Сердце леса

      Лес испокон веков был сакральным местом, таинственным и волшебным. Местом силы, где первобытные духи обретали плоть. Здесь, в глухих тенистых кущах и светлых солнечных рощах, куда не ступала нога человека, Мать-Природа царила властно и безгранично, представала во всем своем первозданном величии и многообразии. Расстилалась мягким зеленым ковром по земле, обнимала ветер курчавыми кронами, тянулась к небесам верхушками стройных деревьев. Била из-под земли ледяными целебными ключами и звонко журчала юркими лесными ручьями. Пела пересвистом птиц и жужжанием букашек. Веяла запахами земли и мха, хвои и смолы, трав, цветов, ягод… и свободы. И не было ничего более великого, вечного и совершенного, чем единство мощи и умиротворения, присущее бескрайним лесным просторам. Их верным стражем и хранителем неизменно был Леший.       Лес никогда не принадлежал людям, хотя их постоянно влекло к нему. Они поклонялись ему и с благодарностью принимали его щедрые дары. Они любили его и уважали. Но если границы были нарушены и чужаки бесцеремонно вторгались во владения Матери-Природы, гнев ее обрушивался на них, и Леший был ее орудием. Один из множества, он защищал своих подопечных и наказывал обидчиков. Слишком жадных до добычи охотников самих делал жертвами голодного зверя. Неаккуратных лесорубов подминал тяжестью ими же поваленных стволов. Праздных гуляк, блуждающих по лесу ради забавы и забредших куда не следует, пугал страшными шорохами да мелькающими то тут, то там тенями, путал тропки и водил по кругу до изнеможения, чтобы неповадно было возвращаться.       На глаза людям Леший никогда не показывался, всегда оставаясь незримым стражем лесного порядка. А уж о дружбе с ними и вовсе не задумывался. Где это видано, чтобы создание леса якшалось с человеком? О случаях таких он не слыхивал и был бы рад и дальше оставаться в неведении, на безопасном расстоянии, лишь безмолвным наблюдателем, контролирующим происходящее. Однако невольно стал не только свидетелем, но и главным участником истории, что могла бы облететь весь мир, если бы нашелся сказочник, взявшийся записать ее.       Однажды, в летние вечерние сумерки, когда лес мягко, но неумолимо покрывала тьма, он услышал плач – тихие всхлипывания глухо доносились откуда-то из-под земли. Он с некоторым недоумением и даже интересом пошел на непривычный звук. В эту часть леса редко забирались люди. До ближайшего поселения, по его меркам, было полдня пути быстрым шагом. Деревья росли часто, шел подъем в гору, то и дело на пути встречались кочки и ямы, из земли торчало много коряг и корней. Знающие люди такой лес обходили стороной.       На дне одной из ям, особенно глубокой и крутой по краям, сидела девушка. Леший осторожно заглянул внутрь и увидел рыжую макушку, уложенные на содрогающихсях плечах две длинные косы, переплетенные узорными лентами, и опрокинутую корзинку с рассыпанными вокруг грибами. Лицо было спрятано в ладонях. По неведомой ему причине осторожность подвела Лешего в этот раз. Или лес сделал выбор за него. Ветка под ногой исполина, обычно ступающего бесшумно, хрустнула, и пленница встрепенулась, резко подняв голову. В голубых глазах отразился ужас, когда она увидела нависшую над ней огромную тень, и девушка вжалась в землю за ее спиной, будто та могла защитить, спрятать от любопытного взора хранителя.       Таиться уже не имело смысла, хоть во тьме девушка и не могла рассмотреть стоявшую сверху громоздкую фигуру. Пугать не хотелось – бедняжка и так дрожала как осиновый лист на ветру. Оставить ее здесь Лешему не позволяло необъяснимое внутреннее чутье. Вреда от нее не было. Собирала грибы и сама не заметила, как забрела в чащобу, упала в яму и не смогла самостоятельно выбраться. Вот и вся ее вина. Так почему он должен равнодушно пройти мимо? Его забота – поддерживать порядок в лесу. А то, что он видел, на порядок не походило. После некоторых раздумий Леший спрыгнул в яму, словно был невесомым. Даже не спрыгнул, а плавно шагнул и очутился внутри, а яма оказалась ему всего-навсего по пояс, в то время как девушку, наверное, скрывала с головой. Он молча протянул ей широкую ладонь, покрытую мшистой корой. Но девушка еще сильнее сжалась от страха. Леший вздохнул, и ее обдало его прохладным дыханием.       – Дай мне руку, если не хочешь остаться здесь навсегда, – прохрипел он, с трудом вспоминая человеческую речь, совсем не уверенный в том, что девушка его поняла.       Но она поняла. Медленно, не отводя глаз, словно боясь упустить малейшее его движение, которое может стоить ей жизни, протянула тонкую белую ручку. И Леший потянул ее на себя. Она вскрикнула, оказавшись на ногах, и, повиснув, вцепилась в него. И замерла.       – Не бойся, – сказал Леший и, точно пушинку, одной рукой подхватив ее за талию, вмиг оказался наверху. Осторожно поставил на ноги и, увидев на лице, обращенном к нему, гримасу боли, спросил: – Идти сможешь?       Девушка не ответила, только смущенно потупила взгляд. И он подумал, что сам накликал себе неприятности, а потому ответственность за нее теперь лежит на нем. С подвернутой ногой в потемках она вряд ли доберется до дома, а отнести он ее не мог. К месту обитания людей Леший не приближался. Он, в отличие от них, границы соблюдал.       – Переночуешь в лесу, – наконец по-хозяйски решил Леший. – Утром я провожу тебя.       И, не дожидаясь ответа, закинул ее на плечо и понес – куда и сам толком не ведал. Дома, как у людей, у него не было. Весь лес был его домом. И лес к нему прислушивался. И отзывался на его мысли. Потому вскоре впереди возник добротный шалаш, сложенный из еловых веток. Около него Леший и остановился. Ноша его совсем затихла, всхлипывания прекратились, только слышно было, как часто бьется ее сердце. Он аккуратно опустил ее на колени, чтобы не задевать больную лодыжку, и легко подтолкнул внутрь, где было тепло и сухо и ждала забытая в яме корзина, полная грибов. Пол был устлан теми же ветками, покрытыми мягкой травой. Ветер не задувал снаружи, не находя щелей в плотно сложенных стенах. Место и впрямь годилось для ночевки.       – Отдыхай. Утром я вернусь, – сказал было Леший, слегка наклонившись ко входу – шалаш был ему не по размеру, – но тут его руки робко коснулась рука гостьи, и она, воспользовавшись его промедлением, цепко ухватилась за него. В глазах наряду со страхом читалась мольба. Она боялась снова оставаться одна. Боялась даже больше, чем встреченного ею, но спасшего от верной гибели лесного чудища.       Леший в очередной раз вздохнул. Он совсем не знал, как вести себя с людьми, если те были безобидны. Потому и пошел на поводу у своего замешательства. Решил, что ей будет спокойнее, если спаситель не будет выглядеть устрашающе. Повел плечами и уменьшился до размера человеческого мужчины, каких он не раз видел, даже перенял некоторые черты, чтобы стать похожим на них. Девушка отпрянула, но скорее от удивления, чем от страха. Ему и самому в новом теле было непривычно. Оно словно ограничивало его размах, сковывало движения. Он сам себе вдруг показался маленьким и неуклюжим, хотя ему доводилось превращаться в волка, и никаких неудобств он при этом не испытывал.       Леший осторожно, словно боясь потерять равновесие, залез в шалаш и сел напротив гостьи, с другой стороны. Взмахнул рукой, и все вокруг осветилось, замерцало зеленоватыми искрами, как будто в воздухе плавно покачивались светлячки. И тогда Леший заметил, что гостья разглядывает его, и от ее взгляда ему стало не по себе. Никогда он еще не оказывался вот так, лицом к лицу с человеком. Но и он получил возможность внимательнее рассмотреть девушку. Наверное, она была красива. Точно он не знал. Светлые, как небо в ясный погожий день, глаза обрамлены золотистыми пушистыми ресницами. Нос и щеки покрыты россыпью веснушек. В волосах играет золото. А значит, она отмечена самим солнцем. И это был добрый знак. Она вдруг покраснела и, смущенно улыбнувшись, отвела взгляд.       – Спи, – ровно произнес Леший, так как неловкое молчание затянулось, а вести беседы из вежливости он не привык.       Девушка еще раз взглянула на него, одними губами, беззвучно поблагодарила и, свернувшись клубком на сенной постели, мгновенно уснула. А он еще долго, до самого утра, сидел, не шелохнувшись, не смыкая глаз, и смотрел на спящую гостью. И отчего-то не мог насмотреться. И дивился. И думал, что же такое с ним намедни приключилось.       Наутро Леший закрепил кусок коры на ноге бедняжки, чтобы лишние движения не причиняли боль, дал длинную палку для опоры и, проводив до места, где лес становился реже, а люди – ближе, оставил ее одну. Она не обмолвилась ни словом за все время, что провела рядом с Лешим, и ему не казалось это странным. Странным казалось другое. Ее реакция на его прикосновения, когда он занимался ее ногой. Она вздрагивала, хотя он был аккуратен. Биение ее сердца. Частое, как и раньше, оно словно отбивало другой ритм. Страх уступил место иному чувству, какому – Леший истолковать не мог. Но она будто затаивала дыхание, хромая рядом с ним и изредка касаясь его плеча своим. А когда однажды оступилась и он подхватил ее, не дав упасть, чуть не задохнулась и шумно, порывисто вздохнула.       Леший шел назад, думая о своей неожиданной случайной гостье, и только к вечеру понял, что мысли эти не оставляют его в покое, что он даже не сменил претивший ему поначалу неудобный облик и до сих пор разгуливает по лесу почти человеком. Он вернулся к шалашу, оставшемуся с прошлой ночи, и не стал убирать его. Забрался внутрь, лег на сухую траву и прикрыл глаза. И открыл их только тогда, когда снова услыхал знакомый перестук сердца. Что она забыла в этом лесу?       Она звалась Златой, была нема от рождения и, как он понял позднее, в лесу оставила свое сердце.       Она вернулась через день, ведомая незнакомым ей чувством. И Леший удивился, как она умудрилась второй раз заблудиться в том же месте. А потом она пришла снова и снова. И он догадался, что она делает это намеренно. Но каждый раз почему-то подыгрывал. И каждый раз она сладко засыпала в уютном шалаше под пристальным взором лесного стража. Только теперь их вечера проходили не в безмолвии. И пусть говорил только Леший, ему не требовалось слов, чтобы понять ее. Она кивала в знак согласия или качала головой, отрицая, когда он о чем-нибудь спрашивал. В остальном за нее отвечали глаза, улыбка и сердце. Леший говорил про лес и его обитателей, говорил с любовью и заботой, а она внимала, с восхищением и интересом. Обращаясь к нему, Злата издавала звук, похожий на «Лесь». И из ее уст это звучало так нежно и приятно, что он решил: это вполне могло бы быть его именем. Именем, которого у него никогда не было.       Ему нравилось проводить с ней время. Нравилось, когда Злата была рядом и улыбалась ему. Он не знал почему. Просто с ней было хорошо, а без нее одиноко. Когда она не приходила, занятая домашними хлопотами, он тосковал, и тогда в лесу становилось особенно темно, мрачно и непривычно тихо. Все словно вымирало. Когда же Злата ступала в его владения, все, даже самые глухие уголки озарялись ярким светом, начинали щебетать птицы и лес наполнялся жизнью.       Теперь лес был для нее открыт, потому что его хозяин благоволил ей. И стоило Злате углубиться в него, все тропы вели ее к Лесю. А он всегда ждал ее в их шалаше, что стал родным им обоим, и с радостью встречал, со временем становясь менее угрюмым и более человечным в проявлении эмоций.       Однажды, после особенно долгой разлуки Злата кинулась к нему на шею. Лесь охотно ответил на объятья. Держать в руках ее хрупкое легкое тело было невероятно приятно. Она словно делилась с ним своим теплом, а его собственное тело отзывалось на него. И становилось совсем горячо – где-то внутри. А потом она обожгла его своими губами. Обожгла и сама испугалась. На щеках сразу заиграл румянец. Лесь прежде ничего не знал о поцелуях. Но ее губы оказались настолько сладкими, что ему подумалось: ничего вкуснее за все свое существование он не пробовал. И он жадно впивался в них, доводя Злату до исступления.       Там же, в лесном шалаше Злата призналась Лесю в том, что любит его, без слов, как могла только она. И он понял, и для него это было очередным откровением. Он прежде не знал ничего об этой стороне любви и человеческой души, но теперь мог дать определение и своим чувствам. Там же, в лесном шалаше они совершили таинство близости и отдавались друг другу неистово и трепетно, забывая обо всем на свете. Там же, в момент истинного счастья и безграничного доверия Лесь обронил в нее свое семя. Там же, спустя два месяца Злата, вся сияя, поделилась с ним радостной вестью. Она ждала дитя. Его дитя. Дитя леса.       Это радовало, удивляло и пугало одновременно. Радовало, потому что Лесь действительно по-настоящему полюбил Злату. Удивляло, потому что не понимал, как такое могло случиться. Ведь он не человек. Пугало, потому что не знал, чего ждать. А спросить совета было не у кого. Он не слыхивал, чтобы создания леса водили дружбу с людьми. А уж любовь и подавно. Он не знал никого, кто бы родился от связи Лешего и женщины. Но Злата полнела, становясь только краше, и, кажется, была счастлива в ожидании предстоящего материнства.       Она по-прежнему жила в своей веси, навещая Леся, но теперь чаще оставалась больше, чем на одну ночь и совсем не хотела уходить. Он не настаивал. И не спрашивал о родных и других людях, которые были частью ее человеческой жизни. Бывало, Злата приходила к нему потерянная и грустная, с опухшими от слез глазами, словно что-то сильно расстроило ее. Но стоило ей увидеть Леся, как она забывала все свои печали. И он не задавал вопросов, чтобы вновь не расстраивать ее.       Когда Злата явилась к нему в последний раз, Лесь понял: срок подошел. Она была запыхавшаяся, растрепанная, волосы вместо тугих аккуратных кос были связаны небрежным узлом. Она тяжело дышала, придерживая живот, но уверенно шла к нему. Лесь по привычке взял ее на руки и отнес в еловый шалаш. Принимать роды он не умел, но надеялся, Мать-Природа все сделает сама, тем более что этот ребенок принадлежал ей. Так оно и случилось.       Злата стонала, хрипела, часто дышала, покрывалась испариной, но держалась, а Лесь держал ее за руку. Время будто замедлилось, и его тягучее течение ощущалось особенно остро. Когда боль стала невыносимой, а от дрожи сотрясалось все тело возлюбленной, Лесь стал делать то, чего никогда в жизни не делал – молиться. Богам ли или Матери-Природе, но он молил, чтобы страдания утомленной роженицы прекратились, а дитя скорее увидело свет. Он обнял большой живот Златы и с нежностью поцеловал. А она вдруг перестала дрожать и затихла. Его молитвы услышаны, подумал он. Но в тот же миг почувствовал, как гладкая кожа под его губами деревенеет и становится шершавой. Он с ужасом отпрянул, глядя, как все тело любимой покрывается древесной корой. Но на лице ее при этом отразилось блаженное умиротворение, веки сомкнулись, чтобы больше никогда не явить миру прелестного взора бездонных голубых глаз, а затем прекрасный лик и вовсе обратился лишь причудливым рисунком на коре, который невнимательный путник и не заметит, проходя мимо. Руки и ноги корнями расползлись по земле, глубоко врываясь в нее и закрепляясь в том месте, где закончилась одна жизнь и началась новая. А ствол, мгновениями ранее бывший животом, упругим и подвижным, где до сих пор лежали ладони Лешего, вдруг треснул, и из трещины прорвался наружу небольшой зеленый росток. Слезы Лешего оросили его, и он потянулся выше и выше.