— Не-не, Пити, это опасно! Не трогай. Как мы без дружелюбного соседа Человека-Паука будем жить, ты подумал?
— Я должен уничтожить угрозу, раз уж я дружелюбный сосед Человек-Паук.
— Не трогай, говорю! Это мои эксперименты по созданию биологического оружия!
Питер вздохнул. В маске было сложно выражать молчаливое осуждение, но он старался изо всех сил. В конце концов, у Дэдпула это получалось без особых проблем.
— Твое биологическое оружие отправляется атаковать мусорку, Уилсон, а ты отправляешься одеваться, раз уж обещал.
Кусок недоеденной пиццы, и хорошо, если трехнедельной давности, судя по плесени — Питер на секунду успевает задуматься, как так вышло, что он уже уверенно различает стадии развития плесени в квартире Уилсона — вместе со всем, что к нему прилипло, в самом деле отправился, куда следовало. Правда, трогать
это слегка дырявыми после его последних приключений перчатками не очень-то хотелось, но Питер был храбрым соседом.
Паркер в некотором роде даже коллекционировал поводы, по которым Уэйд смертельно обижался на веки вечные — то есть примерно часа на три — и этот обещал стать одной из жемчужин его коллекции, потому что удивительно красноречивые — и как он, черт побери, это делает! — затылок в маске и спина, обтянутая футболкой с его собственным жизнерадостным паучьим изображением (пятно от соуса присутствует, и Паркер совершенно точно
не хотел знать, что оно делает на спине) тянут на все три с половиной. Может, даже четыре.
Оранжевый уровень опасности, Питер Паркер, рекомендуется тройная порция тако и обнимашки.
— Эй, шаман Набу, ты идешь? Нет? Ну и ладно, подумаешь, всего лишь патруль с каким-то там Паучком, подумаешь, ты обещал, ерунда какая.
Пробираться обратно к окну уже не так смертельно опасно, как от него. Питер поклялся себе двойным сыром в пицце, что однажды они тут как следует уберутся, и Уэйд потом может хоть весь превратиться в сплошную спину, если ему так хочется.
Но он еще и великодушный сосед, так что решил дать Уэйду последний шанс.
— А потом я пойду пить тыквенный латте и есть пончики с глазурью, но если тебе так хочется дуться без причин… — сказал Питер, всовываясь обратно в окно примерно через минуту после того, как до этого из него высунулся. Его встречает все та же молчаливая спина — как это Уилсон вечно болтает с самим собой, брр — и он высовывается обратно уже с концами. Раз уж пончики не помогли, Человек-Паук тут бессилен.
Паркер действительно собирался за латте и пончиками. После. Чего он не знал, так это того, что пончиков сегодня ему не суждено было увидеть. Ни в глазури, ни даже, так и быть, без.
Потому что паутина его предает прямо в полете, в какой-то момент превращаясь в нечто, больше похожее на молоко по консистенции и клейкости, а его полет — в плохо контролируемое падение с высоты сотни футов.
Мало полезное даже дружелюбному соседу Человеку-Пауку и его костям. Питер едва успевает подумать, как глупо все кончилось и как это Уэйд терпит такую боль, когда что-то ломает.
***
— Нет, а чего он! Выкинул мой кулинарный прорыв, а потом еще пончиками подкупает!
[Придурок, это кусок стухшей пиццы!]
(Еще десять минут назад это был научный проект. Определись, Уилсон. В любом случае, ради трехнедельной пиццы ты обидел Питера. Надеюсь, доволен собой.)
Уэйд засопел и молча уткнулся в ноутбук (наклеечки с поняшками на крышке прилагаются, конечно): пособачиться с самим собой успеет еще, а вот за Пауком надо присмотреть, раз уж облажался. Уэйд, может, и придурок, но нацепить на него маячок не забыл.
Паркер, конечно, пирожок самостоятельный и все такое, но лишняя осторожность не помешает, верно?
(Даже не знаю, ты у нас курица-наседка или влюбленный дурак.)
[Тупая влюбленная курица, умник!]
— Курочки сейчас бы неплохо, — отозвался Уэйд, меланхолично жевавший остатки мармеладных червячков, выуженных из-под диванной подушки — не пропадать же добру, а пыль и стряхнуть можно — пока маячок носился по Бронксу.
[Да тебе бы только жрать.]
— Жратва — смысл жизни, ты, неполноценный мудак.
(А что, некие арахноподобные супергерои уже на втором месте?)
[Уилсон. Уилсон, рот закрой и посмотри повнимательнее.]
Желтый в кои-то веки оказался не бесполезен — маячок подозрительно долго зависал на одном месте, да еще притом в каком-то закоулке.
— Упс, кажется, пора прогуляться, — Уилсон только чудом не подавился последним червяком, когда вскочил на ноги.
(Вот нужен ты ему там.)
— Мое Пити-чутье говорит, что нужен!
[У тебя нет никакого Пити-чутья, придурок.]
— Еще как есть, такое, знаешь, блестящее и с большой сине-красной стрелкой, — сказал Уилсон, каким-то чудом уже втиснувшийся в костюм, и понесся на улицу, громыхая всем своим арсеналом. Что ж, иногда и он бывал не бесполезен.
***
И он ожидал увидеть все, что угодно. Паучий пикник. Бродячий цирк, который украл Паучка, чтобы заставить его зарабатывать им миллионы выступлениями. На крайний случай, просто драку с плохишами.
Может, даже самому поучаствовать в неплохой разборке.
Но распластанного, переломанного, практически беспорядочным набором конечностей валяющегося на земле Паркера он увидеть не ожидал.
На разгон всяких там любопытных — хорошо хоть, маску еще не успели стащить — уходит совсем немного времени, когда за спиной катаны, на то, чтобы не думать, что будет, если паучий конструктор взять на руки, и смотать подальше от уже ползущей коповской машины — тоже немного, а вот на то, чтобы сообразить, что делать и к кому бежать — уже больше.
И Уэйд опасался, что всего времени вселенной ему не хватит, чтобы перестать чувствовать, как слишком тяжелое тело на руках отравляет буквально всего его самого. Похлеще трехнедельной заплесневелой пиццы.
