Playboy shit

mp3: Sidi - You I Feel Like I'm Drowning - Two Feet       Ладони скользят по красному дереву, рассекая кипу бумаг. Проходятся по всей поверхности стола и не найдя, за что бы ухватиться, соскальзывают вниз. Острый угол вонзается в бок, заставляя крепко стиснуть зубы. Тело валится вниз, сползая по пристроенной тумбе. Юнги судорожно глотает воздух ртом, хватаясь за бок и сжимая. ‒ Такой выродок, как ты, не заслуживает хорошей жизни, ‒ отец нависает над ним. Глаза налитые кровью смотрят так, будто хотят разорвать в клочья. Нижняя губа оттопырена, обнажая ряд кривых зубов. ‒ Я дал тебе все и это твоя благодарность? На кого ты работаешь, сученыш?       У Юнги от этих слов в уголках глаз образуются морщины. Кривая усмешка касается губ.       У него на запястьях порезов больше, чем прожитых лет. Желания свести концы вагон и тележка. Шрамы, которые оставлял ему отец, болят намного сильнее, чем те, что он делал сам. Единственное, что тот дал ему ‒ это боль и одиночество. Юнги не может сдержать ненависть, рвущуюся наружу. У него только одно желание ‒ заставить родителя подавиться своими же словами, пока тот будет сжирать плоды собственной жестокости и эгоизма.       Мужчина видит чужую насмешку и свирепеет еще больше. Ноздри раздуваются, тяжело загоняя воздух в легкие. В глазах стоит бешенство.       Мин замирает, наблюдая, как желваки ходят ходуном на старческом лице. Невольно моргает, а когда открывает глаза, видит, как медная статуэтка застывает над головой, начинает обрушиваться вниз. Юнги хочет пошевелиться, уйти от судьбоносного удара, но тело не может среагировать на угрозу также быстро, как и разум. Остается только комкать бумагу, не вовремя подвернувшуюся под руку, и задержать дыхание       Тяжелый металл летит вниз с едва слышимым свистом, ускоряясь по мере приближения.       Проходит секунда. Две. Ничего.       Разомкнув веки, Юнги моргает пару раз. Дневной свет, что струится из панорамного окна, больше не слепит. Его загородили люди в полицейской форме. Они вцепились с двух сторон в главу компании. Вырвали из ослабших рук оружие, откидывая то в сторону. ‒ Господин Мин Сонхо, вы арестованы за различные манипуляции на фондовом рынке, финансовые пирамиды, а также в подозрении торговли незаконными продукциями. Вы имеете право хранить молчание, все, что вы скажете, может быть использовано против вас в суде.       Растерявшийся мужчина хлопает глазами, пытаясь скинуть с себя руки. Пытается понять, почему полиция, всегда сотрудничающая с ним, вдруг стала против него. Разъяренный взгляд мечется по комнате, в конечном итоге останавливаясь на Юнги. Парень лишь пожимает плечами, нагло уставившись в ответ.       В ту же секунду дверь раскрылась настежь. В кабинет входит молодой парень, на вид чуть старше Юнги. За ним шаг в шаг следовали его псы ‒ подчиненные. Белая рубашка, расстегнутая на несколько пуговиц, обнажает белоснежную грудь. Черный и определенно дорогой пиджак накинут на широкие плечи. С надменно поднятой головой, тот прошел вглубь кабинета, задерживаясь в паре метров от Мина.       Пухлые губы раскрылись в глумливой улыбке при виде скрученного и обездвиженного мужчины. Не скрывая высокомерного взгляда, глядит прямо в потемневшие от дури глаза. ‒ Ким Сокджин, ‒ рычит Сонхо, подается вперед всем телом. ‒ Ублюдок, как ты посмел.       Парень лишь хмыкает, любезно протягивает руку Юнги, и одним рывком поднимая на ноги. ‒ Пидорас, ‒ едко произносит Сонхо, наблюдавший за ними, ‒ нашел себе папика, который будет тебя защищать?       Юнги напрягается. Прячет тяжелый взгляд за челкой. ‒ Неужели без члена во рту жить не можешь, что родного отца готов продать? ‒ нескончаемый поток грязи вываливается изо рта. Едкая слюна брызжет в разные стороны. ‒ Ты бы сказал, я бы нашел, чем заткнуть твою дырку.       Шуга смотрит украдкой на Джина, ловит его одобрительный кивок. Под бессмысленный словесный аккомпанемент, он хватает брошенную на ковер статуэтку. Ту, которой пятью минутами ранее отец хотел ударить его.       Замах.       Тяжелый металл мажет по скуле, затыкая навсегда.       Юнги улыбается совершенно безумно, чувствуя, как по телу проходит дрожь ни с чем несравнимого удовольствия. Ловит испуг в глазах и бьет снова: за себя прошлого ‒ беспомощного ребенка, за себя настоящего. Бьет за Чимина, потому что без него не было его настоящего. Без него он злой, невыносимый, едкий и колкий, беспомощный ребенок, обиженный и буйный, с кучей сомнений и страхов и двумя бесполезными кусками железа за спиной. Рядом с ним собственные демоны замирают в аплодисментах. Рядом он чувствует себя живым.       Брызги крови и содранная кожа остается на самой верхушке медного глобуса, как и пустой треп.       С разбитой губой и перекошенным костюмом, мужчина окончательно теряет остатки былой уверенности и напыщенность. Полиция утаскивает его в сторону выхода, нарекая на долгое судебное разбирательство. Полосы кровавых нитей ‒ все, что он оставил после себя.       После его ухода в комнате стало легче дышать. Юнги смотрит туда, где минутой ранее стоял избитый им же отец и не испытывает ничего, кроме облегчения. ‒ Вот теперь ты хоть немного, но похож на прежнего Шугу, ‒ Сокджин мягко треплет его по влажным волосам, взлохмачивая. Отходит к письменному столу и присаживается на край.       Как бы ни хотелось, но смущенная улыбка сама расплывается на лице. Юнги запускает пятерню в прилипшие от лака волосы, еще сильнее ероша. ‒ Я кое-что хотел отдать тебе, ‒ произносит Джин, залезая в карман брюк и доставая его любимую пачку. Мин неловко закусывает губы, сверкает глазами на парня. Это именно то, чего ему не хватало в его персональном аду.       Он протягивает руку, принимая подарок и цепляя вместе с упаковкой еще что-то. Парень переводит взгляд на руку, замечая металлическую зажигалку. Темно-золотой металл щекочет ладонь. Выгравированный золотой орел застыл, взмахивая крыльями. ‒ Орел считается символом свободы, ‒ задумчиво произносит Сокджин. ‒ Но сейчас считают, что у каждого своя свобода и свои представления о ней. Для кого-то свобода ‒ это быть независимым, быть самим собой, верить в себя и в существование завтрашнего дня.       Мин кивает, не отрывая головы от диковинной вещицы. Вертит ее в руках, рассматривая со всех сторон, и никак не может налюбоваться. ‒ Что для тебя свобода, Юнги? ‒ вдруг спрашивает парень. ‒ Я не прошу тебя дать ответ прямо сейчас. Просто найди время подумать над этим.       Джин отталкивается от стола, поправляет пиджак и кидает взгляд на панорамное окно. ‒ Мне пора идти, ‒ произносит устало. ‒ Хоуп скоро найдет тебя.       Дверь аккуратно закрывается, оставляя Юнги наедине со своими мыслями. Сидя в перевернутом кабинете, с кучей бумаг повсюду, он и в правду задумывается об этом. Что для него значит свобода? Мин Шуга не знает, но чувствует, что это неисправимо легкое и счастливое чувство. От этого слова у парня по телу проходится табун мурашек, а в голове всплывает мальчик с теплыми карими глазами, открытый и ласковый.       Для него ‒ это жизнь без сомнений и страхов. Это чувствовать его ладонь в своей руке и бежать без оглядки, забыв все лишние мысли. Он до сих пор держит его за руку. Возможно, Чимин больше не ждет его; не сможет простить и вовсе забудет, но Юнги не отпустит. Желает того Чимин или нет, он не отдаст его никому и никогда. Он ‒ его сердцебиение, его свобода.

***

      Стены судебного зала напирают и сдавливают грудь. Взгляд расфокусирован и устремлен куда-то в сторону трибун. Чимин задерживает дыхание и прикрывает глаза. Только бы исчезнуть, провалиться под землю, сгнить в ее недрах или раствориться в повисшем напряжении.       На противоположной стороне, за пределами решетки, дают показания люди, которых он видит впервые в жизни. Девушка в свободной блузе с чувством рассказывает, как какой-то парень ворвался в банк, требуя от нее денег, как выстрелил ей в плечо и глумился над ней. Дрожащий голос диктует хорошо заученный текст, и со стороны, казалось бы, до сих пор потрясенная событиями, она говорит правду. Чимин бы посочувствовал да проникся ситуацией, если бы этого парня не выдавали за него.       Ее прокурор брезгливо поглядывал на него, требуя максимального срока. Выданный судом адвокат особо не возражает. Тот бросается общими фразами, склоняясь к его нестабильному психологическому состоянию. Его спокойный ровный тон и полное безразличие на лице говорят сами за себя. Никто и никого не будет защищать просто так. Собственная выгода или деньги способны включить внутренний механизм человека, разжечь интерес и найти смысл. Его защита не принесет эту мужчине никакой пользы, но бездействие прибавит денег в кошелек.       На первых рядах сидит его мама. Ее непрекращающиеся всхлипы то и дело разрывают повисшую тишину в зале. Она закрывает опухшее лицо руками, пронзая его взглядом через растопыренные пальцы. Кто эта женщина, во взгляде которой читается только укор и разочарование? Жалость, что играет на дне светло-коричневых глаз, таких же, как у ее сына, адресована совершенно не ему. Она жалеет себя. Скорбит о своих несбывшихся мечтах и амбициях, что желала реализовать в своем идеальном ребенке. Неожиданно стала чужой, даже лишней тут. Кто этот мужчина, сидящий рядом с ней? Почему он отворачивается от него, морща нос? Это его родители. Его милые мама и папа, потратившие на него столько сил, построивших столько иллюзий. Всегда работающие, всегда непреклонные эгоисты, которые никогда не интересовались, чего хочет он сам, о чем мечтает, что чувствует. Спасибо, мама и папа, за то, что не испытываю ничего нового, запертым за решеткой.       Все разом потеряло смысл. Все принципы и слова утратили свою значимость. Внутри живота неприятно щекочет, а в груди расплывается едкая кислота. Она сгущается вокруг сердца, не выходит за пределы ребер. Он как будто смотрит на себя со стороны, потому что по-другому не знает, как еще объяснить отсутствие эмоций, кроме странного безразличия.       В полиэтиленовом пакете шуршит главная улика. Блеск серебряного пистолета, металла, что так красиво переливался на солнце при их первой встрече, исчез внутри прозрачного пакетика. В другой упаковке, что чуть поменьше, пара украденных из банка купюр, которыми он расплачивался на заправке; в другом ключи от угнанной машины. Везде его отпечатки ‒ его пот и слезы.       Ему приписывают ограбление, угон и нанесение телесных повреждений средней тяжести. Его обязуют пройти психологическое обследование, прежде чем вынести окончательный приговор. А Чимину плевать. Хочется поскорее закончить с этим.       Никто не знал, где он пропадал. Чем занимался на прошедших неделях остается загадкой. Единственный люди, с которыми он был тогда, оставили после себя только пустые клички. Любой другой мог сказать, что Чимин их выдумал, просто спятил. Пак и сам понемногу начал подозревать себя в этом, но жесткость выжженных краской волос, граничащие с грубостью касания он не сможет перепутать с разыгравшимся воображением никогда. Даже сейчас закрепившийся в памяти образ не хочет оставлять его. От этого только больнее. Лучше бы он сошел с ума, придумав себе историю типичного подросткового фильма.       Парень опускает глаза, рассматривая руки, скованные наручниками. Побитые костяшки щипает, но эта боль не идет ни в какие сравнения с болью на сердце.              Длинный бесконечный коридор, горящие через раз лампочки. Он лениво наблюдает за тем, как его сгорбленная проекция в окружение полицейских фуражек и очертаний раций скользит по бетонированным стенам за ними по пятам.       Зеленая табличка выхода мелькает над головой, а вскоре и вовсе исчезает вместе с тенью. Двери перед ним распахиваются, открывая вид на задний двор, где его уже ждет машина.       Встречает небо, разодетое в траур. Сильный порыв ветра бьет в лицо, лохматит волосы и залезает за шиворот, но Чимин и глазом не моргнул. Все чувства, все его нервные окончания притупились.       Чимин задирает голову к небу, чувствуя, как ком нервом падает куда-то вниз к пяткам. Белая луна, под которой существовать больше нет желания. Поспешное обещание никогда не отпускать его руку, из-за которого больше не хочется подпускать к себе людей, верить, надеяться и доверять.       Рука, будто налитая свинцом, дергает за краешек ткани одного из костюмов. Парень смотрит вокруг себя умоляющим взглядом и шепчет одними губами: ‒ Убейте.       Его не слушают. Грубо подталкивают к машине, пока он повторяет как мантру: «Убейте, убейте, убейте». Затаскивают на заднее сиденье, громко захлопнув дверь. Увозят далеко за город.       В комнате, где его поместили, есть только одно маленькое окно. Обшарпанные стены, отдающие сыростью, которые не держат тепло. Держащаяся на последнем издыхании ветхая батарея. Вонючее старое одеяло, что годится только в половые тряпки. Чимин укрывает им плечи, не переставая дрожать. Холод. Жгучий до лихорадки и судорог. Он проник внутрь, до самых мозга и костей, пропитав сознание.       Металлические прутья у него в голове препятствуют лишним мыслям. Стальная решетка у него в камере удерживают от порывов отыскать старые объятия.       Сны перестали отличаться от реальности. Все происходящее может показаться одним длинным днем. Он засыпает в темноте и сырости, просыпается в темноте и сырости, но только испытывая острое ощущение беспомощности, всепоглощающего отчаяния и дикого страха. Он вскакивает с кровати, носясь в четырех стенах. Орет и дерет на себе волосы. Когда через час или два никто не приходит, он обессилено падает на колени, закрывая руками лицо, успокаивается, видя перед собой черноту. Он каждодневно теряет по частичке себя, покорно ждет своего полного истощения.       Надзиратель ‒ единственный человек, которого он видел за последнее время. Молчаливый и неприступный. Он открыл его камеру в очередной раз, но забыл сцепить наручники на руках. Попросил идти за ним.       Они проходят несколько блоков и выходят к ресепшену. Чимину выдают его старую одежду, пачку жвачки, мелочь и старый, давно разряженный телефон. От одного взгляда на старые вещи в груди щемит. Никто не говорит ему, почему и зачем его выпускают, а Чимин не спешит спрашивать.       Ему выписывают какие-то бумаги и сопровождают к выходу. Открывают перед ним двери вплоть до самых ворот. В своих кедах теплей и уютней, нежели в тапочках. Ворот куртки закрывает шею, защищая от ветров, что усилились к ночи.       Надзиратель на прощание хлопает по плечу и скрывается за железной дверью, оставляя его наедине.       Парень стоит какое-то время на месте, уставившись туда, где чуть ранее стоял охранник. Передергивается, засовывая руки в карманы. Кажется, на этой ноте и закончилась история его глупости, его маленький эксперимент. Уверен, если он сосчитает, то у него получиться вспомнить больше двадцати дней, но что теперь это ему даст?       Чимин хмыкает. Набирает воздуха полную грудь и в глубине души радуется своему внезапному освобождению. Разбираться и думать, почему его отпустили, сейчас не хочет. Есть вопрос поважнее, например вопрос его дальнейшего проживания.       Он оборачивается, намереваясь сделать первый шаг навстречу будущему, но застывает на месте, поджав губы.       На парковой зоне, облокотившись на капот, стоит причина его кошмара. Хищно следит за каждым его движение, мерцает глазами. Черная бездна зрачков и бесконечное множество шаровых молний внутри будто хотят проглотить.       Чимина передергивает и он в ужасе пятится назад. Отступает до тех пор, пока ладонями касается кирпичной стены.       Он изменился. Так сразу и не скажешь, ведь внешне он все тот же. Только немного усталый, потасканный, будто бродячий пес, но до сих пор безумно красивый и безумно опасный. Все красивое ‒ опасно.       Боль, обида, замешательство пылают внутри, и хочется лишь одного ‒ бежать. Скорее бежать от этих чувств, вырывая сердце, что так бешено стучит в груди. Перед глазами до боли знакомый образ, под ногами покрывшаяся снегом дорога. Руки прочь из карманов, толкают ветер. Подошва скользит по асфальту, препятствуя бегу. Он несется вперед, куда глаза глядят, будто испуганный внезапным апокалипсисом. Загоняет снег внутрь кед. Топит руки в сугробах, сворачивая в чащу деревьев недалеко от шоссе.       Из кармана вылетает нераскрытая пачка жвачки, мелочь и телефон. Но Чимину нет дела до них. Чимин знает, если он повернется, то все безразличие ‒ та стена, которой он оградил себя, разрушится. Но разве она уже не терпит крушение?       Голые ветки лезут в лицо, мечтая выколоть глаз. Кора деревьев царапает онемевшие руки. Из носа не переставая течет.       Неожиданно капюшон толстовки впивается в горло. Парень хрипло глотает воздуха, пытаясь выбиться, но поскальзывается и падает на спину. Снег смягчил падение, но не избавил от шока. Джинсы окончательно промокают, неприятно прилипая к телу.       Придя в себя, Чимин рывком принимает сидячее положение. Вскидывает голову и встречается с лисьим прищуром и быстро вздымающейся грудью.       Черные волосы, кривая ухмылка.       Порыв необузданной ярости охватывает его тело и мысли. Чимин чувствует, как закипает изнутри. Дышит загнанно, через нос. Его довольное лицо победителя буквально выводит из себя. Вся злость концентрируется во рту и плевком прилетает в парня, зависшего над ним. Акт невообразимого отчаяния.       Парень удивленно ведет бровью, переводя взгляд на свою штанину. Качает головой неодобрительно.       Пака от этого жеста распирает еще больше. Он тянется вперед на коленях, рывком цепляя на себе за куртку. Валит на снег рядом и набрасывается сверху. Клацает челюстью. Его удар прилетает в скулу. Шуга шипит, прижимаясь щекой к девственно чистому снегу. Пак седлает его бедра, теперь разбивает губу. ‒ Я, блять, тебя, ‒ чеканит Чимин, набивая руку об щеки парня, ‒ ненавижу.       Бьет со всей силой, чтобы парень хоть чуть-чуть почувствовал то, что испытывал он. Боль ‒ ужасную, оскорбляющую и щемящую сердце. Каждодневную боль. Все то, что он так старательно в себе сдерживал, вырывается наружу внезапной агрессией.       Шуга не дергается. Лежит, смиренно принимая удары. Только пальцами, изящно длинными, с выступающими фалангами, в перерывах скользит по бедрам. Лезет вверх под одежду, цепляясь за талию.       За все это время, проведенное в одиночестве, Чимин понял, что как бы сильно он не разочаровывался, как бы сильно не плакал и не бился об стену, он не может не думать о нем. Чтобы не говорил, как бы сильно не внушал себе ненависть, он не может перестать любить его. Обреченный на проигрыш в собственной войне. ‒ Прости, ‒ хрипит парень, с каждым ударом сжимая его сильнее.       Чимин старается не слушать. Выбившись из сил, он валится тому на плечо, заляпанное брызгами крови. Дышит Шугой, запах которого кружит голову. ‒ Можешь ненавидеть, ‒ шепчет тот, скрепляя руки в замок за его спиной. ‒ Можешь вырываться, бежать, бросаться на меня, но я не отдам, не отпущу тебя больше. Можешь прятаться, проклинать меня, я все равно буду рядом. Как бы сильно ты меня ненавидел, я не оставлю тебя в покое, пока не изведу тебя всего без остатка, ‒ Шуга хмыкает, прижимаясь больной щекой к его макушке. ‒ Даже когда я умру, ты не будешь один.       У Чимина перехватывает дыхание, а на глазах выступают непрошеные слезы. Он морально уставший, исчерпавший в себе все силы. Потерян в открытом пространстве и лишенный всякого ориентира, не знает, что делать. ‒ Не верю.       Не верит ни единому слову, ни единому жесту, но почему-то поднимает голову, заглядывая парню в лицо. Сталкивается с ночными глазами и понимает все без лишних слов. Правда в том, что они тонут друг в друге, и вряд ли могут противиться этому. Каждый из них загребает друг друга волнами, накрывая с головой.       Шуга улыбается слабо. Водит большим пальцем по скуле и смотрит тоскливо. Его окровавленное лицо: разбитая губа и красные скулы. Кровь стекает с подбородка и щек, пачкая шею и даже умудрившись задеть мочку уха. Он миллиметр за миллиметром тянется к нему. Останавливается, касаясь носом его прохладной кожи. Ведет по скуле, пачкая своей кровью. Закрывает глаза и блаженно вдыхает.       Чимин ловит каждое движение. Хнычет, притираясь всем телом. Просит жизненно важного тепла и получает его. ‒ Зови меня Мин Юнги, ‒ опаляет мочку уха горячим дыханием. ‒ Пока еще Мин Юнги, ‒ произносит Шуга.       Чимин на секунду теряется, едва отстраняясь, но чужие губы уже забирают кислород, а язык тает, чувствуя долгожданные прикосновения. Даже сильный привкус металла не мешает наслаждаться друг другом.       Если Юнги хочет, то пусть забирает его со всеми обидами, загонами и со всем этим дерьмом в голове. Пусть берет всю эту боль, раз за разом взваливая себе на плечи. Пусть портит, калечит его душу. Плевать. Он ‒ огромный беспорядок, захватившая его смертельная лихорадка, от которой нет лекарства.       Они познакомились совершенно случайно. Глупый эксперимент, юношеский максимализм и желание поменять что-то в жизни навсегда связали их. Среди всего этого безумия они не думали обрести свою главную слабость. Найти, ради кого разбивать колени в мясо, кричать что есть мочи, терпеть головокружения от поцелуев и вечно гореть в адском пламени, охотящимся за их проклятыми душами. Только бы рука об руку, лишь бы вместе.       Они еще не раз будут играть в ящик, срываться на бег и плавиться от касаний друг друга. В их волосах будет гулять ветер, а кровь бурлить в жилах огнем. Дикие, свободные и вечно молодые, они будут наслаждаться каждым моментом, делая его по-своему прекрасным. И никто не в силах остановить их, потому дерьму в их головах мог позавидовать сам дьявол.