[У меня крайне неприятные новости, мистер Уилсон. Прискорбно сообщать подобное, но...]
— Чего тебе, уёбок, — бурчит Уэйд, потому что он тут, черт побери, вообще-то делом занят.
[Руки у тебя из жопы растут, вот чего.]
— Нахер пошёл, у тебя и таких нет! Нормально получилось. Вон, смотри, даже лапки все отдельно.
(Уилсон, когда ж ты по сторонам смотреть начнёшь?)
— А ты не переводи тему! Вечно говнюка этого защищаешь! Стоп, чего?.. — Уилсон, наконец, оборачивается, чтобы увидеть залитого утренним солнечным светом стоящего в дверном проеме Питера, завернувшегося в плед и несколько растерянного. Хотя, казалось бы, уж он-то давно должен был привыкнуть к разговорам Уэйда и его... компании.
(Вот того.)
— Ох, Пити! Это не ты уёбок, не подумай, это всякие там другие!
— Я и не думал, — серьёзно кивает Паркер. Что-то в его странно подёргивающемся лице подсказывает Уэйду, что он пытается спрятать улыбку, но он отметает эту глупую мысль. Наверное, это нервный тик. Или коже надоело торчать приклеенной к черепу, и она пытается освободиться и улететь в Мексику. Мало ли, как оно там всё у пауков устроено.
— Это хорошо! Кстати, если твоя кожа соберётся в Мексику, скажи, чтобы присылала открытки!
— Моя кожа что?.. Ладно, неважно, не хочу знать. Что ты там жаришь?
[Давай, скажи ему, что ты мысленно всю ночь жарил.]
— Ничего я не!.. То есть, блинчики, Пити! Блинчики, — Уэйд поспешно загораживает собой плиту, чтобы Паркер раньше времени не увидел его фигурные художества. — Ты чего встал вообще? Марш обратно на диван, нельзя видеть блинчики до того, как они будут готовы!
— По-моему, ты путаешь с невестой, — осторожно замечает Питер.
— Ничего не путаю! Сравнил, тоже мне. Блинчики намного важнее. Если, конечно, ты не собираешься стать моей невестой, тогда это будет намного важнее блинчиков!
[Ой, дебил...]
— Да что я такого сказал-то!
— Я польщён, Уэйд, — кивает Паркер, чье лицо дёргается еще сильнее. Точно в Мексику собралось. Или, может, даже в Австралию.
(Я больше не могу это слушать. Предлагаю сбежать. В Австралию.)
[Как только он сделает себе очередную дырку в черепе, так сразу, детка.]
(Ещё раз назовешь меня деткой, дырка в черепе будет у тебя.)
[Не будет, у меня нет черепа.]
(То-то я смотрю, у тебя мозгов нет.)
— Если вы не заткнётесь, дырку в черепе всем нам я прямо сейчас организую!
— Уэйд, никаких дырок, пожалуйста, — вздыхает Паркер, который все ещё не уполз обратно на диван.
[Вот, видишь, даже малыш-паучок против.]
Уэйд бы много чего мог на это сказать, но ему приходится отвлечься на переворачивание во всех смыслах паучьих блинчиков.
— Уэйд, я серьезно.
Уилсон, которому очень не нравилось, куда вдруг свернул этот разговор, решил прикинуться машиной для переворачивания блинчиков, глухой и немой.
Питер Паркер, разумеется, на такое не поддавался.
— Уэйд Уилсон, я с тобой разговариваю.
— Конечно-конечно, Пити, — торопливо сказал Уэйд, дёргаясь и капая себе на ногу тестом. Он, пожалуй, вжился в роль глухого даже слишком успешно.
— Что "конечно-конечно"?
— Э-э... Всё?
Питер издал вздох человека, бесконечно уставшего от этого дерьма.
— Никаких дырок в черепе. Пожалуйста.
После этого контрольного выстрела он развернулся и поплелся обратно в гостиную.
[Обожаю смотреть, как он тобой вертит. Никогда не надоедает.]
Тут ему возразить было уже абсолютно нечего: против ментальных вторжений у Уилсона, может, и был иммунитет, а вот против паучьего "пожалуйста" — точно нет.
***
— Это что, привидение? Или тыква? — интересуется Питер, глядя на расплывшуюся кляксу.
С ягодами и взбитыми сливками, правда, очень аппетитную, но все равно кляксу.
— Вообще-то паук, — вздыхает Уэйд.
— Паук так паук, — кивает Паркер. — Уверен, что это очень вкусный паук.
— Я молчу, — говорит Уэйд, жуя нижнюю губу с каким-то совсем уж мучительным выражением лица. — Я не тебе, Пити, не обращай внимания.
"Пити", так и быть, молча начинает жевать блинчики, которые действительно очень вкусные, как, впрочем, и всегда.
И он бы хотел есть их вечность, вечность валяться на уилсоновском не самом чистом — преуменьшение века — диване и смотреть всякую чушь, но ему надо было домой.
— Уэйд, слушай, мне пора идти, — несколько виновато говорит Питер, когда вся гора блинчиков уничтожена и даже слизана вся сахарная пудра с тарелки.
— Что значит "пора"? — Уилсон предсказуемо возмущается, явно переигрывая, но Паркера больно режет разочарование в его глазах. — Ты в таком состоянии собрался ползти домой? Плохая идея, Пити, просто ужасная! Хуже "Зелёного Фонаря", а это уже серьезно!
— Какого ещё "Зелёного Фонаря"?
— Неважно, Пити, неважно! Не переводи тему!
— Обычно мне удаётся, между прочим. В общем, мне правда пора. Мэй наверняка уже с ума сходит. Старк, конечно, навешал ей лапши на уши, но когда это срабатывало...
— Ладно, — вздыхает Уэйд. — Ладно, вали. И если ты где-нибудь свалишься по дороге, передай тёте Мэй, что это абсолютно не моя вина!
Питер про себя решает, что в его же собственных интересах никогда в жизни не допустить, чтобы Уэйд и Мэй познакомились.
***
[Ой, нет, я не могу больше. Опять пиздострадания.]
(Не повторяйся, я уже говорил это утром.)
[Жалко, что ли? Для меня это, может, уже последняя капля! Всё, я сваливаю отсюда нахер. В другой фик. Надеюсь, там будут драки!)
— Вали-вали, — отзывается Уэйд. — Скучать не будем.
(Смотри-ка, действительно свалил... Это ты скучать не будешь. А мне, может, поговорить надо с умным человеком хоть иногда.)
Уилсон роняет телефон — чёртов Паук не писал с самого утра, как ушёл — и шокированно смотрит в никуда.
— Вот вернётся — я ему расскажу, как ты скучал.
(Если вспомнишь.)
— Такое? Вспомню!
Тон Уилсона, впрочем, далёк от уверенного. Он вздыхает, подбирает телефон и снова начинает гипнотизировать экран, поплотнее завернувшись в плед. Чёртов Паук.
(Ты долго ещё собираешься гусеницу изображать? Ведёшь себя как школьница.)
— Так гусеница или школьница? Определись, Белый.
(Оба варианта идиотские. Подними зад и сходи проветрись.)
Белый, конечно, был прав со всех сторон и всё такое, но когда он его слушал?
Тем более, встать сейчас — расстаться с пледом, тем самым драгоценным пледом, под которым он, подумать только, валялся вместе с Питером.
Экран телефона все еще тёмный. Уэйд прячет лицо в флисовых единорогах и даже смиряется со своей внутренней школьницей, которой — пусть Белый говорит, что хочет — нужна коллекция паучьих сокровищ.
