Мозаика

      Он не хотел переезжать к Стиву. Не после всего. Оставаться в башне Старка тоже не мог. Не важно, сколько раз он поможет одолеть Таноса или спасти мир, это не вернет все те жизни, что он отнял. Поэтому, когда Наташа очень обыденно и просто предложила воспользоваться одной из ее конспиративных квартир, Баки с радостью и облегчением согласился.       Чего он не ожидал, так это того, что конспиративная квартира окажется жилой.       — Кажется, ты дала неверный адрес, — Баки попытался представить вселенную, где Наташа Романофф вдруг перепутает настолько важную информацию, и не смог.       — Твоя комната в конце коридора, располагайся, сейчас будут блинчики.       В растянутой домашней футболке и коротких шортах она была похожа на обычную женщину, которых миллионы. Обычную женщину, которая ждет мужа с работы, любит пиццу по пятницам и цветы и терпеть не может Хелен из отдела маркетинга, которая получила повышение потому, что спит с Питером из налогового отдела. Обычную женщину с небрежно собранной в хвост рыжей копной, чтобы не лезла в лицо при готовке обычных блинчиков.       Вот только ни черта Наташа не была простой женщиной! Наташа была шпионкой от кончиков своих идеально отполированных ногтей, до обманчиво трогательных розовых пяток, которые мелькали по кухне. У неё наверняка был какой-то план, частью которого Баки совершенно не хотел становиться. Ведь прятаться от Стива было куда как проще, чем от вездесущей Романофф.       Баки тяжело вздохнул и направился к указанной двери. Комната оказалась небольшой и совсем просто обставленной, но мебель стояла так, словно при расстановке задумывались о том, что в этой комнате придется обороняться и использовать каждый предмет как оружие или защиту. Хотя чему тут было удивляться? Баки кинул сумку на пол — потом разберется с этим — и прошел на кухню.       — Давненько не пекла блинчиков. Хм, не многовато ли сахара? — Наташа облизала палец с тестом.       — Будем делать вид, что всё так и должно быть, или ты объяснишься?       — Тебя будут мучить кошмары, ты будешь с криком просыпаться в холодном поту и еще долго видеть перед собой пустые лица мертвых людей. Иногда тебе будет казаться что твои руки в крови. Буквально. Особенно по вечерам, когда свет от проезжающих автомобилей будет криво падать на твоё отражение в темной ванной. Ты будешь думать о смерти чаще, чем вдыхать воздух. Твоё чувство вины будет пожирать тебя заживо, как личинки пожирают трупы. И ты будешь завидовать этим трупам. Я не знаю, несколько затянется твоё самобичевание, но некоторые раны так и не заживут до конца, — Наташа ещё раз облизывала тесто с пальца, — Кажется, сахара все же многовато. Добавить соли или просто увеличить количество теста?       — Что? — от резкой перемены темы разговора Баки растерялся, — Какой к черту сахар?       — Обычный, тот который белый рафинированный. Погоди-ка! Вот, пробуй, — и пока Баки не успел разразиться очередной порцией недовольства, Наташа впихнула ему в рот ложку с тестом, — Не слишком сладко?       — Нет.       — Отлично. Не могу обещать, что блинчики получатся достаточно тонкими: слишком уж давно я не готовила, но по крайней мере будут вкусными. Так вот, ты будешь пытаться захлебнутся в чувстве вины, но послушай, что я тебе скажу: твоя вина никому нахрен не нужна. Серьёзно. Даже если ты будешь чист и невинен, как первый крик младенца, всегда найдется кто-то, кого ты этим оскорбишь, выведешь из себя, заставишь страдать. Так уж устроены люди. В нас словно встроен один переключатель всего с двумя функциями: либо топить себя в чувстве вины, либо топить в нем весь мир, выставляя его виноватым. Это гораздо проще, чем признать свое прошлое и перестать им жить.       — Хочешь сказать, что я не виноват в том, что произошло?       — Мы не всегда можем контролировать свою жизнь. Да, ты не виноват. Да, кровь всех убитых не только на Гидре, но и на тебе. Но сейчас ты сам отвечаешь за себя. И только тебе решать, останутся ли убитые тобой люди страшными призраками прошлого, или станут тем, что заставит тебя двигаться вперёд. Разве не лучше доказать им, что ты не зря остался жить? Разве они не стоят того, чтобы биться за этот мир?       — Этот мир? Мир, в котором они больше не живут из-за меня?       — Да, этот мир, в котором осталось ещё семь миллиардов людей. О, гляди-ка, получился! — Наташа мягко улыбнулась и ловким движением руки опустила тонкий широкий блин на большую тарелку, — Чай сможешь заварить?       — Интересная тактика ведения беседы, — Баки поднялся из-за стола, — в каком ящике чай?       — Возле холодильника, — Наташа небрежно указала лопаткой в нужную сторону и вернулась к сковороде, — Это не тактика, это просто помощь от того, кто переживал подобное. Легко не будет. Особенно, если будешь одинок.       — Поэтому я здесь?       — Поэтому ты здесь.       Прошло почти десять месяцев, когда Баки понял, что «здесь» он был не только «по этому». Память нехотя восстанавливалась. Он вспомнил Красную комнату и юркую рыжую девчушку, которая так сильно хотела выжить, что разучивала сложные боевые приемы до головокружения и истощения. Вспомнил огненный вихрь волос девушки, что прятала восторг от занятий балетом так глубоко, как бушующие воды океана прячут затонувший корабль. Вспомнил рыжеволосую женщину, что разъяренной фурией охраняла его цель и почти смогла ему помешать — уродливый шрам от пули всё ещё красовался на её теле. Поэтому он так нежно его целовал вечерами, когда они смотрели какой-нибудь очередной фильм.       Ему нравилось наблюдать за тем, как Наташа иногда танцует между мебелью в гостиной, как порхает бабочкой, словно вот-вот сорвётся в вихрь фуэте. Именно поэтому он решился на этот безумный рождественский подарок.       Декабрь в Нью-Йорке был бесснежным и серым. Но яркие витрины разгоняли эту серость тёплыми разноцветными огнями. Старина Фрэнк пел в своей теплой мурлыкающей манере о том, как падает снег, колокольчик для пожертвований задорно звенел у каждого перекрестка, а из кофеен пахло корицей и имбирными пряниками. Рождество неумолимо приближалось. И Баки усердно тренировался, чтобы этот вечер навсегда остался в памяти его любимой женщины.       — Так вот чем ты был занят эти несколько месяцев, — рассмеялась Наташа, когда Баки накинул ей на глаза плотную черную повязку.       — Спасибо, что делала вид, будто поверила в мои дополнительные тренировки с Сэмом, — усмехнулся Баки и мягко поцеловал её в висок — волосы пахли красным апельсином и розовым перцем, и, если верить той девушке из магазина парфюмерии, спелым абрикосом и кожей.       — Все имеют право на тайны. Тем более бывшие шпионы и убийцы. А твоя ложь была настолько нелепой и смехотворной, что мне было любопытно — ради чего все это?       — Надеюсь, твоё ожидание окупится, — Баки аккуратно накинул на плечи Наташи пальто и вывел из квартиры.       Хлопнула дверца такси и они двинулись куда-то вглубь многочисленных Нью-Йоркских кварталов. Наташа могла бы вычислить в какой район они едут, если бы захотела. Но сюрпризы должны оставаться сюрпризами. Тем более, когда на их подготовку уходит чуть ли не четыре месяца.       Через четверть часа такси остановилось, и они взошли по небольшой парадной лестнице в какое-то здание, попетляли внутри, потом Наташа услышала характерный скрип и все поняла. Еще до того, как Баки снял повязку с её глаз, она вспомнила, как теплое дерево пружинит под ногами, как чуть поскрипывают доски, как ноги пружинят при прыжках.       — Она твоя, — Баки размашисто обводит рукой сцену, — а еще вот. С Рождеством, Наташа.       Он протягивает ей коробку в неброской оберточной бумаге, и у неё дрожат пальцы, когда она её открывает — белоснежные пуанты с красными лентами. Они идеально подходят, Баки знает об этом потому, что сделал их на заказ.       — Оркестра нет, так что придется по старинке, — он ставит не край сцены небольшой магнитофон и включает партию Зигфрида и Одиллии. Наташа смешно хлопает ресницами — партия на двоих. Баки легко запрыгивает на сцену и с удовольствием видит медленное осознание в её глаза — на его ногах тоже пуанты. Она была так увлечена, что не заметила, как он быстро переоделся.       Конечно, Баки далеко не профессиональный танцовщик, а грация и металлическая рука даже в мыслях рядом смехотворно смотрятся. Но он тренировался все эти месяцы не для того, чтобы сегодня испугаться и сбежать. Он должен этой женщине много больше, чем простой танец. Она смогла достучаться туда, куда не смог его лучший друг и толпа психиатров. Поэтому он будет танцевать партию Зигфрида так хорошо, как позволит его заточенное под убийства тело. Когда он исполняет прыжок grand jete, то на секунду думает, что принятое когда-то решение остаться в её доме тоже было прыжком в неизвестность.       Когда музыка затихает глаза у Наташи сверкают. И им не нужно слов, Баки понимает, что подарок удался.       — И на сколько часов ты арендовал сцену? — у неё даже дыхание не сбилось.       — Я же сказал, что сцена твоя. И весь театр тоже.       — Ты даришь мне театр? А чем же тогда был танец?       — Приятным дополнением к основному подарку? — почему ответ больше похож на вопрос.       — Дурак! — глаза у Наташи становятся мокрыми и она прячет лицо на его груди. Она несколько мгновений молчит, а потом поднимает чуть покрасневшие от слез глаза и хитро улыбается, — Что ж над техникой надо еще поработать, так что не убирай трико слишком далеко, тем более твой зад в нем смотрится просто восхитительно.       Баки подбрасывает её высоко в воздух и звонкий смех разлетается по сцене, пока он думает, как бы рассказать ей о том, что состояние театра не слишком уж идеальное. В конце-концов откуда у него деньги на покупку дорогого здания. Но Наташа обязательно придумает, как исправить и залатать здесь всё. Придумала же она, как залатать его разбитую душу.