write!tober 2018

Старый клоун, размазывая по лицу истертый гримм — уже впитавшийся в кожу — взял из подсобки пузырёк из цветного стекла и плеснул в граненый стакан. — Цербером его звали, — сказал он мне, а потом жадно отхлебнул. Я подождал, наблюдая, как поднимается и опускается кадык, едва видимый в толстой шее. — Атлет, но с травмой. Не мог поднять руки выше плеч — то ли вывих криво зарос, то ли ещё что… Старый клоун замер, и его глаза заблестели. — Неразговорчивый был. Жил в палатке, даже зимой, но оторвался, конечно, в шатре. Выступал вместе с нами, клоунами, и, знаешь, на гимнасток ещё поглядывал. Ну да кто на них не поглядывал! — сально усмехнулся клоун. — Цербер звал замуж одну такую, Илльён. Сценическое имя, а так кликали её Лёной. Старый артист потёр и без того красный нос, а потом подмигнул мне: — И такая она была… Лет, может, семнадцать, сама крохотная, гибкая, ловкая, но на язык… Как клещ. И упорная, это тоже. Жениться она не хотела, а на Цербере тем более. Он-то… Огромный, с кривыми ногами, с полу-немощными руками. И чёрный весь — потому и мускулистый, что с детства на стройках и в шахтах работал, где придётся. Я продвинулся к клоуну и налил ему ещё настойки, а потом, не долго думая, плеснул и себе. -… И, собственно, наше выступление, где Цербер нас лупил, а мы убегали, скоро стало угасать. Владелица цирка тогдашняя, и удумала это укрощение Цербера: там он метался, ревел, в него кидали камни, и вдруг, с купола, опускалась Лён. Кружилась под музыку, а в конце целовала Цербера, и он падал, сраженный красотой. — Красиво, — вставил я, почувствовав смелость. — Лён устроила истерику, — хмыкнул клоун. — Но либо ты работаешь, либо уходишь, а куда она пойдёт? Родилась в цирке, выросла здесь, жизни не видела даже… Они выступали, номер имел успех. Рисовали открытки, писали в газетах… — Но? — Но Лён была чёрствой, а Цербер не хотел буянить, боясь её задеть. Хозяйку это бесило, ох как бесило! Но поставить других артистов она не могла или не хотела, не знаю. — И в один день… — подталкивал я клоуна. — А потом случилось, — тяжело вздохнул он. — Цербер выпил перед выступлением, больше, чем обычно. На сцене он ломал декорации и натурально ревел — детей с первого ряда едва не задело. Мы кинулись его успокаивать, пытались оттащить — он раскидал клоунов, силачей, гимнастов… Я тоже там был, ты не думай. Как раз ровнехонько на первом ряду лежал. Лён… Лён спустилась. Без музыки — музыкантов тоже разбросали — под хрипы Цербера. Клоун допил настойку. Где-то в глубине цирка послышался женский пьяный смех. — Она не играла. Она… летела, — завороженно проговорил клоун. — По-настоящему. Танцевала в воздухе, дрожа — боялась, наверное, — но выглядело это сложно божественный трепет. Лён коснулась его лба одним пальцем, и Цербер, который даже не шевелился с тех пор, как увидел её, упал. Представление было закончено. Я не торопил его больше, с замиранием слушая. — Цербер умер. Много выпил, взбесился, а потом ещё и это. Цирк закрылся на неделю, а потом и вовсе переехал — бродяги, чего уж там. — А что с Лён? — Ушла. В тот же вечер. Сказала, что укротила Цербера и что остальное — за нами. Больше мы о ней не слышали, да и не хотелось как-то вспоминать. Клоун грустно крякнул. Пузырёк опустел. Я тоже вздохнул, пробормотав что-то наподобие «да-а». — Ясно, — сказал я наконец. — Трагическая история. Я уже надеялся на счастливый конец. — В цирке? — удивлённо спросил клоун. — Нет, совсем нет. Только смех и слёзы, смех и слёзы…