Мечтатель

Патэма … и тогда зашла речь о том, что нам отдадут тело. Ну, чтобы похоронить. Я не поняла сначала. У нас так не принято, биореактор и все дела, нам даже просто негде. Эйджи возмутился, как же так, это же не просто биоотходы. Конечно, мы прощаемся, последнее касание, воспоминания там, напутствие, а у них — попасть на небо считается страшным проклятием, праведники принадлежат земле, поэтому обязательно надо закопать их поглубже. И положить с ними что-то важное для них при жизни. Я сразу подумала про фотографию и тот брелок, что Лагос отдал мне последним. Фотографию я выбросила, брелок разбила. Другие вещи... Всё своё он носил с собой. Цилиндры-утяжелители и походный рюкзак, в котором не было ничего лишнего? Больше от него ничего не осталось. Старик Люди решили, это будет символично. Наконец два наших народа соединились, новая эра начиналась здесь и сейчас, и Лагоса решено было похоронить рядом с руинами Большого Мира, возле тоннеля. Памятная плита стала бы новой точкой отсчёта... Ему бы понравилось лежать там, сказал я. Если бы можно было так о нём сказать. Самый непоседливый человек из тех, что я знал. Разве что Патэма... он в ней не ошибся. И самый добрый. Я и сейчас не понимаю, как можно так разбираться в людях и при этом так верить в них. Мечтал, что мир снова станет целым. И оказался прав. Я... я знаю, как он умер. Знаю. Наверняка его перед этим и в окно выкидывали, как нашу бедную Патэму. Да, во время кошмаров она так вцеплялась в кровать, что разрывала простыни. Так вот, я никак не могу представить, чтобы он кричал, вцеплялся... хотя умом понимаю... Просто так и вижу эту его мягкую улыбку, как он смотрит на своего мучителя, словно говоря: перестань, пожалуйста, я же знаю, что это говорит болезнь, что ты на самом деле лучше... Эйджи Её всю колотило. Он... он, наверно, много значил для неё. Я не знаю, как это, когда у тебя кто-то есть вот так. Кроме неё. Правительство разрешает нам заводить друзей и общаться с биологическими родителями в мере, полезной для правильного формирования гражданственности. Нечастые встречи с отцом, вот и всё, что у меня было. Он не очень-то понимал, что со мной делать. Я потерял его слишком давно. Его смерть отрезала меня и от одноклассников. А о ком-то вроде старшего брата я и мечтать не мог. Я даже почувствовал укол ревности. А потом она сказала, что всё равно, утилизирую тело или закопают, он был такой живой, так любил жизнь, а теперь его нет, нет, и от него ничего не останется. Никого не останется. Я попытался понять, что она чувствует, вспомнить, что я чувствовал, когда погиб отец. Обиду на несправедливость, кажется. Ты знаешь, сказал я ей, разница есть. Учёные Великой Айги могут вырастить новый организм из любой клетки. Они даже научились расшифровывать геном и могут перезаписать его в любую живую клетку, если клетки нужного организма остались только мёртвые. Она так на меня посмотрела, что я еле выговорил: но это пока только с самыми простыми организмами. Перезапись. А человека можно вырастить, правда, только из живой клетки. Но это пока, сказал я как можно быстрее. А уже совсем скоро можно будет вырыть его обратно и... Она так на меня посмотрела, что я замолчал. Порта Я хорошо его помню. Как он стоял, такой весь взрослый и независимый, а Старик на него орал. Не лазай туда-то и туда-то. Не шляйся в Айгу - навлечёшь на всех беду. Найди себе женщину, заведи детей и займись делом. Не морочь голову девчонке. Тогда я в первый раз услышал это название - Айга. А он стоял и улыбался этой своей дурацкой потусторонней улыбкой, ух, как она меня бесила. И Старика, наверно. Такой вот он был непрошибаемый. Ещё лучше, чем его самого, я помню, как я его ненавидел. Боялся, что он отберёт у меня Патэму. Вернётся и отберёт. Все эти годы. И он вернулся. И отобрал. Даже смерть его не остановила. Все его любили, все, кроме меня. Нет, даже я его любил, даже после того, как почувствовал в нём соперника. Любил и ненавидел. Его невозможно было не любить. Кажется, он знал и умел всё, бывал там, куда обычно никто не решался лазить. И ничего не боялся. Он был старше меня на пару лет, а Патэма младше, и мне всё время казалось, что я никогда не догоню его, что всегда буду для неё слишком мальчишкой. А вот они прошли, эти годы, и он навсегда останется молодым. Когда он говорил - все слушали, раскрыв рты. Я, если честно, считал, что всё это сказки. Но всё равно в них верил. Большой Мир до Катастрофы... меня и Поверхность-то пугала - столько свободного места, а всё равно. Он обещал нам будущее, свободу, целый мир и объединённое человечество, я чувствовал себя частью чего-то большего, чувствовал движение времени, и это было так хорошо, и хотелось ещё. А вот насчёт своих похождений он обычно держал рот на замке, самые невероятные слухи доходили до нас через Патэму, реже через Старика, этот у нас тоже не из болтливых. А Лагос или отмалчивался с этой своей мечтательной улыбкой, или просто исчезал, он и ходов знал больше всех, и внимание умел отвлекать что надо. Видно, мало это ему помогло в чужом месте, там, где под ногами только небо, никаких тебе уютных щёлок. Когда я стал постарше, Старик рассказал мне больше про Айгу и про Поверхность. У него были там какие-то контакты, конечно, мы не могли существовать друг без друга, но это были не люди правительства, скорее, тайный орден, неплохо наживавшийся на своём знании. А правительство... что-то неправильное надвигалось на Айгу, Старик ругал тамошних фашистами и мракобесами, что бы это ни значило. Конечно, у нас тоже много таких, которые заняты повседневными делами, а остальное их не интересует. Про Поверхность всю правду знали только Охотники, и то нас по пальцам можно было сосчитать, кто туда совался, да Учёный совет. А Лагос полез в самое пекло, нашёл там себе в друзья такого же психа, навёл на нас вражеских солдат... Старик так и сказал на Малом Совете: вопрос времени, когда они достаточно обнаглеют и сунутся глубже в шахты, их больше, они вооружены, это война. Мы установили дежурства, патрулировали дальние ходы, пугали перевёртышей небольшими обвалами, и я поминал Лагоса недобрым словом. Всё это из-за него, из-за него, война, угроза голода, неприятности с Патэмой... но всё-таки они не могли найти к нам дороги. Поэтому я думал, что он жив, просто ныкается где-то, от них, от нас ли, у меня до сих пор в голове не укладывается, что с ним сделали, и что он... им... ничего не сказал.