Мозаика

Писалось на ключ "кровь"       Им всего по шестнадцать, вдруг осознает Мишель, когда Питер тихо вваливается через окно в её комнату. Он падает под окном, прижимая руку к боку и на красном спандексе расползается бурое пятно. Дерьмо собачье всё это «на красном не видно крови». Чушь несусветная! Вот же она! Эм Джей прекрасно видит, как кровь расползается отвратительным пятном и не думает останавливаться под хмурым, полным растерянной злости взглядом.       Им всего по шестнадцать, а первый парень, который ей по-настоящему понравился, тихо пыхтит от боли на полу её комнаты.       — Питер! — Эм Джей закусывает губу, чтобы не расплакаться, не дать себе ни минуты на глупую жалость. Не сейчас.       Мишель четкими скупыми движениями находит нужные медикаменты в шкафу ванной, быстро возвращается в свою комнату и с невозмутимостью хирургической сестры перевязывает Питера под его тихие «спасибо», «ты замечательная», «прости».       — Не прощу! — Зло выплевывает она. — Паркер, ты действительно идиот! Какой из тебя супергерой, когда ты себя-то защитить не можешь.       Она понимает, что перегибает палку. Она так напугана и зла, что не может сдержаться.       Питер замечательный. По-настоящему замечательный. И Эм Джей не может не думать о том, что с ним может случиться. Не может не смотреть на него и не вспоминать Тони Старка. И от этого ей хочется выть.       Она заканчивает перевязку, дрожащими пальцами нервно трогает край повязки.       — Эм Джей, — тихо шепчет Питер и утыкается ей в плечо, — к утру пройдет. Просто к тебе было ближе. Прости.       — Ты идиот, Питер Паркер, — не менее тихо шепчет Мишель куда-то ему в макушку.       — Ты бы в жизни не стала встречаться с идиотом.       Мишель чувствует его улыбку.       — Дерьмо случается, — усмехается она.       — Я… Можно я тебя поцелую, — Питер чуть краснеет, когда смотрит ей в глаза.       Они сидят под окном ее комнаты как два глупых ребенка. Они и есть дети. Только в одном из них не так давно побывало лезвие ножа.       — Если ты испачкаешь меня кровью, я выброшу тебя в окно, — шипит Мишель.       Вкус их поцелуя отдает металлом и горечью. А еще он всё такой же неловкий, как и тогда, в Лондоне.       Когда Питер стоит у окна, прощается и сбивчиво шепчет ей всякую милую чепуху в перемешку с извинениями, она аккуратно проверяет его рану.       — Я знаю, что это бесполезно, но будь аккуратнее. Не хочу тебя штопать, — голос её подводит, звучит отчаянно и нервно.       — Если кровь идёт, значит я еще жив, — Питер целует её. И впервые этот поцелуй не отдает неловкостью. Он горячий, обещающий, просящий. И Эм Джей опять вспоминает, что им по шестнадцать. У неё подгибаются колени и дрожат руки, когда он целует её так. И вкус крови в их поцелуе, это вкус жизни, что струится по их венам.