Там высоко. Неслучившееся

— Данте, что происходит? Вергилий встревожен, сбит с толку, напуган. Ничего… Это ненадолго. Всё у него ещё будет хорошо. — Я ведь обещал, что вытащу тебя отсюда. Наконец нашёл способ, — остановившись на развилке, Данте вертит головой по сторонам. Куда же дальше… Он не помнит сам и не может определить. Правда, есть способ. Нефилим ловит ближайшего демона, некстати для себя оказавшегося рядом. Он не стал вдаваться в тонкости управления, это было не нужно. Достаточно просто заставить не обращать на беглецов внимание. Но сейчас ему нужно направление. Демон машет лапой с тесаком в сторону правого коридора, Данте кивает и почти бегом кидается по нему, таща брата за собой. Нельзя терять время. Останавливается посередине и, глухо выдохнув, закрывает глаза. Всё. Дальше ему нельзя. — Иди вперёд. Там разлом, надеюсь, ты знаешь, как воспользоваться им без Кэт. — Что ты задумал? — Вергилий, кажется, злится. Данте смакует эмоцию, запоминая. Навсегда. — Мне всё-таки придётся оставить тебя одного, брат. Я больше не могу вернуться в реальный мир. Демоны должны оставаться в Лимбо, — он всю жизнь утверждал, что не такой, как они. И вот надо же, какая ирония, сам, своей волей, уподобляется им. А таким тварям в мире людей не место. — К тому же, Мундус скоро поймёт, что что-то не так. Уходи, пока есть возможность. Уходи. И просто забудь о непутёвом брате. Ты ведь столько лет жил без него, сможешь и сейчас. — Данте! — его хватают за плечи, резко встряхивают. Вергилий недоволен. — В чём дело? Что… что ты с собой сделал? — голос брата дрожит. Нужно успокоить его. Данте открывает глаза, прекрасно зная, что в них отражаются тьма и пустота, и мягко улыбается. Поднимает руки, привлекая его к себе, зарывается пальцами в волосы. Чуть приподнимается на носки и невесомо касается губ. Ему хочется, чтобы последним воспоминанием о нём осталось хоть что-то хорошее. — Верг. Братик. Пожалуйста, ради меня… Выживи. И убирайся из города. Я знаю, ты сможешь. Замершее сердце щемит от невысказанной нежности. Но пусть лучше так. Лучше ему не знать всего. Не так больно будет потом. — Данте, зачем? — отчаянно почти стонет брат. — Ты не выживешь. — Да, скорее всего, — Данте безразлично пожимает плечами. Цену своим деяниям он знает. — Нахрена Мундусу конкурент. — Я не об этом, — дрожащие холодные пальцы брата мягко гладят его скулы. Нужно это прекратить, но он не двигается с места. — Не с твоим уровнем контроля жить с остановленным сердцем. Это скоро убьёт тебя. — Если ты будешь в порядке, мне всё равно. Верг, ты тратишь время. Мне подчиняется хорошо если десятая часть всех, кто есть в этом здании. Уходи, пока они не узнали про побег. — Хорошо, я уйду, — брат отступает на шаг. А потом решительно разворачивается и стремительным шагом удаляется по коридору. Горько улыбнувшись, Данте склоняет голову к плечу, слушая этот мир. Брат покидает его спустя две минуты, живая видеокамера неподалёку от башни фиксирует телепортацию. Хорошо. Теперь его не выследят. Можно надеяться, что последнюю просьбу братик всё-таки исполнит и не станет задерживаться в этом проклятом городе. За спиной объявляются двое его «провожатых». Данте отпрыгивает, не позволяя себя схватить, растягивает губы в ухмылке. Эта парочка ему не подчиняется, и пробовать их подчинить даже и не хочется. Они и так к нему благосклонны, так ведь? Внутри дрожит хрупкая серебряная струна связи близнецов. Дрожит… и рвётся. И вместе с тем Данте прекрасно осознаёт, что брат жив. Просто больше не желает иметь с ним ничего общего. — Ну вот и правильно, — нефилим недовольно смаргивает злые слёзы. Обидно, больно… Даже не попрощался как следует ведь. Просто оборвал всё. К чёрту. Так лучше. В общем-то, ему и незачем больше оставаться живым, но нужно выиграть для брата ещё сколько-нибудь времени. Не так-то быстро можно убраться из этого города, принадлежащее ему он держит крепко… Нужно время. Отзываясь на не оформившуюся даже мысль об оружии, отрастают длинные когти. Данте поднимает руку к лицу, разглядывая в темноте новое «украшение», и усилием воли заставляет когти втянуться обратно. Не то чтобы был смысл цепляться за человеческий облик, просто… с кем здесь сражаться? С теми, кому достаточно будет приказать, или с теми, кто терпеливо ждёт его? Глупость. Изнутри поднимается холодное, пьянящее, почти забытое ощущение свободы. Больше необязательно никому подчиняться, незачем. И отвечать только за себя. Его тащат обратно на верхние этажи. Он даже не сопротивляется, незачем. У него не осталось ничего, что нужно было бы беречь. Ему плевать на всё, что будет происходить дальше. Ему плевать, сколько осталось жить. И какой будет эта «жизнь» плевать тоже. Дядюшка смотрит с плохо скрываемой яростью. Данте хохочет и пошло облизывается. Получает хлёсткий удар по лицу, распарывающий щёку, но даже это не заставляет его заткнуться. Плевать на всё. Он сломан. Единственный, ради кого он заставлял себя пройти сквозь этот ад, отныне на свободе и, можно надеяться, больше не попадётся в лапы к маньяку. А на себя ему плевать очень давно. Чужая рука бесцеремонно лезет в грудь, проламывая рёбра, стискивает сердце и неслабым зарядом энергии от Адских врат заставляет умершую мышцу запуститься снова. А вместе со стуком сердца, снова погнавшим по организму застоявшуюся было кровь, возвращаются потерянные эмоции. Ему кажется, что сердце может остановиться снова, уже от ужаса. Ну и к чёрту. На губах привычно-молча расползается ядовитая усмешка и снова отрастают когти. Его не особенно старательно удерживают, и он пользуется этим ради последнего рывка и единственного удара, расцвечивающего рожу дядюшки пятью шикарными кровоточащими ранами. Мундус отшатывается, вскидывая руку к разукрашенному лицу, и глухо рычит. По тому, что демоны-провожатые оперативно испаряются, Данте понимает, что сейчас будет. Но сейчас, по крайней мере, он имеет полное право отбиваться, насколько хватит сил. Сил хватает ненадолго, но, по крайней мере, когда его всё-таки впечатывают мордой в золочёную раму Адских врат — спасибо хоть, не в саму воронку, с ублюдка бы сталось — щёгольский пиджак Мундуса надёжно превращён в кровавые лохмотья, которым дорога только в мусорку. — Маленькое отродье, — шипит повелитель демонов, медленно выворачивая ему кисти рук. — Ты возомнил, что тебе всё позволено? Что я буду терпеть все твои выходки только потому что я тебя трахаю? Неблагодарный щенок… Я мог бы в любой момент отдать вас обоих своим легионам — и тебя, и твоего братца, не думай, что он долго сможет от меня бегать — и не делал этого только в память о моём брате. Но на этот раз ты исчерпал лимиты моей лояльности. Я больше не намерен защищать тебя от всех, кто хочет тебя. Чужие страшные когти медленно раздирают спину. Похоже, он ошибся, и трахать прямо сейчас дядюшка его не будет. Воронка, с которой он почти соприкасается, причиняет мучительную боль каждой клетке организма, разум, и без того уже пошедший трещинами, плывёт. Ему кажется, что что-то здесь не так, но способность анализировать покинула его уже давно. Больно… Мундус отшвыривает его в сторону, и Данте уже готовится к встрече с одинаково твёрдыми стеной или полом, однако его довольно мягко подхватывают под руки и оттаскивают прочь. Всё те же двое демонов. Да и к чёрту. Нефилим закрывает глаза и разрешает себе отключиться. Из уютного забытья его бесцеремонно вырывают кулаком под рёбра. Данте лениво переводит себя в положение бодрствования, изучая взглядом окружение. В окружении наличествуют: что-то среднее между одинаково «родными» сырой камерой и пыточной, крепкие кандалы, охватывающие запястья, боль в так и не восстановившихся ранах, полтора десятка демонов различного ранга. Отсутствуют: хоть какая-нибудь одежда, кроме амулета, и дядюшкина, чтоб его черти драли, совесть. К сожалению, драть черти будут только одного конкретного нефилима. Впрочем… ему, вроде как, всё равно. Данте закрывает глаза и уходит внутрь себя, где его не трогают шарящие по телу когтистые лапы, оставляющие рваные раны, и прочие демонические прелести. Кажется, сдохнуть быстро ему не грозит ни при каком раскладе. Следующие несколько — дней? недель? — сливаются в один сплошной кошмар. Жестокие лапы, раскалённое железо, что-то, чего и знать не хотелось. Его насилуют, избивают, а то и жрут заживо, вырывая из тела целые куски плоти. Не дают спать, но хотя бы не пытаются привести в себя, когда он вырубается от перегрузки. А может, и пытаются, он не в курсе. Длины цепей вполне хватает для того, чтобы демоны могли загнуть его в любую удобную им позу, но её, увы, недостаточно, чтобы по-простому перервать себе глотку. Иногда ещё хватает сил огрызаться, щёлкая отросшими клыками, но большей частью ему плевать. Пусть делают с телом, что хотят, и не мешают разуму скатываться всё дальше к полному сумасшествию. Тело ещё пытается сопротивляться, отращивая чешуйчатую броню, которую срывают с кусками кожи; стягивая наиболее жуткие раны. А в какой-то момент полностью теряет чувствительность, позволяя, наконец, забыться после нескончаемой боли. Он даже не замечает, когда его оставляют в покое. Может быть, сломанная игрушка не интересна. Может быть, оставить его сдохнуть в одиночестве им кажется, что это страшнее. Ему плевать. На них, на себя. На всё. Ему даже не интересно, что там, за чертой невозврата. Что-то же, наверное, есть… Плевать. Когда в камере звучат осторожные шаги, Данте обнаруживает себя лежащим на полу и методично срывающим по одной чешуйке с предплечья. Триггер некоторое время назад закоротило, и на руках — почему-то только на руках, причудливыми браслетами осталась алая мелкая чешуя, как у ящерицы. Не то чтобы его теперь волновала собственная физиология… — Данте, — знакомый голос. Нефилим заставляет себя открыть глаза и растягивает губы в безумной ухмылке. — Братик. Пришёл добить или тоже поучаствовать? Данте даже не беспокоится. Его не может здесь быть. Настоящий Вергилий где-то далеко отсюда, в полной безопасности. А это просто причуда оставшихся от его разума осколков. Или дядюшка снова что-то придумал. Хотя он сейчас наверняка не выглядит во вкусе кого бы то ни было. Слишком грязный. Во всех смыслах. Наваждение осторожно касается его рук, размыкая кандалы. Данте не двигается с места. Если им что-то надо, пусть сами заморачиваются транспортировкой. Он, собственно, вообще не уверен, что способен ещё двигаться без посторонней помощи. И проверять нет никакого желания. У него вообще нет никаких желаний. Даже умереть, наконец, не хочется. Ему всё равно. — Сможешь встать? — мягко интересуется наваждение. Данте снова закрывает глаза, запрещая себе реагировать. Какая-нибудь иллюзия, не иначе. Не стоит ей верить. — Данте, — наваждение просовывает руки ему под спину, пытаясь приподнять. Нефилим не сопротивляется, хотя даже не пытается как-то поспособствовать. Пусть делают, что хотят. Ему всё равно.