(Бес)сонное

В небе Парижа брюмер надкусил луну. Огрызок правительства вновь отошел ко сну. В сонной Республике дрожь — без надгробных плит. Зябко сегодня, и снова Бабет не спит. Звезды бледны, третью ночь у ребенка жар, и одеяло — линялый тюремный дар — ножкой отброшено. Эхом несчастный крик в камере мечется. Тихо лишь краткий миг, брезжит улыбка в усталых больных глазах. Шепчет Бабет, прогоняя холодный страх: «Спи, мой родной, не сдавайся, недуг уйдет». Снова кривится в плаче несчастный рот. Снова бессонно мама поет в ответ, и за решетку робко скользит рассвет. Сын задремал, и спешит на тюремный двор. Щедрой рукой отсыпал ей термидор: стирку пеленок и снов в ледяной воде, слезы по мужу крепко держать в узде, из лоскутов шарфа да на крюк не свить, сына подушкой навеки да не укрыть, колики, зубки, студеный тюремный быт. Солнце в тумане, и снова Бабет не спит. Жар отступает, ребенок хватает грудь. Высосет боль, и тогда б хоть на час уснуть. Видит не камни, а стружкой усыпан двор, между отцом и Максимом негромкий спор, муж помогает сына переодеть, и Антиной в их дом не приносит смерть, видит Бабет, как мама еще жива… Сон отступает, и дышит едва-едва. Нет, с ней разбитою вовсе не будет сыт милый Филипп, и снова Бабет не спит. Только порой приходят страшнее сны. В них много яблок, света и тишины, и для ребенка свежа и тепла постель, а возле уха сладко поет свирель: «Ты откажись, предай и не будь вдовой, замуж за нужного выйди — найдешь покой. Что ты вцепилась в имя — Филипп Леба, что, не довольно пища твоя груба, что ж за отца страдает твой бедный сын?» Шепчет Бабет, проснувшись: «А ну-ка сгинь». Сын улыбнется нежно, точь-в-точь отец, из негашеной извести стук сердец слышит она сквозь Республики нервный сон. Значит, опять проглотит невольный стон, значит, опять до крови стирать во льду, петь колыбельные в этом гнилом аду. Только зачем же? С рассветом придет ответ. Дремлет ребенок, и снова не спит Бабет.