try as you might you try to give it up seems to be holding on fast it's hand in your hand a shadow over you a beggar for soul in your face ©
Даллон говорит себе: всё под контролем. «Холостяк» выматывает их всех. Это сложный тур, вынимающий из них все силы — моральные и физические. Им бы поспать больше трёх часов за ночь, но единственный, кто действительно может позволить себе такую роскошь, — это Брендон, который с радостью бы не спал, не вреди это его самочувствию, а значит — связкам. Они разговаривают редко: всё чаще ругаются, вспоминают прошлые обиды, а потом выходят на сцену и отыгрывают ещё один концерт. И ещё один. И снова, и снова.Даллон сбился со счёта ещё в самом начале: впервые за всё время в panic! не считал дни до возвращения домой. Потом просто не смог вспомнить, как же это — зачёркивать даты в календаре. Дни разливались молочно-белыми реками, а солнечные блики не радовали и не грели, а скорее слепили глаза и скрывали толпы. Иногда людей было так много, что Даллон переставал понимать, где заканчиваются они и начинается остальной мир. Чаще они играли в закрытых залах, и тогда перед ними растекалось смоляное море, в которое Брена затягивало и из которого он выходил, как ёбанная Афродита. Иногда они играли на улице: за людьми не было видно ни травы, ни асфальта; только множество разноцветных точек и широкая полоска неба, шрамированная парочками далёких, темнеющих зданий. А потом наступил перерыв, и Даллон обнаружил себя на собственной кухне. Страницы блокнотов, лежащих перед ним, были заполнены строчками. Свой кривой почерк приходилось разбирать по букве. Возможно, впервые в жизни Даллону это нравилось: своеобразная медитация. Брендон научил его этому слову. Медитация. Хаотичный как пиздец Брендон обожает медитировать. Скрывшись от чужих глаз, сидит, положив руки на колени, как самый хороший мальчик. Молчит, что было удивительно для него. Даллон ненавидит его в такие моменты. Даллон вообще не знает как относиться к Ури, у которого всё и всегда к месту. По поводу. Который точно понимает, какие последствия принесут его действия; ему редко срывает крышу так, чтоб наверняка, а он сам — всегда бьёт прямо в цель. Гладит по шёрстке наигранно-дрожащей рукой, чтобы потом вцепиться в загривок зубами в тёмной подсобке и не отпускать, пока весь свой адреналин не выпустит. У Брендона горячее вертлявое тело, которое никак не удержать в руках; Даллон пытался. Они целуются ожесточённо, будто это единственный способ не сойти с ума. Брен так же жёстко хватает Даллона за руки, плечи, челюсть: синяки, которые остаются после, Даллон предпочитает не замечать. Брен тянет его на себя, в себя; пальцы в волосах Даллона грубые, дёргающими движениями Брен получает всё, чего хочет. Он всегда хочет больше, чем может получить: капризный ребёнок. Ури горит так ярко, и Даллон в какой-то момент начал бояться сгореть вместе с ним. Теперь Даллон говорит себе: всё под контролем. Он говорит это и Райану, который обеспокоенным взглядом смотрит на него из-за барабанной установки. Райан точно знает, думает Даллон. Райан слишком умный, чтобы пропускать всё это мимо. Райан знает его слишком давно. Райан молчаливый, и Даллона это бесит. Они встретились, когда им было по двадцать или около того; и Даллон смотрит на Райана и понимает: они не изменились. Он сам нихуя не изменился. Он просто всё тот же неловкий двухметровый ребёнок в теле взрослого, который не знает, куда себя пристроить. Ночами во время перерыва Даллон просыпается от фантомных прикосновений к шее. Первые секунды ему кажется, что всё вокруг слегка покачивается, тихо гудит мотор, а горячие пальцы зарываются в его волосы. Первую минуту он не может дышать, потому что в автобусе всегда сухой, но вязкий воздух: он забивается в ноздри кусками ваты, от него сжимает виски. Даллон не глядя суёт лист с лирикой Райану под нос. Тот изучает его две или три минуты: жадно вчитывается в лирику, его глаза останавливаются на каждом слове. Даллон впервые чувствует себя неуютно; он отходит к окну и обхватывает себя руками. — Это довольно… мрачно, — наконец, говорит Райан. Он поднимает голову. Даллон не может отвести взгляда от его глаз. Райан больше ничего не говорит. Даллона это бесит. Они располагаются в гостиной. Райан настукивает простой ритм по столу; Даллон вертит в пальцах медиатор, как будто не знает, что с ним делать. — Это то, как он заставляет тебя чувствовать? — спрашивает Райан. Это его первые слова за последние полчаса. Даллон бесится. Не как тигр в узкой клетке, а как беспомощный котёнок, который барахтается в ванной, бортики которой слишком скользкие, чтобы уцепиться за них когтями и вытащить себя, а воды слишком мало, чтобы утопиться. — Райан… — начинает Даллон, не поднимая глаз от струн. Он сдерживает раздражение, которое тупой иглой расковыривает рану; она ещё не успела поджить. — Нет. Это о… о людях здесь. В Лос-Анджелесе. О том, как… — Да, о том, как ты хочешь им всем лица переломать, я понял, спасибо, — его голос твердеет. Даллон кладёт руку на свою шею. Его загривок всё ещё немного побаливает. Чёртов Брендон Ури. Даллон игнорирует жжение телефона в кармане: через два дня ему снова покидать дом. Снова брать в руки бас. Снова смотреть на Ури, терпеть его тупые привычки, смотреть на его полные губы, прижимать его к стене подсобки. Даллон трясёт головой. Картинки лезут совсем неподходящие. По струнам будто бежит ток, и его пальцы покалывает. Он выкладывает телефон на стол. Даллон подаётся вперёд, хватая Райана за челюсть. Их губы соединяются, и это странное, но знакомое чувство. Оно тёплое и простое; Райан осторожен; его руки трясутся, замечает Даллон, не отрываясь ни на секунду от мягкого поцелуя. У него болит сердце: как будто болячки на подживших ранах сдирают и сдирают чьи-то невидимые руки с кольцами на руках, ёбанный позёр, убери от меня эти хрени, они… Райан резко отстраняется. Его глаза тёмные, почти чёрные; резкое дыхание человека, пробежавшего марафон, и рука Даллона совсем не там, где она должна быть, когда ты разговариваешь с другом. Даллон уверен, что восемь-десять лет назад они уже имели подобный разговор. Ему не жалко бас, сваливающийся с ног, когда он привстаёт, чтобы оказаться как можно ближе к Райану, залезть под его кожу, в его голову, поселиться там, потому что там всё — понятно и тепло, ясно, там голубое небо и зелёная трава. Возможно, даже домик где-то в одном из этих маленьких южных городков, в которых все друг друга знают. Брендон ненавидит их. — Дал… Даллон… — выдыхает Райан между поцелуями и смотрит так странно. Они уже обо всём говорили. Даллон не хочет проходить через это опять. Просто заткнись, Райан, и дай мне, что нужно. Или проваливай и будь моим лучшим другом. — Даллон… Дал, тебе звонят. Смартфон скачет по поверхности, а на синеющем экране выведено всего четыре буквы. Даллон переворачивает его, и настойчивое жужжание прекращается, а он возвращается к прерванному занятию. Шея под его губами затвердевшая от долгого сидения; кожа под пальцами грубее. Даллону просто очень надо, и Райан, чёрт,Райан понимает его без слов. С этими своими добрыми глазами и молчаливостью. Он толкает Даллона назад, заставляет его сесть. Смеётся, когда пальцы Даллона ни на секунду не выпускают его рубашку: как ребёнок, держащийся за родителя. Райан расстёгивает его джинсы и заставляет запрокинуть голову. Даллон не может сдержаться; холод в груди сменяется жаром от ладони Райана, лежащей ровно над сердцем. Она ползёт вверх, оттягивает ворот футболки, и Даллон чувствует чужой язык: мягкий, почти, блять, ласковый. Райан целует его в шею, челюсть. А потом сознание Даллона тонет в «блятьблятьблятьблять», потому что у Райана волшебные руки и хорошее чувство ритма. Даллон задыхается; он пытается двигаться, но Райан прижимает его своим телом. Даллону не остаётся ничего, кроме как хвататься за него, тянуть на себя и пытаться дышать тяжёлым, горячим воздухом. Когда Райан отстраняется, Даллон всё ещё подрагивает. Его накрыло так, как не накрывало никогда раньше; перед глазами расплывается разноцветными пятнами комната, и самое яркое Даллон хватает за запястье. — Мне от тебя ничего не нужно, — говорит Райан спокойно. — Мне хочется, — хрипит Даллон. — Если ты не против. И, конечно, он не против. Райан стонет высоко и тихо. Он запускает пальцы в волосы Даллона, но не тянет. Он целует Даллона после и пытается уложить спать. Он как будто понимает, что нормального сна не было уже несколько месяцев. Когда приходит Бризи, он просто пожимает плечами. Бризи всё понимает. Она всегда понимала. Райан просто сидит рядом, и Даллон чувствует себя самым больным человеком на планете. Каждую мышцу в его теле сводит, выкручивает; его мутит от всего: от необходимости возвращаться в тур, от ненависти к себе. — Извини. — Всё в порядке. Райан улыбается этой своей грустной улыбкой. Он молчит. Даллон больше не бесится. Врезавшаяся в него волна ломает рёбра, ломает позвоночник: Даллон понимает, что он нихуя не может держать под контролем, когда через три дня позволяет затащить себя в подсобку, так и не сообщив, что уходит. Брендон ставит его на колени. Вопросов не задают ему, и вопросов не задаёт он сам. Брендон снова забирается ему под кожу, и небо становится зелёным, а трава — голубой.and you need to heal the hurt behind your eyes fickle words crowding your mind ©