Если хочешь видеть солнце, обжигай глаза

я умирал сто раз, в огне тоски сгорев, любя и ненавидя, и тотчас воскресал, гася, как пламя, гнев, чтоб только ещё раз тебя увидеть.

      Она жила, купаясь в любви и зависти, в доме из жёлтого песчаника на склоне небольшой горы. Поля люпинов и теком напоминали ей рай на земле. Когда ветер проходит сквозь пальцы, как струящаяся ткань шелка, трава щекочет пятки, впиваясь в изнанку ляжек, а жаркие лучи не достают в тени деревьев. Блики играют на лениво-прикрытых веках, если прислушаться, слышно природу, в особом маршруте воздуха меж листьев, в монологах кузнечиков и исповедях птиц. Живой аромат цветов витает в матовом зное воздуха. Тут не бывает людей, никогда, только она и её мысли, бережно скрытые от чужого внимания ярким колоритом лепестков и длинными, тернистыми ветвями. Во время шторма, шипения кружевной пены, и глухого треска мелких ракушек под шлепанцами, она подходила близко-близко к краю, желая, чтобы волна невесомо подхватила и унесла в пучины моря, где, казалось, её настоящий дом. Это были минутные слабости, пока луна вступала в свои права, и темнело до невозможности, руки обнимали колени, и никого не было рядом, чтобы предостеречь. Тьма подпевала горячим эхом, тело пронзала дикая дрожь от холода, кричи, не кричи — мольбы вторят несчастным, но величественным волнам, умирающим о тени скал. Интересно, в ней тогда было это? Безумие сквозь контур лица, позже граничащее с божественным откровением любви. Её бронзовую кожу соткал солнечный свет, медные волосы вились у самых концов отдельными прядями. Самая большая звезда в этой галактике целовала каждый сантиметр её тела, оставляя после себя созвездия веснушек, обесцветив брови и ресницы. В радужке её глаз отражалась поверхность моря, бездна — зрачок, водоросли — капилляры. Целая вселенная нашла в ней приют, многие тонули — не добровольно, не найдя опоры под ногами, и поздно опомнившись, или привязав к шее тяжёлый груз, опрометчиво, с головой. Сердце Максин Мэйфилд, юное, вмещающее в себя каждый атом тепла Калифорнии, отказывало пустышкам, даря настоящую любовь месту, в котором оно родилось.       Жизнь у неё была идеальная, пока наша героиня не увидела, что есть что-то гораздо слаще и возвышеннее, чем прерии, море и толпы ухажеров.       День приезда.       В будущем этот день будет вызывать у неё кривую улыбку и нервный хруст костяшек пальцев, (чтобы прийти к такому простому финалу, требовалось много часов заламывания рук, сдержанности не раскрошить кожицу кулаков рваными ударами в стену, нервного дергания головой, как по команде, желанию вытащить зависимость от касаний, откуда-то из чрева живота, нагло посылающему пульсирующие сигналы во всё тело). Она вспоминает его перед каждым сном, метаясь по постели, комкая белые тошнотворные простыни, в попытке учуять знакомый, родной, терпкий запах, а потом, отчаявшись, смотрит на небо, считая расстояние в звёздах и мечтая, будто взглянув на луну, они встретятся взглядами и что-то тёплое склеит разбитое сердце.       На практике же, она кусала руку до красноватых кружев зубов, только бы отвлечься, отвлечься, выбросить из головы…       — Джейн Хоппер, стажёр твоего отца.       — Максин Мэйфилд, заноза в заднице своих родителей.       Её кругловато-оленьи глаза и искренняя улыбка, теперь проектируются на внутренней стороне век каждую ночь, и Макс давится слезами. Выглядела она тогда полный отстой, раскрасневшееся, покрытое испариной лицо, грязное, чёрное масло, размазанное по ладоням. Влажные пряди волос, которые она бесконечно заправляла, паутинкой тянущиеся от скул к ушам. Сьюзан отчитала её, но Мисс Хоппер махнула головой, мол, «всё нормально», и одарила Мэйфилд добрым взглядом. У неё, как на тот момент показалось Макс, вкрадчивая прелесть, странно-сказочная грация. Что-то особенное, словно она ошиблась планетой.       Много дней они лишь изредка виделись в доме, желали друг другу приятного аппетита, доброго утра и сладких снов. Джейн постоянно таскалась с кипой приборов и пропадала с отцом на раскопках, а Макс любила не упускать её из виду, с замиранием сердца смотреть, как она аккуратно спускается по ступенькам, не видя ничего кроме книжных корешков. Мисс Хоппер нравилось перекусывать наливными, ало-розоватыми яблоками на крыльце, параллельно читая одну из книг маленькой библиотеки отца. Любила сама готовить свежевыжатый сок и развязно лежать на диване в прихожей, остывая от полуденной жары. Иногда они с мамой играли в теннис, а потом выпивали кофе, любуясь садом. Макс выучила её маршрут наизусть, уникальность её походки, тембр её шагов, и всегда делала непринуждённый вид, когда она проходила мимо, хотя минутой ранее задумчиво прислушивалась, машинально приближаясь к двери.       Однажды, после танцев с друзьями, Мэйфилд вернулась домой гораздо позже обычного. Она выпила два стакана пива и скользила по лестнице с лукавой улыбкой, вспоминая сегодняшний вечер, и свои несколько минут славы. Макс так наслаждалась триумфом, так упивалась произведенным впечатлением, что любой, кто увидел бы, как резко уголки её губ полетели вниз, зачарованно приоткрылся рот и правая нога застыла, так и не сделав шаг, подумал бы, что она увидела демогоргона. Джейн сидела на пуфике перед стрельчатым окном, тревожно вглядываясь в черноту ночи. Макс не видела её лица, но поза напоминала ей прекрасную принцессу, ждущую мужа с поля битвы. Её худые ноги с тонкими лодыжками, идеально касались друг друга, как правильные кусочки пазла. Сиреневая ночнушка очерчивала стройность фигуры, заканчиваясь у острых коленок и открывая плечи, с тройкой ярко-выраженных родинок. Её вьющиеся, мягкие волосы были заплетены в две тугие косички, а на загривке торчал трогательный пучок слишком коротких прядей. Руки, в моленном жесте, лежали на ложбинке между ног, о! Макс помнила, какие у мисс Хоппер тонкие и вечно-холодные пальцы. Джейн быстро повернулась, развеяв чудесное видение.       — Максин! Я всего лишь скучаю по дому. Ты поздно.       Она поймала её за подглядыванием. Точно поймала. А сейчас, чтобы не было неловко, делает вид, словно ничего не было.       — Расскажите мне про ваш дом.       Джейн рассказала о маленьком городе, Хокинсе, где не очень жалуют странности, но живут с ними бок о бок. Она рассказала об отце — старом шерифе, о женщине, заменившей ей мать, и кучке друзей с младшей школы. Когда она сказала о будущем муже — Майкле Уилере, Макс представила, какой же он счастливчик! Но глубоко в душе промелькнуло странное, горькое чувство. Калифорния ей не пришлась по душе, это очевидно. В течении дня она выливала на себя кучу тюбиков крема от загара, и ходила в шляпе с большим полями. Её сердце, как и сердце Макс, принадлежало родине. Коридорам изумрудных сосен, кучерявым облакам, ливням и снегопадам, холоду. Полная противоположность. А как горели её глаза! Словно они знают множество весёлых историй, но не могут рассказать все сразу.       Макс боялась, моргнув, не увидеть её фигуры. Что-то в Джейн было неземное, в каждом движении, мимике, речи, заложена нежность. Её голос двоился в голове и терялся, мягко звучал на втором плане. Когда она снова смеялась, её точёный носик слегка морщился, а в уголках глаз собирались короткие морщинки. Макс сама непроизвольно улыбалась, хотя не слышала сути рассказа.       В середине ночи, когда рассвет уже окрашивал небо в жёлтые тона, а веки обоих будто стали свинцовыми, Мэйфилд сделала последнее усилие и встала с кровати, в полудрёме дойдя до двери. Миниатюрная фигура Джейн, очаровательно зевая, с коленями у груди, моментально подобрала одеяло и натянула его до плеч.       — Сладких снов, мисс Хоппер.       — Макс? Ты уже уходишь?! Приятно было поболтать. Спокойной ночи… — промурлыкала она и провалилась в сон.       Мисс Хоппер уникально на неё влияла, потому что у Макс холодели пальцы, трепетало сердце, и чувство странного томления и тревоги ездило сверху вниз, снизу вверх по её наглаженному волнами телу.       Рано утром она откопала старый, красный сарафан в глубине комода, причесалась и даже задержалась перед зеркалом. Хорошее настроение било ключом. Хотелось провести этот день с Джейн, если, конечно, она не занята. Пройдя на носочках у её двери, она еле подавила желание заглянуть в комнату. Спустилась вниз и выпила холодный стакан апельсинового сока, наслаждаясь одиночеством и тишиной родного дома.       Мокрая трава щекотала лодыжки, солнце только-только нагрело тёплый, влажный воздух. Любимая поляна, утро. Макс ощущала себя самой счастливой девочкой на этой планете. Она улыбалась, и даже готова была начать петь, как принцессы из диснеевских мультфильмов. Джейн понравятся полевые цветы? Волшебное ощущение в животе прилило кровь к щекам, при этой мысли. Макс никому раньше их не дарила, не срывала в восемь утра, бережно скидывая букашек. Она бежала вдоль ручейка, не боясь забрызгать босоножки и лодыжки, время от времени отводя букет на расстояние вытянутой руки, добавляя цветов, убирая, поправляя, вытягивая и обрывая, пока не понравится результат. У Макс не было настоящих подруг, и у неё тоже. Эти маки и колокольчики станут символом их судьбоносной встречи. Как мысли о дружбе грели душу и сердце! Не терпелось увидеть Джейн, услышать её голос, коснуться её тонкой руки…       Она оставила букет на столе, ужасно нервничая перед дверью комнаты минутой ранее. Мисс Хоппер представляла собой огромное, белое одеяло, из-под которого одиноко торчали такие же ступни. От беготни и жары у Макс кружилась голова, она облокотилась на стену, с улыбкой очерчивая еле видные контуры тела на кровати. Её вещи лежали на комоде Макс, рабочие инструменты на столе Макс, одежда висела на стуле Макс. Ей казалось милым, как человек преобразует место под себя. У неё, например, в комнате вечный бардак, в шкафу можно заблудиться, или вляпаться в пятно масла для подшипников на подоконнике. Она взирала с той полной безнаказанностью, которая даруется нам в сновидениях. Картина маслом. Когда нога под одеялом резко двинулась, заползая под одеяло, Макс юркнула в коридор, аккуратно прикрыв за собой дверь и вздыхая, наконец-то, полной грудью.       Нещадно палило солнце, и перед завтраком Джейн одолжила девочке шляпу с искусственным красным цветком, и даже сама надела её, тихо подойдя сзади и встретившись спокойными взглядами в зеркале, будто так и должно быть. Внутри Макс взорвался фейерверк — «Она видела цветы? Задалась вопросом, откуда они?»       Отец объявил о предстоящей поездке на пароходе. Веки останутся опущенными, губы синхронно изогнутся в улыбке. Макс мельком сначала, взглянет исподлобья, а потом в упор. «Мои цветы, она догадалась что это я?». Джейн просит налить ещё лимонада и увлекается десертом, так и не подняв глаз. Расстояние в ширину стола становится непреодолимо длинным, Мэйфилд как обычно злится сначала, царапает вилкой тарелку, а потом с ужасом думает: «Что, если она обрадовалась по другому поводу?». Осознание этого обдаёт холодом от макушки до кончиков пальцев. Так и есть. Она рада, что выдался выходной.       — А я рассказывала тебе, как Дастин украл коробку пудинга у нашей кухарки?       Макс вздрагивает от неожиданности, непроизвольно касается пальцами полей шляпы, и тоже не посмотрев, собирает свою посуду, уходит, громко буркнув — нет. Плетёный стол остается на месте, так же, как и птицы на верхушках деревьев продолжают исповедоваться в мелодичном пении, чашка чая застывает у губ Сьюзан, так и не доставив содержимое до пункта назначения, а внутри Макс самый настоящий коктейль из эмоций, и страшно, и любопытно, и грустно.       — Не берите в голову, она же подросток. Макс порой сложно контролировать свои эмоции. Никто не знает какие сложные мыслительные процессы атаковали её юный мозг. Этот сарафан, кстати… Я не видела его года два.       Но Джейн это ни капельки не успокаивает, к общению с людьми она относилась как к какому-то сложному навыку, которым, увы, не владела. Детство, проведенное в изоляции от социума, пагубно сказывалось на её будущей жизни. После усыновления Джимом, первое время она молчала, вскоре стала очень тщательно подбирать слова и долго взвешивать их в голове. Сверстники считали её полоумной, потому что для ответа на какое-нибудь банальное предложение, Джейн хмурилась, прикусывала нижнюю губу, и только подумав, отвечала. Майк… Майк не требовал от неё слов. Достаточно было кивка головы, жестов. Чем она заслужила такую любовь?       Щёки Макс горели от истины, поселившейся в фибре сердца вчерашним вечером, но её всё ещё было слишком недостаточно, чтобы принять. Она была очень упрямой и гордой — глупой. Но, когда мисс Хоппер с виноватым выражением лица взяла её за руку и спросила, что сделала не так, Макс моментально оттаяла.       — Ох, в этом нет вашей вины, простите! Мой дурной характер…       И правда, она не в чем не виновата, она не обязана пялиться на в ответ за завтраком, даже если Макс показалось что они классно поболтали вечером и стали чем-то вроде… подруг?       — Я не знала, что ты носишь пластинку.       Джейн решила прогуляться по саду Мэйфилдов, и была крайне удивлена, увидев Максин лежащей под разбрызгивателем. Её медные локоны струились ореолом у головы, руки и ноги широко расставлены, мокрый сарафан полностью облегал тело, а на губах почему-то красовалась улыбка. Рядом лежала её шляпа.       — Мне кажется, она смотрится некрасиво. Я ношу её только в одиночестве.       Веки не дрогнули, только губы сомкнулись. Джейн казалось, что она нарушает личное пространство. На приглашение Макс лечь рядом она отказалась, мокнуть совсем не хотелось. Эта девочка, сказала бы сейчас Джейн, странная.       — А как тебе мои цветы?       Мисс Хоппер остановилась вполоборота. Макс так не хотелось, чтобы она уходила, её было очень грустно и одиноко. Её неожиданный визит был как просвет солнца на разрушенном грозой небосводе. Задав этот вопрос, всё внутри неё трепетало, и казалось, что конечности потихоньку отрываются от земли. Холодная вода от разбрызгивателя давно сравнялась с температурой тела, она лежала неподвижно долгое время, и капли, от ударов которых немели участки кожи, внимали ей отчужденность собственной плоти. Наверное, пролежав ещё немного, она бы познала абсолютную гармонию. Блики танцевали на веках, прорываясь сквозь трепещущую на ветру листву, и всё, что она чувствовала, это холод влаги, стекающей по зубам в горло.       — Это ты их нарвала? Чудесные цветы. Я была бы рада, если бы ты показала, где они растут.       У Макс закружилась голова, толи от резкого поднятия, толи от предложения Джейн. Босоножки она оставила где-то в начале сада, и решила за ними не возвращаться. Ей тут же стало холодно, мокрые волосы шлепнули по спине, вызывая табун мурашек.       — My daddy`s got a gun, you better run! — крикнула она, тыча указательными пальцами в плечо мисс Хоппер, и побежала, крича эту песню всей Калифорнии в ближайшей округе.       Всё было хорошо, пока Джейн держалась за её локоть, перебегая по камням ручей. Макс смотрела на неё с нездоровым интересом, этим взглядом можно было бы напугать её родителей, до одиноких серебристых прядей в волосах. О нет! Она не отводила глаз с неё. Макс может подарить ей всю эту поляну? Все эти люпины? Чтобы мисс Хоппер посмотрела на неё, хоть вскользь. Солнце нещадное, сушит щёки и ладони, после разбрызгивателя ей кажется, что её кожа — сплошная наждачная бумага. А у Джейн такие мягкие руки… Вот бы вся планета была усеяна ручьями, чтобы мисс Хоппер никогда не отпускала её локоть!       — Чудное место.       Макс бежит вперёд и кружится на траве, босиком, очевидно — падает. Энергия бьет через край, и хочется хохотать и обнять весь мир, она обнажает белоснежные зубы, с тонкой полоской металла, и смеется над своей неуклюжестью.       — Ты не ушиблась? — Джейн рывком оказывается рядом, на коленях, склоняется над потирающей ушиб Максин, и накрывает её руку своей.       Пластинка в автомате, неожиданно прекратившая свою песнь с характерным звуком. Вот оно! Только заблуждение разума, бегущего от истины к мечте. В голове Джейн волнение за дочь её стажирующего, в голове Макс удары набата, и сердце искрится вспышками. Древесная тень, которую они делили, пульсировала и таяла на её слегка-кошачьем очерке скул. Послеобеденное солнце нанесло бледный румянец, плавилось в ореховых глазах. «Я могу сжать наши руки в замок, приподняться и умереть от шелковистого касания, сравнимого с бархатом крыльев мотылька. Боюсь, мне правда не выжить, боюсь, это самое сильное желание, управляющее моим разумом, боюсь, я не смогу протолкнуть кислород в легкие. Но смерть определенно этого стоит. Этого не стоит ссора с тобой».       Джейн убирает руку и Макс хочется выть.       «Мы маленькие люди, заблудившиеся в театре и случайно вышедшие на сцену, даже не думай, что мы актеры». Чтобы поскорее отскоблить липкое чувство от стенок сердца, Макс встаёт, отряхивает сарафан и идёт к цветам. Отрезок кожи, которого касалась рука мисс Хоппер, до сих пор хранил её тепло. Теперь ей хочется исчезнуть, или развернуться, и с разбегу сбить Джейн с ног. Но она выбирает первое. Прячется в высокой траве, прогоняя в мыслях последние минуты, волшебство этой невидимой, зрительной энергии. Джейн увидела её душу нагой, Макс увидела космическое откровение. Человечность, как лепестки розы в цветении, глаза открывают начало, коим оно было в соитии звёздной пыли, в большом взрыве, положившему начало всему существующему.       — Максин! — кричит Джейни.       Её начинает трясти, под зноем солнца она смотрит на свои дрожащие пальцы и не чувствует ничего. По малому опыту, натягивает улыбку, срывает рожь, выходит уверенной походкой. Это очень влияет на неё, и дома, когда содрогания рыданий опять атакуют, Макс выполняет фокус, преобразуя огорчённое лицо в отчуждённое, учась прятать свои эмоции.       Волосы и сарафан развевались на ветру, девочка придерживала шляпу одной рукой, второй держалась за поручень. Как будто на горизонте вот-вот должна выглянуть долгожданная суша. Джейн аккуратно шла по палубе, наступая сначала на носок, боясь соскользнуть. Приступ морской болезни миновал, благодаря таблеткам. Не хотела она провести маленькое путешествие на кровати, в каюте из красного дерева. Макс сбросила сарафан, демонстрируя черный купальник, и прыгнула в ледяную воду. Мрак и тишина на несколько секунд стали её реальностью, она как будто наблюдала за собой со стороны, в огромном пространстве моря, девочка с копной ярко-медных волос. Не было никакой Мисс Хоппер, и ситуации на поляне. Не было завистливых подруг и сломанного скейтборда. Ничего не существовало кроме холода, вакуума и давления, но Макс почему-то уверена, что, если бы открыла глаза, увидела бы её лицо.       Когда она вынырнула, (казалось, что прошла вечность) Джейн болтала ногами в воде по колено и вытирала слезинки с щёк. В её движениях скользила горечь, потому что их резкость не могла сгладить даже её врождённая нежность.       — Скучаю по дому, помнишь? Просто скучаю по… Майку.       Макс подплыла ближе, склонила голову на локти, чувствуя окутывающую её плёнку ледяной воды, и положив их на палубу. Близость с ней дарила коктейль самых разных приятно-волнительных чувств, как всегда.       — Расскажите мне о вашей любви?       Это ли не смелость, смотреть своим страхам в глаза? Сердце скулило, застыло в ожидании удара, как собака под раскрытой ладонью. Страх, дикий страх, но желание знать правды, желание, чтобы слова любви вылились из уст Джейн, хотя бы даже не в её сторону, было сильнее.       — Он говорит, что наша любовь жила задолго до нас, как будто мы — случайные носители этого светлого чувства. Майк самое лучшее что было со мной, он любит меня вопреки всему и всем! Я думаю, это судьба. — Медленно, тянула она со словами, а потом резко повышала голос, когда находила нужные. Её взгляд очерчивал линию горизонта, и эта была совершенно не та мисс Хоппер, знакомая Макс. Обремененная воспоминаниями. — Благодаря ему я сейчас сижу здесь, и мой словарный запас постоянно пополняется от новых книг на стеллаже. Он очень любит читать, и привил эту любовь мне.       Макс кивнула, как если бы услышала дежурное: — «Собирайся в школу», от мамы. Задержала дыхание и всем телом устремилась вниз, домой. Мисс Хоппер говорит правду, потому что её глаза горят, и как бы Макс хотела узнать силу настоящей, взаимной любви!       Она раскинула руки в стороны и медленно выдыхала пузыри кислорода, опускаясь во мрак океана. Самое яркое отсутствие цвета, как в космосе. В мыслях Макс он был под запретом, потому что её рассудок перегревался как компьютерный процессор, выходил из строя, когда воображение представляло солнечную систему, скопление звезд, млечные пути, и вечную темноту. Она в океане или в космосе?       Когда Макс вынырнула, рядом с Джейн стояли родители, величаво потягивающие вино из стакана. Мисс Хоппер не пьет, предпочитает трезвый рассудок. Это их семья уяснила ещё в первую встречу.       — Максин, ты опять за своё? Быстро вылезай! Там же рыбы!       — Я у них типа своя.       Джейн грустно улыбнулась и встала, одернула широкие шорты и блузу без рукавов. Макс вынырнула на палубу, как русалка на скалу, не сгибая рук в локтях. Все молчали, припекало солнце. Не было места даже светским беседам. О чём думают родители? Об акциях, взносах, прибыли? Может, о новой машине, или сестричке для Макс? Что-то в их глазах было общее — мысль, решительность. Только последнее Сьюзан совершенно не свойственно. «Их надо оставить одних, нас они взяли только из вежливости» — стрельнуло в голове у Мэйфилд, и она, подхватив сарафан и локоть мисс Хоппер (Господи, наконец-то), проскользнула в каюту.       — «Любовные Элегии» Овидия. — прыснула Макс, обследуя маленький книжный шкаф.       — Какие плечи я ласкал, к каким рукам я прикасался… — процитировала Джейн, мечтательно глядя в тёмно-красный потолок.       Макс обернулась, вода с волос медленно струилась по лопаткам, очертания купальника потемнели на сарафане. «Джейн, я тебе завидую! Обрати на меня внимание. Скажи, что вселенная не достойна нас, что мы больше, чем бесконечность. Что мы — истина, единственная правда, неверно оклеветанная ошибкой». Каково это, когда тебя любит Джейн Хоппер? Джейн Уилер? Джейн Мэйфилд? Макс чувствует, как багровеют щёки, словно она подумала о чём-то запретном, космосе. Симпатии к помолвленной женщине, на несколько лет старше её. Но ведь если это симпатия, всё можно ещё уладить. Как до этого докатилось?       — Вы видели капитана? — неуверенно начинает Макс. — Ваш ровесник, к тому же довольно симпатичный.       Она моментально жалеет, стыдиться, когда Джейн приподнимается на локтях, и смотрит на неё как оскорблённая. «Господи! Какую же чушь я сморозила!» — хочется ей закричать, потому что внутри словно парк аттракционов, и внутренности катаются на бешеных американских горках. Она ненавидит себя и чёртову Джейн Хоппер, за то, как изменила она её мир за один приезд. Он теперь смыкается на ней, на новых, неизведанных чувствах. «Я ещё маленькая, чтобы это переживать! Я ещё не закончила школу и не забросила скейт в чулан! Имей уважение, стажёр моего отца, когда берешь в руки ещё совсем целое, юное сердце!». Макс не выдерживает и убегает, не веря во всё происходящее. Спокойный мир в одночасье перевернулся, стирая границы, выработанной годами зоны комфорта.       Джейн игнорирует её первый день, второй. Мэйфилд всё легче распознать фальшь в её улыбке. Сутулость плеч и ленивая походка выдают усталость. Она борется сама с собой, когда случайно сталкивается с ней в коридоре, или предсказуемо — за обеденным столом. Ей осталось совсем немного, но из Макс уже выжаты все соки, и просто невыносимо делать вид незнакомки. Да даже любое случайное касание было бы для неё спасательным кругом! Конечно, Макс пронзает током при взгляде на неё. Конечно, она хочет испытывать это как можно чаще. Но и боится. Удивительно, как из самоуверенной и смелой девушки, она превратилась в свою тень. Бежит от проблем, бросается из крайности в крайность. Её ломает. Не по-детски. Это продолжается вторую неделю. Она хочет располосовать своё лицо ногтями, вырвать волосы по всей голове и откусить пальцы. У неё чешутся десна и дергается голова, пальцы ног собирают простыню по утрам, подушка услужливо принимает удары. Эй, никому не нужны твои проблемы! Тебя посчитают бракованной, если хоть заикнешься. И она бежит, бежит, бежит. От себя, в первую очередь. От своих обжигающих мыслей. И она же такое чудо, такое солнце! Оказалось, ноль, считающий себя орбитой, по которой вращается мир. (Джейн сидит в метре за кухонным столом, бегая взглядом по стенам и потолку. Ей, кажется, совсем плевать). Эй, где твой блеск в глазах? Почему море видит тебя реже, чем стробоскоп дискотек? И тебе совершенно не идёт сигарета, совершенно не идёт сидеть в самом дальнем углу, пытаясь от скуки пустить колечки дыма. И никто тебя не удержит.       Проходя мимо родителей, будь мать занята на кухне, или отец, застывший перед телевизором, Макс хочется начертить на себе огромную красную мишень, или обвесить себя знаками «Внимание!», лишь бы на неё его обратили. Вглядываясь в их отчуждённые лица, внутри разрождается борьба: сидеть смирно, или встать и закричать. «Вы что, правда не видите? Не видите этой чудовищно-глубокой бездны, оставившей почерк в моих глазах? А как же эта пустота, вы не чувствуете её оглушительно-пронзительного свиста? Это правда внутри моей головы? Почему же вы мне не поможете?».       Этот вечный вопрос она задаёт сама себе, обращаясь ко всему на свете, по несколько раз за день. Отсутствие ответа сжимает кулаки, но апатия держит верх, и вскоре они опять ложатся на стеклянную поверхность гранённого стакана.       Когда настает время, Сьюзан тихо крадется по дому в бесформенной пижаме. Она не знает, что увидит за дверью, потому что дочь стала призраком, берёт пример с матери. Без стука она скользит в щель, и еле слышно закрывает за собой, облокотившись на стену.       — Максин?       Она сидит на кровати к окну лицом, абсолютна нежна и прекрасна в своём одиночестве. С распущенными волосами и в длинной футболке до колен, заменяющей пижаму. Видно, она удивлена её визиту. Видно, она измучена. И как бы Сьюзан не любила её, не старалась уберечь, весть повисла в воздухе, застряла в горле противным комом, ужасно грубая. Отпуская все дежурные — «Нам надо поговорить», Сьюзан Мэйфилд отрывает сразу, зажмурившись. А потом Макс долго и протяжно рыдает на её плече, карабкаясь руками по спине, ища утешения. Хотите посмотреть, как быстро рушится её жизнь? Родители Макс разводятся.       Что им осталось? Пара сумок вещей и пара родных рук. Впереди — поиски работы, дом бабушки с дедушкой. Нервы не выдерживают, когда мать, вытирая опухшие глаза, удаляется в зал, Макс бежит, бежит, бежит. К Джейн. При виде её прекрасного лица, в груди разгорается пожар. Максин берёт его в свои ладони, и часто моргая, желая убрать пелену слёз, вытирает мокрые дорожки с её щёк. Каждая её слеза, каждый намёк тоски в чертах лица — горькая молитва небу, полному тихих звёзд. Пальцы пахнут дымом, сухие как мел. Хочется отрицательно мотать головой, потому что не вериться, не вериться! И за один вечер, две чернейших вести, продолжают спектакль в театре скорби. Джейн бормочет что-то о бесплодии, и опущенной голове Майка перед носилками. Неподдельный страх вынуждает её прятаться под одеяло каждую ночь, пребывая в вечной тревоге и волнении. Макс гладит, о боже, её плечи! Непроизвольно касается губами колен, не обрывая зрительный контакт.       — Прикоснись ко мне! — молит она, до смерти боясь отвращения во взгляде.       Но Джейн, с присущей ей нежностью, гладит её больную голову, зарываясь тонкими, злыми пальцами в корни её волос. Таинство, нега, мечта, но поцелуй всё ещё был бы воровством. Она завидует этому Майку чистейшим проявлением этого чувства. Если бы это был свет, он бы слепил глаза, если бы это был звук, он бы глушил уши. Если бы это был выстрел, он был бы смертельным.       — Я так не хочу, чтобы ты уезжала! — хрипит Мэйфилд в шаге от истерики.       — Прости, но я желаю уехать больше всего на свете.       Макс просыпается в своей постели. Большая, белая, мягкая подушка и такое же одеяло. Но, с определенного момента, она разово (к сожалению) делит эту кровать. С замиранием сердца рукой шарит по матрацу и встречается с рукой Джейн. Губы Макс расплываются в самой искренней и чистой улыбке, но в то же время и в самой печальной. Её пальцы тонкие и чудесные. И Макс лежала бы так целую вечность, но им отведено так мало… Она разбудила бы её поцелуем и отводила бы волосы от лица. И любовалась, любовалась, любовалась. Шептала бы тихо — Д-ж-е-й-н… Солнце остановилось на мгновения в их спальне, остановилось на стенах и озолотила сонные лица. Каждый миг — это точка невозврата, запечатлеть бы эту картинку навеки, жить бы в этом мельчайшем отрезке времени. «О, ты так прекрасна! Почему я влюбилась в тебя? Смогу ли я смириться с твоим уходом, как мне жить дальше? Смогу ли я полюбить также сильно вновь?». Она представила Майка, веснушчатого, чернокудрого, в круглых очках, с книгой в руке. Представила Джейн, в перепачканном фартуке, представила, как он манит её ладонью к себе на колени и рассказывает книжный сюжет. А она не может сдержать улыбки, хлопает длинными ресницами и смотрит своими невозможно-оленьими глазами с неподдельным интересом. Слёзы безмолвными бусинами скатились по щекам, пальцы сильнее сжали её руку и Макс прикусила губу от душевной боли. Неожиданно Джейн дёрнулась, и как от огня вырвала ладонь.       — Максин! Ты чего?       Её лицо исказилось гримасой ужаса, более обреченного лица Джейн не видела в своей жизни никогда. Макс просто смотрела на неё и ревела, «Она красива, даже когда только проснулась», сжав губы в полоску и сузив глаза. Из её рта вырвался сдавленный стон, девочка мотнула головой, запуталась в одеяле ногами, упала коленями на пол и убежала в свою комнату, не скрывая рыданий. Джейн никогда не знала какого это, когда твои родители разводятся. Потому что у неё всегда был только отец. И она, наверное, и представить не могла, как ей плохо. Боль, буквально прописанная в каждой морщинке, в каждом уголке, в каждой клетке её лица, нужно было перетерпеть. Джейн зажмурила глаза, стараясь уйти от власти этого образа над ней, но постоянно только его и видела. Поломав пальцы, легко ступая по паркету, она добралась до комнаты Макс и услышала шум.       — Джейн, всё в порядке, дай мне побыть одной. Я зайду к тебе сегодня.       Звучало вполне убедительно, будто она и не плакала вовсе. Голос слегка хрипел, но держался ровно. Как только мисс Хоппер начала удаляться, Макс сгребла одеяло в ладони и спрятала туда лицо, размазывая слёзы и сопли, тихонечко воя.       Поразмыслив немного, Джейн решила позвать вечером всю семью на пляж. Всё-таки ей уезжать скоро, а она там ни разу не была. Глава семьи поручил ей много работы, отказался от моря и решил выпить в гордом одиночестве. Макс проходила пару раз мимо её комнаты, вставала с краю стола и смотрела на минералы. Крутила их в руках, заправляя волосы за уши, и кидала на место.       Глаза Сьюзан и её дочери опухли и покраснели, и за всю любовь этого дома, которую Джейн получала на протяжении своей стажировки, она готова была на всё, лишь бы их развеселить. Сейчас они сидели с Макс на полотенце и мазались солнцезащитным кремом. Она поднимала горсть мелкого, пляжного песочка, и давала ему сыпаться сквозь пальцы.       — Мне больно видеть, как ты страдаешь.       Макс медленно перевела на неё взгляд и хмыкнула. Она согнула колени и склонила на них голову, рассматривая её лицо. Джейн хотелось скрыться от тяжести этого взгляда, каждая секунда под ним резала без ножа.       — Майк говорит тебе, что ты красивая?       — Каждый день.       Макс вымученно улыбнулась.       — Когда ты уедешь, уеду и я, скорее всего к родителям мамы. — она посмотрела на Сьюзан, которая ходила вдоль берега. — И мы больше никогда не увидимся.       Она встала и сорвалась к морю, меся ногами песок, хаотично волосы её, как волны золотого моря, вились следом. Её фигуре и лицу могла позавидовать каждая. Прозрачный апатичный призрак, не та девочка, что встретила её тогда в холле дома, с масляными черными пятнами на ладонях и красными живыми щеками.       — Мы можем писать друг друга письма! — крикнула Джейн ей вдогонку.       Вода была тёплая и солёная, Макс хотелось броситься вниз и никогда больше не видеть мисс Хоппер. Мысли оставляли рубцы, но одно воспоминание её милого личика приносило безмерную нежность, сужало пространство до пары карих глаз. Иллюзии их счастливых моментов — наказание. Она предпочла бы протащиться лицом по асфальту, или размозжить череп о стену, только бы прекратить немое кино в голове.       — Максин, я… Не умею плавать.       Мисс Хоппер стояла в воде по бедра, напуганная и раскрасневшаяся, её короткие волосы выбивались из низкого хвостика, грудь под чёрным купальником вздымалась и опускалась. «Я, похоже, буду любить тебя вечно» — тяжело пронеслось в голове Макс, неумолимая истина, на которую в бредовые ночи она бесконечно причитала бы — «Воздуха, воздуха, воздуха!».       Иногда ты думаешь — «Чёрт, оставь в покое эту чушь, перетерпи, спрячься», а потом — «Может, дать шанс?», и, конечно, побеждает второе, ведь в таких делах руководствуешься сердцем, никак не мозгом. Её запястья выступаю в роли ключей, идеально подходящих для её пальцев-замков. Джейн притупляет взгляд, просто смотрит на Макс и качается на волнах. А сзади багряный закат, трагичный закат, похожий на запекшуюся кровь. Макс поднимает её руку и кружится под ней с закрытыми глазами, в уголках которых выступают одинокие слёзы. Губы трогает лёгкая улыбка, иногда она обнажает зубы с металлической полоской пластинки, отступает на шаг и приближается почти вплотную. Макс резко распахивает глаза, в сантиметрах от её лица, и беззвучно двигает губами, параллельно мелодии из своей головы. Знаете, когда мир правда перестаёт существовать, когда ты главный герой из всей массы. Потому что безответная любовь отобрала у Макс это чувство, и только рука в руке с объектом её иллюзий и мечт, вдохнули его вновь.       Когда они вышли, наглотавшись солёной воды, рядом с Сьюзан сидела пара каких-то мужчин       — Максин, Джейн! А мы вас заждались. — в голосе мамы впервые за последнее время не слышалась усталость. — Нил и Билли Харгров, познакомьтесь.       Билли выглядел очень уж пафосно и слащаво. Он одарил их презрительным взглядом и продолжил зарываться пальцами ног в песок. Нил поднял руку, улыбнувшись.       — У них есть фотоаппарат! Как насчёт того, чтобы сфотографировать вас с мисс Хоппер?       Макс опять ощутила болезненную близость и поникла. Она положила голову на её плечо и отсутствующе уставилась вниз. Джейн смотрела исподлобья, одной рукой отодвигая прядь мокрых волос от лица.       На пляже они были до глубокой темноты. Макс ела персики, а косточки клала на живот. «Я недостаточно для неё, я — мало, я — не очень, я — лишь обстоятельство».       — Курите? — спросил Билли, доставая из пачки сигарету.       — Курю.       Сьюзан с Нилом ушли куда-то, и Макс об этом хотелось думать меньше всего. Всё навалилось как снежный ком, и Билли с сигаретами словно был послан Богом. Джейн очень, очень неодобрительно покосилась, вырвала её из губ Макс, сломала и выбросила. Поспорив немного, Харгров подвинулся ближе к Джейн и приобнял её за плечо. Он о чём-то шептал ей на ухо, а она поводила плечами, нервно смотря на Макс.       — Не трогай её, эй.       — Максин, пойдём отсюда. Передай Сьюзан что мы дома, пожалуйста.       Билли выругался, плюнул, посмеялся, пока они второпях собирали вещи.       Макс опять смотрела на неё сзади, с пляжной сумкой на плече, в шортах, купальнике и шляпе, из-под которой совсем чуть-чуть торчали мокрые волосы. Она озиралась по сторонам, рассматривала вывески и смущалась при встречном взгляде людей на неё. «Можно я украду её и никому не отдам? Я бы готовила ей вафли на завтрак и свежевыжатый сок из апельсинов, вечерами мы бы сидели на крыльце, укутанные в плед, и смотрели бы на звезды. У нас была бы рыжая корги, и я назвала бы её Сэди».       — Мы купим пива.       Джейн остановилась и вопросительно на неё посмотрела.       — Джейни, ну пожалуйста! — жалобно протянула Макс.       — Нет.       Когда они вошли в дом, поняли, что спать совсем не хотелось. Отец Макс лежал в зале, окруженный бутылками алкоголя и вишневыми косточками. Лавируя между мусором, они взяли ванночку ванильного мороженого из холодильника и малину. Макс овладел весёлый азарт.       С балкона открывался вид на скалы и море, хотя всё практически сливалось чернотой с густым, смоляным небом. Влажная ночь, трагичная, тяжёлая, молчаливая. Пальмы застывши, рожь не кланяется земле, будто мир замер. Лунный серп вступил в свои права, звёзды мигают и умирают, осыпаясь сухой пылью. Макс сняла пластинку и положила её на перила, Джейн же аккуратно схватила её за край и перенесла в более безопасное место. Над ними висел фонарь, распыляющий тёплый, жёлтый свет. Одинокий, слабый порыв ветра, слегка трепал пушистые, высохшие пряди волос. Макс почувствовала щекотливое чувство радости в животе. Это миг принадлежал лишь им, это волшебное таинство, отрывок из сказки. Если бы мисс Хоппер никуда не уехала, она специально клала бы пластинку в самые опасные и странные места, чтобы потом шутливо закатывать глаза на её замечания и смазано целовать в щёку. Макс нанизила ягоды на пальцы и поочередно ела, подмигивая Джейн, беря от последних дней весь спектр эмоций, весь остаток воспоминаний. Её лодыжка касалась её ноги, и девочка лукаво улыбалась, не представляя своей привлекательности и силы в этот момент. Но на мисс Хоппер это не действовало.       Внезапно заклокотали нервы, самовнушение твердило, что, если Макс не скажет всей правды, случится что-то плохое. Джейн отправила ложку мороженого в рот, нахмурившись. Долгое время они стояли молча, разглядывая звёзды, а потом она неожиданно, медленно заговорила:       — Мы так ждали ребёнка. Девочку Милли, или мальчика Финна, представляешь? Мы так долго решались на этот шаг, копили, Майк… Он работал на двух работах, но никогда не показывал усталости. А я видела. И я помню его глаза, опущенные глаза, когда врач… В общем… Майк сказал, езжай в Калифорнию, показал ваше объявление. Но я просто не понимаю, зачем ему дефектная жена? — Её голос срывался, губы дрожали, а по щекам катилась одинокая пара слёз искреннего горя.       — А я понимаю. — выдала Макс на одном дыхании.       «Вы чудесная! Каждому вашему движению, каждому слову и взгляду можно воздвигнуть храм. Вы могли бы быть музой всех поколений, вы могли бы быть единственным идеалом и началом всего, что имеет прекрасный смысл. Я не понимаю, как вы можете обвинять свою личность в ненужности. Своим появлением вы убили во мне всё живое, потому что, увы, я не могу владеть вашим чистым сердцем, а познав идеал, невозможно свыкнуться с его вольностью, невозможно без дикой зависти и чертовской боли отпустить его. Не могу жить в вашей голове, меня там не жалуют. А вот вы в моей обосновались основательно. О боже! Почему это происходит со мной? Люблю вас, люблю…»       Её хотелось тенью красться за ней, опустившись на корточки, обезумевшим взглядом оглаживать спину, горбатой горгульей возвышаться у изголовья её кровати, выучить наизусть каждый миллиметр ласковой кожи, каждый оттенок запаха, каждый курчавый волос на голове, а потом запереть этот образ под своими веками. Возможно, до неё ещё не дошло. Джейн у-е-д-е-т, и им придётся п-о-п-р-а-щ-а-т-ь-с-я. С утра она больше не увидит её в ванной, с зубной щёткой во рту и лохматыми волосами. Её такой увидит Майк, не Макс. А пока она рядом, можно зацеловать её против воли, можно не отпускать из рук и кормить с ложечки. Так она будет думать после её отъезда. Когда даже глазам не удастся огладить её стан, Макс будет ужасно жалеть, что не поцеловала её, ни на поляне, ни на пляже, ни в саду, ни на балконе. Только робко положила свою руку поверх её, в ответ на слова о Майке. Хватит, Джейн, остановись! Она ведь прикончит его.       На следующий день Макс твердо решила признаться Джейн в своих чувствах, изложив их в записке и попросив открыть только по дороге домой. Она сидела, поджав ноги, на кровати, и покусывала кончик ручки. «Если однажды погаснет солнце, я буду искать его в слепящем свете очарования твоей души. Если настанет конец света, я закрою тебя своим телом, приняв на себя весь удар. Потому что я люблю тебя, и хочу, чтобы ты поняла, как сильно. Без твоих пропитанных нежностью глаз, я забуду, как дышать. Каждый их взаимный взгляд проталкивал кислород в мои лёгкие с такой силой, словно я только что вынырнула из моря, исчерпав весь запас воздуха, чуть не глотнув воды. Я бы расчёсывала твои кучерявые волосы по вечерам, деревянным гребешком, и дивилась силе, дарившей мне счастье при этом действе. Ты просыпалась бы, окутанная ароматом цветов, и выбрасывала бы засохшие, кроша лепестками по пути на крыльцо. Тепло моей ладони возвращало бы тебя из бездны наружу, поцелуй моих губ возвышал бы к звёздам. Часто, лежа на дне, ты смотрела бы на них и ждала моего прихода. Поверь, изложи я всё на бумаге, не хватило бы тома. Я чувствую очень много, и написать хочу очень много, но это лишь короткая записка, а я могу посвятить тебе поэмы. Если ты уедешь безвозвратно, проигнорировав мою душу, имя твоё тяжелее будет повторить чем поднять огромный валун. И я не хочу открывать кровотечение. Если ты уедешь безвозвратно, я буду тебя винить и ненавидеть, а если я пишу это, значит знаю, что всё так и будет. Это письмо может превратиться в обвинения и источать собой злобу, от любви до ненависти один шаг, слышала я. Поэтому пора заканчивать. Джейн Хоппер, возьми мою руку, возьми и всю мою жизнь. Ты теперь часть меня, где бы не находилась. Проблема в том, что ты забудешь свою скромную Максин Мэйфилд, как только переступишь порог нашего жёлтого дома». Она прижала его к груди, под гипнозом благоговейного изумления, словно нечаянно коснулась святыни. Кто-то, или что-то, звучанием божественной арфы, сквозь её уста, помогал находить правильные слова, будто Макс была только проводником чьего-то откровения, а не его источником. Её щеки запылали при мысли, как она будет его отдавать, и как Джейн будет его читать. «О, Господи!». — провела она листком по лицу, переступая смущение. И опять проснулась щекотка в животе, руки и ноги похолодели, сердце затрепетало. Это люди чувствуют, когда любят? А толпы мальчиков, якобы влюбившихся в неё, чувствовали это?       Джейн собирала чемодан. Внутренности Макс стянуло в тугой, горячий узел. «Нет, нет, нет, нет…».       — А, привет, Максин. Что-то хотела? — Её лицо сияло как луна, отражающаяся ночью на поверхности озерца.       Мэйфилд незаметно сунула записку в карман шорт и села на край кровати. Вокруг валялись блузы и платья, Джейн аккуратно сворачивала их и сортировала. На улице серело небо, собирались тучи.       — Ты выглядишь счастливой.       — Чего как раз нельзя сказать о тебе. — Она подошла к Макс, встав в кольцевание её колен, и взяла её лицо в свои ладони. — Ты говорила с родителями?       — Нет. — хрипло прошептала она, чуть мотая головой, взглядом продираясь сквозь невидимые терни между их глазами.       В теле Макс сквозила нежная песня, вторя плавности движений, мягкости лица. Но эта сердечность граничила с жестокостью. Она умилялась, осматривая черты любимой, и хотела убить всех, чтобы никто её больше не видел. Конкретный сдвиг, покорность перед её жестом и протест всему миру. В треугольном вырезе её кофточки было видно три трогательные родинки на груди. Макс поднимает белый флаг. Макс хочет её съесть, и одновременно боится сделать лишнее движение.       Внезапно по крыше засеменил дождь. Джейн отошла закрыть окно. Записка в кармане жгла бедро. Голова пьянела при мысли о ней. «Давай, отдай, ты сможешь!».       — Я буду скучать по этому месту.       — Не хочешь прогуляться?       Они стояли под крышей крыльца, медленно подставляя тело каплям. Сначала ладони, потом локти, ноги… Макс схватила Джейн за кисть и потащила наружу. Под ливнем она обескуражено расставила руки, хлопая ресницами, открыв рот, и наблюдая, как одежда прилипает к телу и становиться темнее. Макс смеялась, собирая волосы назад, вздыхая полной грудью. Они побежали к скалам, посмотреть на тревогу моря, поскальзываясь на мокрой земле. Пугающий грохот пробежался по небу, уступая место вспышкам света. Джейн машинально накрыла голову руками, прикрикнула.       — Макс домой, срочно, я очень боюсь грозы.       Она, подобно кошке, втиснулась в её объятия, и вздрагивала каждый раз, когда старое, стёртое небо разверзала гроза. Ладони Мэйфилд скользили по мокрой насквозь ткани кофточки, она чувствовала тепло её тела. Идти было тяжеловато, из-за грязи под ногами и страхов Джейн, но Макс опять чувствовала. Опять чувствовала. На крыльце она обвила её сзади, склонив голову на плечо, зарываясь носом в кудрявые влажные пряди волос. Мисс Хоппер дрожала, как Макс следующей ночью.       Записку она не отдала. Чернила не поплыли, но бумага пошла волнами.       День отъезда.       Как только блуждающее во снах сознание вернулось в физическую оболочку, сквозь веки краснел солнечный свет, и птицы, наконец, могли быть услышаны, первой мыслью Макс было чёткое, отчаянное и полное боли — «Нет!». Бессилие разлилось по телу томительной тревогой, всё вокруг стало каким-то фальшивым и отвратительным. Она подобрала одеяло и сжала между коленями, лениво потягиваясь.       — Вот и настал этот день.       Несколько минут проведя за разглядыванием потолка, Макс уняла дрожь в пальцах и посмотрела в коридор, заметив Джейн с полотенцем. Она села у ванной комнаты, облокотившись спиной на дверь, и слушала колебания душа. В голове зрели безумные мысли не дать ей уехать, запереть, украсть, хоть что, хоть что… Закурить, выпить, возможно, что-то большее, если вращаться в других кругах… Она там, сзади, в душе, последний раз, пользуется её гелем, шампунем, зубной пастой.       — Джейни. — Кончики пальцев пробежались по дереву, разделявшему комнаты.       Макс уже было не грустно, не больно, не тоскливо, не одиноко, никак. Ей было страшно. Страшно за саму себя. Что будет, когда весомая часть её ментального сердца уедет в другую точку земного шара?       Сьюзан не ночевала дома, приехав на вокзал с Нилом Харгровом. Поезд Джейн отходил через пятнадцать минут. Дорогой ранее, она держала Макс за руку, прощаясь. Мэйфилд знала, что придя домой, выплакает все глаза, а пока не могла отвести их от её лица. Тепло руки было самой их длительной близостью, и Макс нервничала, как бы ладошке Джейн было комфортно, среди черт и изгибов её.       — Скажи, что будешь скучать по мне, даже если это не правда, пожалуйста.       Фраза, брошенная в машине отца, слышимая только ими двоими, была настолько сокровенна и дорога, что у Макс потемнело в глазах от её силы.       — Я уже скучаю, Максин.       Джейн посмотрела на неё как в их первую встречу. Взглядом, наполненным неземной нежностью и лаской. Милая моя! Этим взглядом можно было бы сеять невиданной красоты цветы, растопить многолетнюю мерзлоту полюсов, вернуть к жизни остывший труп. А она сидит тут, в сантиметрах от неё, и не представляет как многого достойна и как любима.       На вокзале Джейн шла позади всех, поручив свой багаж Мэйфилдам. Она окликнула Макс, когда все скрылись за дверью на перрон.       — Я видела письмо.       Первые несколько секунд, Макс вспоминала, о каком письме она говорит.       — То самое? Которое… Неужели?       Ей стало чуждо тело, превратившись в ударенную электрошокером плоть. Вот так рушатся вселенные, когда такое происходит, когда ноги подкашиваются, а кругозор затягивается чёрной виньеткой. Мир вокруг рухнул, как взорванные бомбой многоэтажки, как горящие вертолёты, падающие в океан, как пальмы, снесённые мощной волной цунами. Почему-то стало невыносимо смотреть ей в глаза, выражающие непонятно что.       — Ты оставила его сушится на подоконнике. Макс?       Джейн взяла её за плечи, но она, ватными руками, освободилась из хватки, схватилась за голову и отошла к стене.       — Ты в порядке? Позвать родителей? Чёрт, мой поезд уезжает через десять минут.       Макс первый раз слышала, как она ругается. Улыбка тронула губы. Её обеспокоенное лицо сменилось беспечным. Она не знала, что Джейн чувствовала, когда читала это письмо. Не знала, и всё. Поэтому от неё можно было ожидать чего угодно.       Задыхаясь от нежности, счастья, надежды, света, спускаясь перед божественным умиротворением на хрупкие колени, Джейн Хоппер поцеловала Максин Мэйфилд, а она, в свою очередь, отдала всю себя, чувствуя, что состоит из стука сердца и целованных губ. Глубина и сила, что обжигала уста и сотрясала тело. Она оробела, когда Джейн отпрянула, с красноватыми щеками, плавно взмахивая ресницами, покусывая нижнюю губу. Казалось, что солнечное сияние ореолом пылало вокруг её головы, зажигая волосы золотистым отливом. «Скажи это, или уходи! Только не молчи!» — скулила Макс, чувствуя, что сейчас порвётся, как тонкая, натянутая нить, от тени, которая озадачила милое лицо.       Она ушла, взяв ответственность легко чмокнуть на прощание. Посмотрев на часы, на Макс, развернувшись и убежав, скрылась за тяжелыми дверьми. Оставив за собой целый мир. Основав новую веру с одним приверженцем. Макс не побежала за ней, это бы всё испортило. Их история кончалась здесь. Она сжала губы и стремительно вышла на улицу. Когда она шла на полпути к автобусной остановке, поезд тронулся.       Две недели спустя.       Каждый раз, когда Макс готовила завтрак, это завораживало её, и она могла потратить немного больше времени, чем нужно, застыв перед тарелкой с коробкой в руках. Она села на крыльцо, где любила сидеть мисс, имевшая честь гостить у них летом, и медленно поглощала хлопья, кривив рот от эмоций. В серой толстовке и рождественских носках, с гнездом на голове и после дневного сна, ей казалось, что она правда сошла с ума. Тот поцелуй казался ей грезой, она не помнила, как добралась домой и как заснула в гостиной, поэтому это вполне мог быть сон. Джейн Хоппер, и поцеловала её? Пора навестить врача.       Спустя некоторое время, из-за двери показалась Сьюзан, сияющая и бодрая, полная противоположность своей дочери. Она села рядом, увлекая Макс в исцеляющие, заботливые объятия. Трением тыльной стороны рук, напоминая ей о доме и материнской любви. Перед носом появилась карточка. Это была та самая фотография на пляже, которую сделал Нил. Видимо, он недавно проявил плёнку. Светлая грусть опустилась на её лицо, губы дрожали.       — У меня есть для тебя хорошая новость.— она выждала немного, поняв, что дочь не собирается задавать вопрос. — Нам не придётся жить у моих родителей.       — То есть как? — Макс резко приняла вертикальное положение, нахмурив брови.       — Нил предложил мне выйти за него замуж, и переехать к ним.       «Ты сейчас шутишь?» Макс ненавидела Билли, встречи с которым участились, из-за взаимной симпатии Сьюзан и Нила. Мэйфилды развелись совсем недавно, и со дня на день мать и дочь должны были покинуть этот дом.       — У них есть небольшой домик, кажется, в Хокинсе. Там живёт Джейн Хоппер, помнишь?