Нет мира кроме тех, к кому я привык, И с кем не надо нагружать язык, А просто жить рядом и чувствовать, что жив.
- Вставай, Игорёк, тебе еще честь страны защищать сегодня! – нездорово бодрый Артём, проснувшийся раньше Игоря, бегает из комнаты в ванную и обратно. Он уже полностью одет и, кажется, даже сыт. Иначе с чего ему быть таким бодрым? Голодный Дзюба с утра – катастрофа похуже женщины во время ПМС. - Чё ты встал так рано? – на часах шесть утра. Подниматься у Акинфеева нет никаких сил. – Почему мою честь от тебя вчера никто не защитил? – возмущенный голос доносится из-под подушки. Остановившись, Артём смотрит на него с обожанием и улыбается. Форвард стягивает одеяло с мужчины и отбрасывает его на кресло, чтобы Игорь больше не уснул. - Об этом надо было думать сто лет назад, принцесса, когда на даче у Смолова ты… – подушка отправляется следом за одеялом. Но Акинфеев не сдаётся, начиная кутаться в простыню и по-дедовски неразборчиво ворчать. - Не напоминай. – наконец внятно произносит он и отпихивает от себя ледяные руки Тёмы. - Нет, напомню. Как ты во времянке пьяный лез ко мне в трусы своими… – форвард наклоняется и прикусывает загривок мужчины, попутно обнимая его со спины. На ничем не прикрытой заднице Акинфеева красуется тёмный синяк – напоминание о прошлой ночи. - Артём! – всё-таки оторвав голову от кровати, вратарь смотрит злобно и пытается взглядом показать мужчине, что тот перегибает со своими совершенно неуместными воспоминаниями. Игорю до сих пор стыдно за тот случай. - …ручонками. А потом очень громко стонал. – Дзюба видит, что Игорь на грани, но не останавливается. – Но вчера ты стонал еще громче… – Акинфеев всё-таки находит чем запустить в друга. Тапок врезается в стену, а Тёма заливисто смеётся и отпрыгивает в противоположную сторону, выкрикивая набивший оскомину «Бамос!». - Когда ты повзрослеешь? – нахмурившись, интересуется Игорь, зная ответ наперёд. Футболисты по сути вечные дети, всю жизнь гоняют в мяч с друзьями, кричат друг на друга, ругаются, дерутся, обнимаются. От взрослых у них только зарплата и немножко ответственности. И Артём идеально вписывается в футбольный мир. Он самый настоящий ребёнок. До сих пор. Не то, чтобы Игорь в него не верил, но в том, что Дзюба никогда не повзрослеет, вратарь уверен на все сто десять процентов. - А чё ты покраснел-то? – форвард доволен собой, смутить великого и ужасного Игоря Акинфеева удаётся не каждый день. А чтобы тот еще и показал своими розовыми щеками, что смущен, так это вообще небывалый случай. Сегодня или снег пойдёт, или Сборная России победит французов. Одно из двух. - Ничего. Отвали. Не хочу вставать. – несмотря на свои слова, вратарь садится на кровати и зарывается пальцами в волосы. У него болит всё. О том, как он будет стоять в воротах в заключительной и самой важной игре, ему даже страшно думать. - Как это? А футбол? А эти черти французские?! Не, Игорёк, так не пойдет. – Артём садится рядом с ним, и от его веса кровать проминается сильнее, заставляя Акинфеева бессильно привалиться плечом к плечу друга. - Как я буду в воротах стоять... – проговаривает вслух Игорь, в паузе между репликами Тёмы. От того пахнет кофе и мятной жвачкой. Судя по раскинутому прямо на соседней кровати мокрому полотенцу, Дзюба недавно выполз из душа. - У нас же другого вратаря нет! Только ты. Ну, я могу, конечно, постоять, но Богданыч не одобрит. – Артём вновь бестолковится ради шутки. Он несёт полнейшую чушь, собирает всё, что только можно, лишь бы вызвать на любимом небритом лице улыбку. - ...у меня тело просто каменное. – спина отзывается тянущей болью. Не надо было вчера давать вжимать себя в стену. Если бы Игорь тогда сказал Артёму твёрдое «нет», так, как он может – сдвинув бровь угрожающе, взглядом пообещав неминуемую смерть в случае непослушания, Тёма бы не решился настаивать. Но Акинфеев, на свою беду, отказать не смог, хотя знал, что утро будет тяжелым. - Он, скорее, сам встанет в ворота, чем меня пустит, ёпт. В прошлый раз... – начинает с интригой форвард намереваясь пересказать случай с прошлой тренировки. - Артём! – слушать эту болтовню с утра просто невыносимо. Поэтому вратарь толкает мужчину и вновь валится на кровать. - Что? – Тёма будто бы удивлён, что его прервали. Он собирает морщинки на лбу и с удовольствием гладит ноги друга, закинутые на его собственные коленки. - Помолчи. - Голова болит? - Задница. – и он не врёт. Вздыхает мученически, переворачиваясь на бок. - Кровати тут неудобные, ну, пиздец просто! – Артём возмущается наигранно и скалится, добавляя: – Кокорин, кстати, тоже жаловался. – но Игорь пропускает этот грязный намёк мимо ушей, закатывая глаза. Простыня под ним мнётся, сползает с одного края кровати. Приторно-радостное солнце светит в окно. В коридоре резвятся сокомандники, смеются и пытаются переорать друг друга. Акинфеев совершенно не понимает, как в такой ответственный день вообще можно улыбаться. Надо переживать! Нервничать! А мир словно сдурел с утра пораньше. - Больше никогда. – хладнокровно говорит он и резким рывком вскакивает с места, оказываясь на ногах. Все вещи Игоря, аккуратно скомканные никем иным, как Дзюбой, лежат на кресле одним большим комком. Ну, хотя бы с пола собрал, и за то спасибо. - Как?! – Артём понимает, что при желании Акинфеев может воплотить свою угрозу в реальность. А ему этого ой-как не хочется. - Перед самой важной игрой! Вот ты сволочь! – злобно шепчет вратарь, дабы не посвящать ребят в их половые проблемы. – Массаж же обещал! Расслабляющий! - Так ты и не напрягался, – Дзюба находит в себе наглость отшутиться и тут же подрывается с места, чтобы скрыться за дверью шкафа, – Игорёк, чё ты? – Тёма смеётся, наблюдая за натягивающим трусы капитаном команды, но из укрытия пока не выходит. Хотя и заткнуться не может. – Я не говорил на каком месте массаж буду делать. - Сгинь нахуй. – вместо продолжения пререканий, вратарь проходит мимо него и запирает дверь ванной. Нужно настроиться. А неуёмный трёп удовлетворённого Артёма этому не способствует от слова «совсем».***
- Стас звонил. – говорит Дзюба, выходя из душевой, в которой он прятался от шума ребят, и идёт к шкафчику, чтобы убрать телефон. - Что сказал? – Акинфеев отрывает взгляд от шнурков и щурится, стараясь затянуть узлы покрепче. - Сон ему, говорит, приснился. – фыркает Артём беззлобно, думая о прошедшем разговоре с бывшим тренером. Они перезваниваются регулярно. Черчесов так и не смог исчезнуть из жизни Тёмы. Последний сам его не отпустил. Оказываясь в непонятной ситуации, Тёма всегда звонит не родственникам, не друзьям и не Игорю, а Станиславу Саламовичу, подарившему ему путёвку в жизнь. В общем-то, тренер не против. Благодарный Дзюба давно уже стал ему названым сыном. - Опять про апокалипсис, как в прошлый раз? – с улыбкой спрашивает Смолов, протягивая взъерошенному Саше шорты. Они всё так же зависимы друг от друга. Прошедшие годы мало что изменили в них. Теперь руки отличника и золотого медалиста Смолова украшают тёмные татуировки. В Саше кардинальных изменений нет. Стрижка покороче, разве что. В остальном он тот же улыбчивый мальчишка. - Нет, лучше бы апокалипсис. – недовольно качает головой Дзюба и облизывается. – Мы там просрали по пенальти финальную игру, блять. – Артём не суеверный, но в своих прогнозах и предположениях Черчесов еще ни разу не ошибался. За исключением конца света, конечно, но он к футболу не имеет абсолютно никакого отношения. - Умеет он ободрить! – Фёдор мягко отодвигает от шкафчика Сашу и шлёпает его по заднице своей выглаженной майкой за наглую кражу тапок. - Короче, слушаем, чё батя сказал. - Нас Семак за самовольство по головке не погладит. – предупреждающе говорит Игорь. Он, конечно, безмерно благодарен Черчесову за всё, и знает, что Станислав Саламович плохого не посоветует. Но и с новым руководством спорить не особо хочется. - Кого-то, может быть, и погладит, но меня не надо. Смол заревнует. – последнее предложение Кокорин говорит шёпотом, чтобы непосвященные в их с Федей романтические отношения сокомандники не услышали. - Фу, бля, Сань! – отвратительное зрелище, – порождение Сашкиного высказывания, – тут же представляется Смолову, который запускает в друга щитком. - Послушайте меня, ладно? – не выдержав, Дзюба становится прямо перед Кокориным, прерывая игру этих двоих, способных разнести раздевалку, если их вовремя не остановить. Удивительно, что они вообще так веселятся перед финальной игрой. Либо слишком в себе уверены, либо смирились с проигрышем – третьего не дано. Остальные футболисты, глухо переговаривающиеся в углу, более, чем просто мрачные. На них вместо лиц серые маски страха. Да и Игорь невесел. Но у него это еще с утра началось. Других же накрыло на подъезде к стадиону. У всех и сразу будто одной волной паники смыло всю радость от возможности сыграть в финале и унесло прежний оптимизм. – В общем, Смол, он сказал, чтоб ты не выёбывался и, если до пенальти дело дойдет, чтоб бил по-человечески, а то ты своими выкрутасами нас потопишь нахер. Игорю передал, что при штрафном стенку надо из пятерых ставить и одного вниз положить. – Акинфеев кивнул, решив, что совет, в общем-то, неплохой. Он и сам об этом думал накануне. - А мне? – Сашка чувствует себя обделённым. Про него будто забыли. - А тебе сказал, чтоб пальцы в рот не пихал после голов, смотреть противно, и глисты будут, ёпт. – со смехом говорит Артём и обнимает друга за шею. Сашка уверен, что Дзюба сочинил это на ходу, чтобы поржать над ним. - Иди на хуй, Дзюба. – он отмахивается, но оказывается зажатым под мышкой форварда и вырваться уже не может. - Тебя похвалил. Сказал, что к тебе претензий никаких. – Кокорин расцветает, растягивает счастливую улыбку и уже сам жмётся к Тёме, покорно подставляясь головой под его ладонь. Сашка отчего-то не сомневается в победе. Во всяком случае, самому себе обещает сделать всё, что потребуется. Если будет надо – поползёт с мячом. Пора уже показать миру, что в России футбол есть и их футболу он ничем не уступает. В подтрибунке шумно. Команда стоит на выходе. Дети гудят о чём-то своём. Сергей Богданович, одетый в классическую тройку, нервно играет желваками, засунув руки в карманы брюк. На впередистоящем Игоре красная капитанская повязка. Вратарь оборачивается назад и, осмотрев топчущуюся на месте команду, кивает самому себе. «Готовы», – думает он. Высунувшаяся из строя голова форварда подмигивает капитану и вызывает улыбку на тонких губах Игоря. Артём беззвучно, одними губами по слогам говорит: «Луч-ший», – и снова подмигивает. Эта детская непосредственность Дзюбы всегда бодрит и вдохновляет абсолютно всех. Стоящий за Кокориным Смолов, заметив счастливую моську Акинфеева, удивлённо оборачивается назад и понимающе кивает. Игорь не улыбался весь день. И только одна небритая морда способна была победно поднять уголки его губ вверх прямо перед игрой. - Пошли. – выдыхает Игорь. Он, – Акинфеев – несколько раз за свою карьеру ставший лучшим вратарём, отыгравший огромное количество игр «всухую», капитан команды красно-синих и любимец болельщиков, уже который матч идёт впереди всех. Должность обязывает. Так бы пристроился рядом с ребятами и не задирал бы подбородок гордо. Но нет. Кому-то же надо пугать соперников острым взглядом с нотами презрения и упорства. Его никому не сломить. Артём – вечный замыкающий, всегда выходит на поле последним. И постоянно с двумя детьми. Этот случай не исключение. Он ведёт кудрявую девчонку и серьёзного мальчика, который крайне недоволен тем, что выводить на поле приходится русского футболиста, а не одного из парней французской сборной. Тёма – оставшийся «Тёмой» на веки-вечные, – в общем-то не обижается. Идти последним не значит «быть ненужным», «слабым звеном». Совсем нет. Ведь на прогулке детсадовцев всегда две няньки – одна идёт в начале колонны, вторая – в конце. Артём – второй капитан, неофициальный, но признанный. И все это знают. А повязка не так уж и важна, внимательный Игорь после каждой игры по традиции дарит их ему – уже складывать некуда, а отказаться нельзя. С высоты своего роста Дзюба смотрит зорко, следит за всеми впереди идущими, фиксируя настроение команды и отдельных её личностей. Прошедшая сквозь время вертлявость Кокорина никуда не делась, кажется, годы над ней не властны. Белобрысый Сашка идёт и чешет языком. Плохо говоря и понимая по-английски, он пытается выведать имя парнишки, что держит его руку своей потной ладошкой. Украшенный иконами и крестами Смолов, что держится в аккурат за спиной Кокорина – ангел-хранитель великовозрастного обалдуя, самостоятельно вознёсший себя на эту должность, – подсказывает ему слова и улыбается. Два лёгких форварда – гордость «Краснодара» и надежда страны на чемпионате. Пережившие вместе и огонь, и воду, прошедшие рука об руку медные трубы, они, наверное, никогда не расстаются. Хотя частенько ноют о тяжелой доле, вынуждающей их находиться рядом практически постоянно. Парни тянутся за капитаном. Неравномерный цокот бутс по плитке, вспышки фотокамер и приветственный шум стадиона. Никто уже не улыбается. Впереди настоящая война, потому что кубок просто так никто не отдаст. Но положивший руку на сердце во время исполнения гимна Российской Федерации Артём уверен – они справятся. Второй тайм основного времени русские играют уже вдесятером. Одного из защитников удаляют. Игорь призывает не паниковать. На воротах стена – он обещает. Они бьются, даже когда Сашка валится на поле и не может встать добрых пять минут. Бьются, надеясь влепить победный мяч в ворота противника. Только ничего не выходит. Атаки накатываются волнами, но разбиваются о соперников. Десять человек в оранжевой форме и один в чёрной, выстроившиеся в «автобус», мешают Смолову вколотить гол, который мог бы стать лучшим в его карьере. Золотым. Дожив до конца второго уже дополнительного тайма со счётом один-один, сборная скрывается в раздевалке. Сил нет ни у кого. Они понуро сидят. Второе дыхание закончилось, а до третьего еще далеко. Семак, отбросивший свой порядочно измявшийся пиджак в угол, говорит, говорит, говорит. Весь тренерский штаб гудит ульем, в который бросили спичку. Артём поворачивается к Феде и спрашивает: - Помнишь про пенальти? - Да. – облившись водой с ног до головы, отвечает Федя и трёт пальцами покрасневшие от усталости глаза. - Похоже, усатый у нас реально экстрасенс. – невесело говорит Дзюба и встаёт с места. Когда Богданович выговаривает всё, что собирался, Артём перенимает ораторский жезл и превращается в одну сплошную мотивацию. После игры он, наверняка, не вспомнит о том, что нёс, расхаживая перед ребятами и заглядывая в глаза абсолютно каждому, пытаясь разжечь огонь азарта. Но в эту минуту Дзюба для них – почти божество. Он заряжает, злит, даёт надежду и мотивирует так, что усталость отступает и даже тренер уже не сомневается – смогут. Умрут, но сделают. Уперевшись руками в бока, Дзюба стоит на одиннадцатиметровой отметке перед чужими воротами. Первые четверо ребят из его команды уже получили свои минуты славы. Остался только он. Вратарь, что напротив, напрасно машет руками и ногами, пытаясь сбить настрой футболиста. Артём всегда последний. Так уж повелось. Но теперь от последнего зависит больше, чем всё. Стадион погружается в тишину. И «свои», и «чужие» болельщики утихают. Нити молчания связывают между собой многочисленные секторы, те, которые еще несколько минут назад срывая глотки орали кричалки и размахивали флагами. Даже дети перестают щебетать. Тысячи глаз смотрят на него с трибун. Зелёное поле. Внутри у форварда сжимается пружина, в любой момент готовая разжаться. Перед глазами появляется образ Черчесова: «Не подведи», – говорит он, как тогда, на вокзале. И одной длинной вереницей летят воспоминания: тренировки после школы, драки и первая любовь, переезд в Санкт-Петербург и «Зенит» с его сине-бело-голубыми флагами, долгие расставания и короткие встречи на поле во время дерби, мучительная аренда и желанный вызов в сборную, фрагменты нескольких предыдущих игр, где он, не думая ни о чём, кроме победы, грыз землю, бился, проминал сетку чужих ворот мячами, падал, вставал и вновь боролся. «Сейчас», – говорит Артём самому себе и вздыхает, оборачиваясь. За его спиной, обнявшись, стоят парни в белой форме с синими номерами. Сашка поджимает ногу от боли, виснет на Феде, который всё-таки забил пенальти, по привычке аккуратно уложив мяч в девятку. Рядом с ним Игорь. Обтянутый голубой футболкой, в чёрных вратарских перчатках. С выгнутыми от напряжения бровями он стоит, плотно сжав губы. Игорь верит. Всегда верил в него. «Всё получится. Ради пацанов. Ради страны. Ради Игоря», – Дзюба щурится, оскалив ряд верхних зубов, смотрит в упор на вратаря чужой команды. Разбег и удар. Парень в перчатках бросается в другую сторону. Мяч в сетке. Дзюба набирает в лёгкие побольше воздуха и вновь «Бамос!», ну, кто бы сомневался. Стадион почти сходит с ума. Русский сектор так верещит, что перекрывает расстроенные возгласы болельщиков проигравшей команды. Сборная на всех парах мчится к новому герою. А Тёма прямо в камеру прикладывает ладонь к виску и замирает в стойке «смирно». Подскочивший на ноги от радости Черчесов у экрана телевизора улыбается и, чувствуя разливающееся по груди тепло, роняет доброе: «Вот дуралей!». Понимает, что не зря воспитывал. Не зря ломал. Тащил не зря. Диктор громко объявляет, всем, что сборная России одерживает победу и становится Чемпионом мира по футболу. Но валяющиеся по газону в одной большой куче парни вперемешку с тренерами ничего не слышат за собственными воплями, которые срываются с губ раньше, чем успевают оформиться в слова. Команда подбрасывает в воздух Сергея Богдановича, все дружно кричат, свистят, кто-то плачет, кто-то смеётся. Смолов, усадив подбитого Кокорина к себе на спину, таскает его по всему полю. Акинфеев с Дзюбой стоят в стороне. Один так орал, что сорвал горло и теперь не может говорить без боли. У второго болят рёбра от медвежьих объятий, в которых его сжимали минут пять, не желая отпускать. Игорь, уткнувшись колючим подбородком в плечо Артёма, молча сжимает пальцами майку на его спине. Дзюба всё еще загнанно дышит. Эмоции. Поверить в произошедшее трудно. Они только что написали новую историю. Неравной борьбой и волей к победе заслужили уважение и любовь. Лишили диванных экспертов удовольствия осудить и обругать. Подарили надежду миллионам мальчишек-любителей, которыми когда-то были они сами. Мечты сбываются. Главное – верить.