Hero of War

*** Вспышки. Трассирующие пули. Скрежет лафета разворачивающейся пушки. Надрывный писк в её набирающих заряд алюминиево-зелёных шорах. Звуковая волна ягро, накрывающая, как лавина, и прожекторы гаснут. Он слышит грохот, складывающийся в музыку, с которым Валькирии-союзники спускаются с небес, расчерчивая атмосферу у горизонта огненными косыми хвостами. Очень далеко. Значит, это везде, по всей линии фронта. Как быстро. Как она успела оказаться здесь? Впереди должна была быть база. Боекомплект почти пуст. Они не спали тридцать часов в течение этой вылазки. Фэнг стреляет туда, куда указывают оранжевые трассы второго офицера. Бесформенное, темно-фиолетовое, как синяк, матово-клубящееся, перетекающее, меняющее форму, покрывающееся и опадающее пятнами жёлтого и красного — размытое тело ягро. Жёлтое — конечность или челюсть. Красное — будет выстрел. Во тьме — мелкие красные огоньки. Бегут вперёд фигуры, бросают на железистую землю «палки». Вверх поднимается заградительная плёнка одностороннего силового щита. Оружие тяжёлое, как астероид. Отдача в плечо. Тяготение полтора G. Он умрёт здесь. Уши глохнут от приказов, бессмысленных сейчас. И так ясно — стреляй, пока жив. Задрай клапаны на скафандре, изолируйся от этого рокота огромного инопланетного врага. Картечь бьётся о щиты. Кое-где пробивает. Его товарищи падают, отдача сносит их за пределы поля видимости. Одна пробоина — смерть. Атмосфера ядовита. А они научились пробивать броню. А потом это необъятное, затерянное в ночи — разворачивается. И там уже не жёлтое. Там уже челюсть. По толстому растительному ковру проходит дрожь. Из пушки течёт её алюминиево-зелёная кровь. Она лежит на боку, тычась погнутым стволом в бок плато. И Фэнг понимает, что это далеко не тот семиметровый крепыш, к которым они привыкли, и с которыми — максимум — имели дело. Нет. Этот ягро… закрывает собой небеса. *** Двери лифта покрыты мерцающей рекламой. Нет, не сегодня. Возможно, уже никогда. Мысль о том, что они сомкнутся за его спиной, а он будет внутри, закрытый со всех сторон, абсолютно беспомощный — до дрожи мучительна. Невозможно. Он не хочет откинуть копыта так. Это даже на шутку не похоже. Фэнг разворачивает кресло к лестничной площадке. Такие спуски — долгие, примерно полчаса с его этажа до нужного яруса. Зато ему не нужно бороться с удушающими всплесками ужаса. Чисто теоретически, он может найти в себе силы побороть их на короткий момент, но это того не стоит. У него и так слишком мало сил, и они понадобятся ему на разговор. Иногда надо смеяться не только в своей голове, но и вслух. На каждом пролёте цепкий механизм, исходя писками готовности и иных предупреждений, хватает его кресло за спинку и двигает по косой вниз, над ступенями, сливающимися в сплошное серое. Фэнг материт его, увещевая двигаться побыстрее, но при этом угрожает карами, если тот вздумает его уронить. — Придушу собственной рукой! Ты не смотри, что одна, я умею ей пользоваться. Механизм, призванный реагировать в том числе на устные команды, недоумённо свистит, но продолжает монотонную работу. Под конец от бесконечных поворотов у Фэнга здорово кружится голова. Но тесные пространства — это слишком. А если в них вдруг пропадёт свет? У себя он никогда не выключает его, и не задёргивает занавески на окнах. Общественный ярус традиционно-воскресно-полуденный. Это означает, что пульсирующие билборды отключили, и максимум, что будет мозолить взгляд — редкие наклейки на перилах или каких ещё укромных уголках. А также — бесконечное солнце и толпы людей. Возникает соблазн нахлобучить солнечные очки, прямо поверх чёрной повязки на левом глазу. Это даёт большую защиту от чужого возможного внимания, но попахивает дебилизмом. Хоть одним-то он должен видеть как следует, а то впишется в кого-нибудь или во что-нибудь. Благо возможностей предостаточно. Дети никогда не смотрят, куда несутся, и излюбленное место для врезания — это как раз его кресло. Оно колючее, в нём металл, пластик и электроника, и после столкновения они ревут, как зарезанные. Фэнг выруливает из проёма и подстраивается под человеческий трафик, что выведет его к нужной станции. Ему совсем немного лет, недавно он был таким же здоровым и полным сил, как все вокруг. И он не знает, что лучше — когда специально смотрят мимо или смотрят прямо на него. Чаще всего люди разрываются между естественным отвращением, которое диктуют им миллионы лет не-дуры-эволюции, и социальным поведением, направленным на помощь слабому. Больше к последнему, конечно же, одежда на нём новая и чистая, рожа вымыта и побрита, как положено. Детские взгляды терпеть легче всего, в них нет ничего плохого. Либо бесстрашное любопытство, либо страх. А ещё иногда он видит удивление. Ведь всех теперь так просто вылечить. Но не тебя, Фэнг! Ты теперь особенный. Тебя нахрен прокляли. Впрочем… сегодня это напрягает не настолько сильно. Ведь он может видеть и печатать одной рукой. Манипулятор для игр перестроен под пять пальцев, и если постараться, то… Он наслаждается прикосновением тёплого ветра к коже и тем, как солнце сменяет тень, а тень — солнце. Кроны деревьев внизу, собранные в парковые группки на нижних ярусах, позолотило дыханием ранней осени. Он тормозит перед входом в парк. Колёса с приятным шумом зарываются в мелкую каменную крошку. Где доктор Мёрдок сказал встретиться? У фонтана? Какого из двух? — Ну замечательно, — бормочет он, направляя кресло джойстиком к первому, с дельфинами. — Теперь тебе пропишут стишки учить, чтобы тренировать память. Ветер наносит на него волну лёгких освежающих капель. За ними он замечает доктора, присевшего на белую чашу фонтана, закинув ногу на ногу. Мёрдок замечает его, улыбается, встаёт с места и машет ему. Рыжая окладистая борода светится на солнце. Фэнг подъезжает, вынужденно пересекая тропу миграции прогуливающихся граждан, смотрящих куда угодно, но не под ноги. Пару раз приходится бибикнуть и усмехнуться от мысли, что это просто кресло удачно ретуширует его маты, как в какой-нибудь телепередаче. Он солдат, а они без мата по канату не лазают. — Рад, что вы ещё держитесь, — доктор пожимает его руку и усаживается обратно на влажный бортик, но голова его всё равно находится немного выше, чем у Фэнга. Тот бросает на него взгляд с недоверчивой и чуть напряжённой ухмылкой: — А что, у меня срок годности есть, как у куска говядины? — У всех людей он есть, — философски ускальзывает от спорной темы доктор. — У меня в том числе. Совершенно понятно, о чём он. Фэнг не прекращает стеклянно ухмыляться, буравя его профиль взглядом: — Вы сами знаете, что я ненавижу алкоголь, а на наркотики нет денег. Да и не хватает мне изобретательности, чтоб придумать, как их найти. Мне просто ничего не хочется. Мёрдок приподнимает брови в уважительном удивлении. Фэнг вздыхает. Он говорил это уже много раз и разным врачам, и стерильные разговоры в больничных палатах гораздо хуже, чем разговор здесь. — Да, я вырос среди алкашей и наркошей, и совершенно не хочу быть ни в чем на них похожим, что бы со мной ни случилось. Док, вы же знаете мою биографию наизусть! — Однако должен я хотя бы похвалить тебя за соблюдение физической активности? Это трудно при таких состояниях, как у тебя. Фэнг снова усмехается, на этот раз с ноткой печального самодовольства: — Это всё, что осталось от прежнего меня. Давняя привычка. Я пытаюсь сохранить это. Словно воду в горсти. Словно это что-то изменит или повернёт вспять. — Это вовсе не глупо, мистер Йинглей. — Ладно, — он откашливается, показывая, что предварительные ласки закончены. — Предыдущие три врача до вас перепробовали всё, что была способна предложить современная медицина и кибернетика. Что, когда раны мои затянутся, тоже попробуете? Мёрдок опускает взгляд на свои руки, мельком облизывает губы. — Попытайтесь попросить ксеносов, — тихой неуверенной скороговоркой выдаёт он, будто боится, что их кто-то подслушает. — Что? — Направьте запрос в их консульство о медицинской помощи, — наконец, мужчина смотрит ему в глаза. Да, он серьёзен. — Упомяните, что вы герой войны. — Но с какого ху… художественной стати они предоставят какому-то мне свои услуги? — свой голос и сомнения Фэнг приглушать не собирается. — Сомневаюсь, что остатки страховки покроют это. Тем более, они лечат своих по-другому, людям это почти не помогает. Мёрдок оглядывается по сторонам, потом опускает локти на колени, приближаясь к нему: — Я рассчитываю, что они не смогут отказать вам прямо хотя бы из политических соображений. Они проведут осмотр. Возможно, сделают свои тесты и смогут определить причину, какой-то особый фактор, который не видим мы и наше оборудование. Это даст определённую надежду. Фэнг хмыкает: — На что? Если причину видят только их шаманы, то и вылечить её по силам только им. Доктор, вы же сами не верите, что они хотя бы прочитают моё послание! Это закрытый мир. Именно они хозяева порталов. Захотят — откроют, захотят — на хер пошлют. — Да, вы правы. Они помогают далеко не каждому. Основная сложность в том, что по малейшему чиху они консультируются со своими богами или с религиозными постулатами. Возможно, захотят провести небольшое психическое тестирование. Перед осмотром или же перед… воздействием. Фэнг чувствует, как его внешнее дружелюбие пропадает, и раздражение всё же пробивается наружу, холодя черты лица. Господи, он сражался вместе с ними! Жил на одной базе бок о бок. Видел, как они перекидываются и бросаются вперёд, когда он лишь обеспечивал огневую поддержку. Он не позволит плохо говорить о кахири. — Сомневаюсь, что это такая злопамятность и осторожность, — произносит он отстранённо. Мёрдок оценивает степень, с которой он вцепился в рукоятку кресла и стиснул зубы. Мягко подтверждает: — Да, они проверяют, достойны ли вы их внимания и, тем более, взаимодействия на уровне помощи. — Будто мы варвары какие, а они высшая раса, что до нас снисходит? — напряжённо спрашивает он. — Это скорее связано с их особыми нормами морали, евгеники и убеждениями отдельных религиозных конфессий. Если они не проверят вас, это грозит им внутренними церковными дрязгами. — Ааа…. — понимающе тянет он. Возмущение так же внезапно покидает его, как и накатило. Мышцы расслабляются. — Обычная бюрократия. Так бы и сказали. Ксеносы — не ксеносы, а ничто человеческое им не чуждо. — Так вы подумаете над этим? — уточняет Мёрдок. С надеждой? Вот скотина. Фэнг молча улыбается ему, думая о том, как ловко этот врач уходит от проблемной, неразрешимой ситуации. Но он хотя бы признаёт, что не справится. *** Половина головы побрита налысо. Розовая краска на оставшихся отросших волосах давно побледнела, и он не подновит цвет самостоятельно. Левый глаз видит лишь непроницаемую тьму, части раковины уха (конечно же, тоже слева) нет, и он ничего не слышит им. Досталось и лицу, но там шлем защитил большую часть. Повреждённую челюсть и ряд зубов смогли восстановить. Одна рука — да, левая, мать её — была оторвана чуть выше локтя. И обе ноги откушены ниже колена. На одной сохранился сустав, на другой — искусственный, но он уже тоже отнимается. Завтра его снимут. Все культи печёт подрагивающей болью. Круглосуточно. — Мне лучше умереть, — твёрдо замечает Фэнг своему отражению. Он останавливает кресло у терминала. Забивает на заботливо присланный доктором образец обращения, только адрес консульства берёт. И пишет так, как знает. Возможно, от текста невыносимо несёт офицерскими отчётами, скрещенными с сочинениями о том, как я провёл каникулы. Ничего иного в своей жизни Фэнгу писать не доводилось. Он вообще забыл, как пишется половина слов. Но у него не хватает моральных сил даже на то, чтобы перечитать. Компьютер подправляет лишь ошибку в адресе. И глубокой, влажной нью-исинской ночью Фэнг отправляет письмо к ксеносам, мотивации которых никто в принципе не понимал и не способен был понять. Время отправки высветится как пить дать. Какой нормальный человек не спит в это время? Им ведь нормальные нужны. Но это его тоже совершенно не беспокоит: если долго тыкать улитку палочкой, она перестаёт реагировать. *** Они были разумны и сделаны из плоти, которую можно было разрушить, если пробиться сквозь обшивку. Людское оружие их брало. А их оружие брало кахири и людей. Кахири сказали, что этих существ зовут Ягро. И они уже сражались с ними. Но на этот раз боги есть и на их стороне, а не только на стороне врага. В дикертанге кончается заряд. Запасных аккумуляторов нет, все отстреляны. Под далёкий вальс старого адского инструмента с неба всё летят Валькирии, но как же далеко… Ни одного союзника в окрестности. Они — там, где врага больше всего. Не здесь… — На глайдер! Быстрее! В зовущем, ломающемся голосе — отчаяние. Фэнг оборачивается и бежит, пока картечь разбивает последние щиты, превращая высокотехнологичное оборудование в настоящие бесполезные железные палки. Бронированный скафандр весит пятнадцать килограммов, дикертанг –пять. Ещё пять — пустые сейчас комплекты перезарядки… Он отстёгивает их на ходу. Ему кажется — он не бежит, а плетётся. И далёкая протянутая рука сжимает пальцы. Он знает, что солдат смотрит на то, что за его спиной. С ним — ещё трое человек. Глайдер стартует на максимальной скорости. Крошечные двигатели под плоской подошвой загораются горячей бирюзой, парус — острый клин — взрезает тьму. Он исчезает. А свет за спиной остаётся. И он всё ближе и ярче. Больше никого не осталось в живых. Фэнг уже никуда не бежит. Опустив дуло винтовки, он пытается решить, что лучше — обернуться или не смотреть туда. На горизонте Адгарды-2 — багровые полосы. *** Фэнг в тысячный раз подправляет rhb-отображение на мониторе. Тот всё время сбрасывает настройки и показывает ему цветовую мешанину. Глупый терминал! Глупый тест. Прислали ему в виде программы. Ну и чёрт с ним, поди робот на почте этого консульства всем рассылает. Но надо же — программа! Фэнг устанавливает и запускает с кипящим внутри раздражением. Да что им этот тест скажет? Ничего хорошего. Он и сам себя знает и знает, в каком состоянии находится. Благоприятного впечатления он произвести не сможет, даже если напряжёт несуществующие силы и постарается. Тест не ограничен по времени. Выплёвывает вопросы на бежевом фоне. Бывает, есть варианты ответов «да/нет», но чаще ему дают пустое поле, чтоб напечатать свой текст. Он отвечает, не задумываясь, не рефлексируя и вообще не фильтруя речь. Не используя заглавные буквы, какие-то особо изящные выражения и точные формулировки, если не хочется. И уж точно не следит за опечатками и ошибками. Какие-то слова он, кажется, записал вообще транскрипцией, а кое-где сматерился. Впрочем, за ответ они всё равно сходили. Порой вопросы были странные и нелогичные, и тем более не объединены в какие-то блоки, к которым он привык у людей. «Любимый цвет?» «Лиловый почти как розовый, но не как розовый и слегка холодный. такой, короче, что ещё слегка фиолетовый, но не сильно». «Хотите ли вы воевать снова?» «нет», — мгновенно печатает он. «Хотите иметь детей? (Уточнить, только своих или готовы взять сироту)». «нет». «Для чего вы хотите вылечиться?» «чтобы не поканчивать с собой». «Показался ли вам нижеприведённый анекдот смешным?» Что? В тесте анекдот? И ответы только «да» или «нет». Вот уж, правда, понять иную расу трудно, если не сказать невозможно. О чём они думали? Что они получат с его ответа на вопрос? Им по религии важно наличие чувства юмора или как? Он отвечает «нет». Шутки про собственный цвет кожи, якобы отвечающий за склонность к воровству, ему никогда не нравились. И про разрез глаз, намекающий на врождённую хитрожопость. Нет уж, увольте. Следующий вопрос — тоже анекдот. Смешно снова не стало. Он яростно тыкает пальцами по клавиатуре: «про мамку свою так свою пошути, она мигом отучит. Нашли над чем угорать, автор — больной, желаю ему лично пережить описанное в анекдоте и ответить потом, было ли приятно!» А вот третий был на порядок лучше. Ему Фэнг, расслабившись, отвечает «да». Он не прочь веселиться и дальше, почитывая смешнявые истории, но тест снова серьёзнеет. «Вы подвергались общественной травле? (В любом возрасте)». «да», — аккуратно опускает пальцы на клавиатуру Фэнг. «Участвовали ли вы в травле? (В любом возрасте)». «нет». «Подвергались ли вы домогательству или изнасилованию? Или иным насильственным действиям сексуального характера?» «Иным», — нахмурившись, отвечает он. «Вы соврали хоть раз в тесте?» Это последний вопрос? Фэнг коротко смеётся. Ну вот как такое спрашивать? Все так сразу взяли и признались. Он мысленно проверяет свои ответы. На выдумку силы нужны. Он набирает задумчиво: «Нет. не припомню. только если случайно не так прочёл вопрос, но с этим уже ничего не поделаешь». Но программа не закрывается и спрашивает снова, как ни в чём не бывало. «Самое хорошее ваше воспоминание». Фэнг удивляется, но продолжает. «Гладить кота», — мгновенно печатает первое пришедшее ощущение. «Самое плохое воспоминание». Он задумывается на секунду. Его сознание богато на отвратные истории, кишит ими, но первой по необъяснимой причине всплывает самая старая. Не про чьи-то оторванные кишки на дерновом поле, не про гауптвахту и драенье сортиров. Он наклоняется вперёд, высовывает от старания язык. Единственная рука скачет по клавишам, как сумасшедшая. «В глубоком детстве мне неистово нравилась одна игрушка. Она была одна такая прекрасная. И, к моему глубокому сожалению, эту уникальность понимал ещё один мальчик. Остальные не видели этого. Не понимали. Но он понимал. Как и то, что я понимаю тоже. И он охранял её и никогда не выпускал из рук. Никогда! Я караулил всё время, пока всех детей держали в этой игровой. Я всё мечтал прийти туда раньше него и завладеть этой игрушкой. Хотя бы на один день. Я бы не выпустил её из рук, даже если бы он принялся бить меня. Я стал бы самым счастливым человеком на свете. Но никогда, НИКОГДА, ни разу меня не привели туда раньше него. И ни разу он её не выпустил. И уходил он позже. Я видел её только издалека. Я смотрел на неё, но не мог коснуться, как бы терпелив не был. Я уже и не помню, что это за игрушка была, в форме чего, и какого цвета… Я не понимаю, почему мне ни разу не пришло в голову подойти и отобрать её насильно. Ведь это была хотя бы попытка, не так ли? Я бы хотел найти ту игрушку и подержать её в руках. Ведь тому мальчику она точно больше не нужна — он вырос и точно бросил её. А я бы дождался». Отправить. Он всё-таки не выдержал. На глазах совершенно по-идиотски проступают слёзы. Нашёл над чем! На экране сквозь пелену проявляется красное: «Тест завершён. Видеофайл пересылается по каналу, программа закроется сама». — Видеофайл?! — вскрикивает Фэнг. Быстрыми движениями вытирает глаза. Он вскочил бы на ноги, если б мог. Пару секунд шок держит его, но быстро отпускает обратно в ровное плато безразличия. Это просто было неожиданно. Наверное, он не дочитал или не увидел информацию об этом. А если бы он ковырялся в носу весь тест? Впрочем… тогда бы он тоже не волновался бы. Ну и что? Ему половину тела откусило, имеет он теперь право ковыряться где ему вздумается и когда? У него совсем немного осталось этого собственного тела, и он будет им распоряжаться, как захочет. Ладно. Этот нелепый тест хотя бы развлёк. Возможно, у него получится заснуть без таблеток и регуляторов сонных гормонов. Обезболивающее и противовоспалительные, конечно, никто не отменял. *** «Господи, позволь мне жить», — он не говорит этого. Потому что тот не позволит. Уже не сейчас. Потому что нет господа, решающего, кому жить, а кому умереть. Он не оборачивается. Он закрывает глаза. Он называет скафандру Последний код. Тончайшие иглы пронзают кожу по всему телу, вспрыскивая раствор. Он ничего не почувствует. А если умрёт не сразу — плотный наркотический кайф будет покачивать его в своих объятиях, пока всё не закончится. Но всё закончится. Треснет под зубами шарик шлема, и он задохнётся за минуту. Нет. Не задохнётся. Его череп лопнет. Мысли на полбиения сердца. Лекарство доходит до мозга и всё исчезает. Страха больше нет. Ничего больше нет. Младшего офицера Фэнга Йинглей — нет. Тяжёлое, перекатывающееся, плотное — сверху. Теперь со всех сторон. Паника бьётся, как крохотная рыбка в толстое стекло аквариума, и не может пробиться. Пульс… ленивый удар. Ничего не видно. Прикосновение ко всему телу, движение. Толчок влево и вверх… Треск. Твёрдое. Свист выходящего воздуха, отвратительный запах. Краткая вспышка света — белые наросты посреди тёмно-фиолетовой массы. Масса перекидывает его под нарост зуба во второй раз. Челюсть смыкается и совершает жевок. Лопается шлем. Фэнг, не чувствуя ни остановившихся мыслей, ни полностью обезболенного тела, зажмуривается. Тьма. А после — ничего. *** Какой-либо реакции раньше, чем через неделю, он не ожидает. Пока посмотрят в консульстве здесь, пока свяжутся с Дитхизином, пока там посмотрят, пока обратно на комиссию… Да и вообще, он уверен — покатают дело по отделам, да благополучно проеб… потеряют. «Размечтался, одноглазый», — хмыкает он сам себе. Он скачивает с сайта форму на добровольную эвтаназию и внимательно вчитывается в формулировки несколько минут, прежде чем по квартире разносится неожиданная трель звонка. Соседи? Соц.службы? Ошиблись адресом? Нахрен смотреть в экран предварительного просмотра. Даже если это такой вежливый бандит, вряд ли его это впечатлит. Ну давай, ограбь инвалида космической войны, да я сам тебя ограблю… Он открывает. И вместе с дверью сам собой приоткрывается его рот. В коридоре стоит невероятно высокий человек. Стройный, подтянутый. Лысый. С совершенно каменным еба… лицом. На нём лишь лёгкая белая туника, перехваченная поясом, и сандалии. А на улице сейчас, по традициям ранней нью-исиновской осени — не больше десяти по Цельсию. И, судя по отсутствию мурашек, герою откровенно на это насрать. Все открытые участки кожи покрыты татуировками. На шее, голове, руках, плечах, даже на груди виднеется рисунок из-за ворота. Что-то неуловимо знакомое в каждом из вычурных знаков притягивает внимание Фэнга, заставляя приглядеться повнимательнее. Это же… монашеские и племенные татуировки! Перед глазами Фэнга сами собой пролистываются страницы толстой методички по межвидовому контакту. Названия и принадлежности символов он сейчас, естественно, не вспомнит. На его пороге стоит чёртов кахири. И, исходя из обилия этих знаков — далеко не простой. А ещё это не татуировки в том смысле, в котором их понимают люди. Это технология, благодаря которой кахири делали на той планете то, что они делали. Перекидывались и рвали тех, других ксеносов, на куски. Горели, как фейерверки. Фэнг поднимает на него взгляд и сухо сглатывает. — Вы что-то хотели? — сипит он. Не то чтобы ему страшно, просто… — Я ваш проводник, — очень холодно, без единой интонации произносит кахири. — Отключите электроприборы и электричество, закройте вентили воды, тепла, воздуха. Акцент очень сильный, но говорит тот без запинки. — Они закрываются механически, — Фэнг справляется с голосом, и речь, наконец, выходит вполне достойной. — Это старая секция. Я не дотянусь. В лице незнакомца не меняется ровным счетом ничего. Он только резко кивает и проходит внутрь. Фэнг откатывает кресло, давая ему дорогу. Даже не приходит в голову возразить. Он только быстрее отключает терминал сам. Нужное место в квартире пришелец находит без подсказок. Свет гаснет, крышки воздушных клапанов медленно закрываются на каналах. Кахири останавливается у его кресла. — Оно катится или едет? — бесстрастно уточняет он. — Едет, — отвечает Фэнг. Ксенос разворачивается и идёт на выход, ожидая, что за ним последуют. И тут, наконец, в Фэнге включается инстинкт самосохранения. — Объяснитесь! — неожиданно твёрдо и громко говорит он в полуголую спину. Надеясь, что именно твёрдо, а не отчаянно. Тот оборачивается: — Боги согласны. Они вас помнят. — Не понимаю. Куда вы собрались меня тащить? — Мы пройдём к порталу, расположенному в консульстве. Фэнг ощущает, что начинает натуральным образом задыхаться от дикой вспышки адреналина. До его мозга и организма доходит. Он старается дышать чаще и глубже, и тут же зарабатывает лёгкое головокружение. Кахири выходит в общественный коридор. — Только не в лифте! — кричит Фэнг, остервенело хватаясь за джойстик. — Слышите? Я в лифте не поеду! И в такси — тоже! — Я знаю, — чуть повышает голос ксенос, но только лишь для того, чтоб человек услышал его с такого расстояния.