от любовника жены или простить жену за измену, не формально, а от всего сердца, не все люди способны на такое, но не быть подонком можно. Так что Штольману я не только бы не предъявлял претензий, но и пожал ему руку за то, что он был порядочным человеком, — Ливен решил на затрагивать вопроса, что этот порядочный человек продал усадьбу и не оставил приемному сыну и полушки… — Павел, я согласна с тобой, что Штольман не был плохим человеком. Просто мне очень жалко Якова, что у него было такое безрадостное детство, и что в его жизни, возможно, из-за этого не было близкого человека столько много лет… — Аня, сейчас у него есть ты, это благословение Божие. И есть я. И Саша. И был настоящий отец, хоть он об этом и не знал… Я не буду закрывать комнаты Дмитрия. Если ты захочешь еще сюда прийти, не спрашивай больше у меня разрешения. — Хорошо, спасибо. — И ты все же подумай насчет ваших комнат, что бы ты хотела там изменить. Или у тебе уже сейчас есть пожелания? Желание у Анны уже было. Но просить об этом Павла она не могла. О таком не просят. — Аня? Ну так что? — Я… подумаю… — Подумаешь о том, как сказать мне, что хочешь кровать с пологом как у принцессы для вас с Яковом? — усмехнулся Павел. — Павел! Откуда… — Да по твоим глазам видно было… как тебя это впечатлило… Куплю я для вас такую кровать, только поменьше немного, ведь и спальня у вас не такая большая. — Ты только Якову об этом не говори. А то засмеет меня… — Засмеет? Что жена решила поставить в спальню шикарную кровать? Извини, не вижу в этом повода для насмешек… — Ну что, как ты сказал, она как у принцессы… — Ну так пусть тогда сначала надо мной посмеется. Что у меня кровать как у принца, как я в детстве хотел. Если ему смелости хватит мне такое сказать. Но ведь не скажет, даже если и подумает… Аня, ты мне только должна сказать, в каких цветах делать комнаты. Ведь если ставить такую кровать, и мебель в спальне нужно будет перетянуть или другую купить, и занавеси другие… Я знаю, что те коричневые оттенки, что сейчас, тебе не понравились. Это слишком уныло, да? — Нет, бежевый цвет хороший, но там коричневого уж очень много… Может быть, разбавить его каким-нибудь другим? Бежевый с голубым? Как думаешь? — Бежевый с голубым? Что ж, очень неплохо. Когда я буду в Петербурге, я посмотрю ткани. Если хочешь, потом пришлю тебе образцы, ты сама выберешь. Но если мне доверяешь, то я могу выбрать и сам. — Лучше ты сам выбери. А то вдруг их Яков увидит. Что я ему тогда скажу? Что я занимаюсь переустройством комнат в твоем доме? Мне кажется, он такого не поймет. — Хорошо, сделаю так, как ты скажешь. Аня, купить вам кровать, какая тебе нравится, и обустроить комнаты на ваш вкус — это самое малое, что я могу сделать для вас с Яковом. Я думаю, что стоит заодно сменить и мебель в гостиной, а не только в спальне. Какую бы ты хотела? Аня? — Что-то вроде той, что у тебя… Мне у тебя очень понравилось, — честно сказала Анна. — Хорошо, я поищу нечто похожее. А потом мы займемся вашей квартирой в Петербурге. Если там вас что-то не будет устраивать, только скажи мне. Все будет переделано по вашему вкусу. — Павел, это очень щедро с твоей стороны. И все же это большие расходы… — Аня, финансовая сторона тебя, точнее вас с Яковом вообще не должна беспокоить. Это мои заботы, мои и Саши, а не ваши. Анюшка, я сделаю все от меня зависящее, чтоб вы с Яковом были счастливы, — серьезно сказал Ливен, — а мебель и новые ковры со шторами — это такая мелочь, что о их стоимости не стоит даже упоминать. Поэтому, как я сказал, если вы захотите что-то поменять, только дай мне знать. И если уж на то пошло, не обязательно говорить об этом Якову, чтоб он не протестовал заранее. — Как не говорить? Как это возможно? — Ну скажем, что я решил сделать вам подарок… на годовщину свадьбы, например. От подарка ведь отказываться не принято. Трость же он все-таки взял… примет и другое… со временем… — Как думаешь, Наталья Николаевна уже верулась? — Анна только сейчас вспомнила, что они так и не позавтракали. — Сейчас узнаем. Графиня уже была в столовой, но завтракать не начала, ожидая их. Матвей доложил Его Сиятельству, что пришла почта, в которой были письма от Якова Дмитриевича ему самому и Ее Милости. Анна хотела вскочить из-за стола и, забрав письмо, уйти к себе в комнату. — Сядь и поешь! Никуда от тебя письмо не убежит! А если будешь плохо есть, вообще до вечера письмо не отдам. — Пал Саныч, так нельзя! — С тобой только так и можно! Анна вздохнула, но съела пышный омлет с грибами и попила чая булочкой. — Я могу идти? — Матвей, отдай письмо Ее Милости, — распорядился князь. Анна схватила письмо с подноса, который подал дворецкий, и побежала наверх. — Все еще ребенок… — покачал головой князь. — Не так ли, cherie? — Пусть подольше такой и остается, в этом и есть ее очарование… — ответила Наталья Николаевна.