На руинах

      Пламя Тумана послушно обвило их обоих. Нахмурившись, Кёя обернулся и посмотрел с осуждением, но не вмешался. Доплетя иллюзию, Мукуро стянул перчатку и сжал его замёрзшую ладонь своей. Посторонние этот жест уже не увидели.       — Ты говорил, что на улице плюс пятнадцать, — мрачно напомнил Кёя вместо благодарности.       Если бы он ещё дольше спорил насчёт перелёта, Мукуро бы очень убедительно рассказал ему про обещанные синоптиками и двадцать, и даже тридцать градусов тепла в ближайшие дни — к счастью, Кёя согласился чуть раньше. Декабрь действительно выдался мягким, и ещё позавчера погода радовала; Мукуро подозревал, что рано или поздно небо должно было затянуться тучами, но он не ожидал, что за два дня похолодает настолько. Ещё немного, и моросящий дождь обратился бы в снег.       — Ты всю Италию заморозил своим ледяным взглядом. У кого угодно спроси, ещё вчера было тепло.       Мукуро посмотрел по сторонам, и Кёя сильнее сжал его руку. Отыскав взглядом нужную вывеску, Мукуро зашагал к ней по влажному асфальту; Кёя упирался лишь первые секунды.       Открыв перед ним дверь, Мукуро зашёл следом, и его сразу обдало горячим воздухом, пахнувшим выпечкой. В маленькой кофейне собралась непривычно длинная для таких мест очередь из пяти человек: или заведение чем-то отличалось от сотен похожих, или людей сюда согнало ненастье. Размышляя, а не стоило ли ему ради Кёи поискать менее популярное кафе, Мукуро заметил, что один из четырёх столиков как раз освободился, и это убедило его остаться. Усадив Кёю, Мукуро быстро вытащил из кармана свой телефон, нажал пару кнопок и убрал его обратно. Одновременно он сотворил новую иллюзию, отрезавшую столик от внешнего мира.       — Проверь пока почту. Ту, которая личная.       Мукуро хотел было уже отойти, но Кёя крепко сжал его предплечье.       — Сначала я хочу убедиться, что ты не прислал мне стихи, — отвлёкшись от телефона, он бросил выразительный грозный взгляд и добавил: — Не прислал их опять.       — Я мотивировал тебя учить итальянский. Ты знаешь, каких трудов стоило их написать?       — Меня устраивает мой итальянский. Общий смысл твоих стихов я понял, подробности знать не хочу.       Он напрасно злился, ведь в тех строках даже не было сопливой романтики: только чистая животная страсть.       Или пошлость, которую обычно выпячивали только глупые двенадцатилетние дети, как выразился в тот раз Кёя.       — Забавно, — отметил Мукуро. — Я могу обсуждать твоё убийство рядом с тобой, а ты этого даже не заметишь.       — Я могу просто избивать тебя каждый раз, когда ты разговариваешь рядом со мной не на японском. Превентивно, — наконец Кёя открыл письмо и погрузился в чтение. Вникал в текст и разглядывал картинки он недолго. — Это шутка?       — Нет. По крайней мере я так не думаю. Тебя смущают даты? Так Адским коробочкам тоже не одно столетие, как и всем чертежам. Проблема была в технологиях, но, может, кто-то модифицировал методы и сделал их менее требовательными к техническому прогрессу?       — Все очевидцы мертвы, так?       Недоверчивый упрямец.       — Целы, здоровы и готовы идти на контакт, но пока не опрошены. Увы, живут не в Италии. Даже не думай от меня к ним сбежать.       — Сделаю это, когда ты окончательно мне надоешь.       — Понял, буду осторожен. Сейчас, например, дам тебе отдохнуть от своего общества. Купить тебе что-то из выпечки?       — Нет.       Мукуро направился к очереди и, отстояв её, вернулся с двумя большими бумажными стаканами в руках, поставил их на стол. В одном из них плескался травяной отвар, который условно считался чаем, в другом — напиток, отдалённо напоминавший кофе: с карамельным сиропом, молотыми орехами и сливками. От него пахло, как от торта; вся горечь зёрен утопала в божественной сладости. Мукуро купил бы такую же амброзию и Кёе, но проще было разделить единожды смешанные кофе и молоко, чем заставить его выпить какой-нибудь приторный напиток — то есть почти любой, не являвшийся зелёным чаем или водой.       Кёина куртка — сантиметра в два толщиной, плотная, — висела на спинке стула; перед тем, как сесть, Мукуро последовал его примеру и снял пальто. От холода во взгляде Кёи всё равно не спасала никакая одежда.       — Ты разговаривал с продавцом слишком долго.       — А ты уже соскучился?       — Ты позвал меня в Италию, чтобы любезничать с посторонними?       — Это называется вежливостью.       Без видимого удовольствия Кёя отпил чай и посмотрел на улицу, Мукуро последовал его примеру. Морось утихла, но светлее не стало. Ближайшее к их столику окно окаймляли искусственные еловые лапы с закреплёнными на них шишками и бантами; торчавшие из них жёлтые светодиоды горели куда ярче закрытого тучами солнца. Жаль только, что местами ветви приклеили неаккуратно.       Смотря философски, в несовершенствах можно было уловить особый шарм и уют.       — Зачем мы куда-то идём? — спросил Кёя, грея о стакан руки. — Игрушки сейчас продаются везде.       — Мы гуляем, — терпеливо объяснил Мукуро и, чтобы придать словам вес, продолжил: — Ещё я веду тебя в магазин с отличным ассортиментом. Мы выберем лучшие украшения.       — Украшения, — Кёя хмыкнул. — Мне казалось, у тебя есть вкус.       Мукуро вопросительно наклонил голову, не понимая, что смутило Кёю, а затем проглотил кофе и наконец ответил:       — Да, есть, поэтому я и не могу купить первую попавшуюся на глаза гирлянду.       — Они все выглядят отвратительно.       Ворчание было таким привычным, что на Кёю даже не выходило злиться. Вместо этого Мукуро с неприкрытым осуждением спросил:       — Скажи, у тебя есть праздничное настроение? Хотя бы немного?       — Нет.       В оконном стекле отразилась сиятельная улыбка.       — Именно это я и хочу исправить.       Кёя вновь отпил чай, и за миг до этого, Мукуро готов был поклясться, выражение на его лице немного смягчилось. Пускай и едва заметный, успех окрылял.       Даже светодиоды засияли будто бы ярче — а потом вдруг потухли. И замигали. Всего лишь изменился режим.       — Не праздновать Рождество мы могли бы и в Японии, — продолжил мысль Мукуро. — Не зря же ты сюда прилетел.       — В Японии празднуют Рождество.       — Парочками.       — Будто ты втягиваешь меня не в это.       Так вот почему он на самом деле весь день сердился: просто счёл прогулку свиданием — приторным и бессмысленным. Мукуро с самого начала хотел этого избежать, поэтому особо к нему и не лез с физическими контактами, — увы, идея провалилась.       — Никакой романтики, что ты. — Для убедительности Мукуро помотал головой. — Я бы и с друзьями так же гулял; разве что за руку я вожу только тебя, и чай никто из них не любит сильнее, чем кофе. К счастью, то, что мы спим, не обязывает нас по-особому друг к другу относиться. Мы знакомые с привилегиями.       — Поэтому ты упрашивал меня прилететь?       Умолял, что уж. Вот так Кёя, наверно, и убедил себя, что все вокруг считали его сильнейшим Хранителем Вонголы, грозой Намимори и чёрт знает кем ещё — оригинально трактуя чужие слова.       — Я не упрашивал, — поправил Мукуро. — Я предложил, а ты согласился. Потом мы спорили, кто к кому полетит, и я победил.       — Я просто вспомнил, что у меня есть здесь дела.       — Понял, — со всей серьёзностью согласился Мукуро и потянулся за кофе, чтобы скрыть веселье за очередным глотком. Кёя встал, надел куртку — не застегнул — и схватил его запястье так крепко и неожиданно, что Мукуро вздрогнул.       — Пойдём. Допьёшь на улице.       Наигранно вздохнув, Мукуро изменил иллюзию, свободной рукой подхватил пальто и, кое-как перекинув его через локоть, взял свой кофе. Кёя — и как он только покончил с чаем так быстро? — отпустил его руку и отошёл, чтобы выкинуть пустой стакан в контейнер. Мукуро немного задрал рукав рубашки, посмотрел на запястье и убедился, что на нём остался красноватый неровный след от сжимавших его пальцев.       — Подержи, пожалуйста, — попросил он уже снаружи, протянув Кёе кофе.       — Нет.       — Ну Кёя. Это ведь очень недисциплинированно — ходить в такую погоду в одной рубашке.       — Я устанавливаю правила.       — Кёя.       Наконец он сдался — с видимым раздражением выхватил стакан и даже остановился. Вслух поблагодарив, Мукуро быстро расправил пальто, забрался в рукава и начал застёгивать пуговицы — его одежда была легче Кёиной, так что ходить вот так, нараспашку, он не мог. Как бы Мукуро ни спешил, возня с застёжками всё равно его задержала, и, пока он был занят, Кёя попробовал его кофе на вкус.       — Гадость.       — Тебя никто и не заставляет его пить, — Мукуро потянулся к нему, чтобы забрать стакан обратно, но Кёя ловко отвёл руку, заставив нахмуриться. — Перестань. Я уже понял, что ты мною недоволен, хватит.       Ещё одна попытка вернуть кофе тоже не увенчалась успехом: Кёя опять перехватил запястье, сжал его и с силой опустил за него руку, не дав приблизить её к стакану.       — Я конфискую это.       — Зачем?       — Чтобы выкинуть. Отбери, если хочешь.       Мукуро несколько раз сжал и разжал кисть, будто разминая её после долгого письма. Это слегка успокаивало.       Люди болтали по телефонам, кутались в шарфы, смотрели по сторонам, недовольно кривились, улыбались, торопились, шумели, неторопливо прогуливались — их было много вокруг, и все они были разными. Их объединяло то, что никто из них не мог заглянуть под иллюзию высокого уровня. Даже если некоторые проходившие мимо незнакомцы знали японский, вместо маленькой перепалки они видели двух мужчин, негромко и без рукоприкладства обсуждавших что-то на незнакомом и неопознаваемом языке. В отличие от диалога, полноценная драка не могла не привлечь много внимания — они бы кого-нибудь точно задели, а сделать незаметным такое воздействие, концентрируясь на самом бое, было невозможно даже для Мукуро. Он, конечно, обещал Кёе «незабываемое Рождество», но оно вовсе не включало в себя битвы, к тому же двадцать третьего числа праздник ещё даже не начался.       В глазах Кёи блестел азарт — нехороший, знакомый. Он кричал о том, что даже самые разумные аргументы уже не имели шансов сработать. Кёя порой вёл себя хуже ребёнка: дети хотя бы иногда утихали, если им обещали исполнить каприз чуть попозже, а Кёя, единожды захотев драться, полностью успокаивался только тогда, когда у него не оставалось сил даже на мысли.       Был ещё один способ, как ненадолго отучить его думать — плохой, ненадёжный. Сегодня Мукуро планировал его избегать, но, в принципе, за день он уже трижды не удержался: он поцеловал Кёю и в аэропорте, и когда они заносили чемоданы в новый отель — Мукуро жил в другом, но он не собирался раскрывать одно из своих излюбленных мест Кёе, тем более им всё равно нужен был теперь двухместный номер, — и когда они оттуда вышли. Мукуро лез к нему слишком часто, чтобы в его безразличие можно было поверить, но он хотя бы не потратил что-то около полусуток на дорогу. Чуть меньше десяти тысяч километров по воздуху, возня с документами, скучный бюрократизм — и всё ради встречи. Он всё ещё не проигрывал в этой войне.       Мукуро подтолкнул Кёю к стене, и тот как мог отвёл занятую стаканом руку, но это не имело значения: всё равно он неправильно истолковал намерения. Положив ладонь куда-то на его ключицу, Мукуро надёжно припечатал его к стене, прижался губами к губам и понял, что такой исход устраивал не только его самого. Свободной рукой Кёя крепко прижал его к себе за талию.       От поцелуя безликая толпа слилась во что-то совсем ненужное и серое: здесь — в этом городе, на этой планете, в этой вселенной — значение имел лишь один человек, и он, зажатый у стены, покорно раскрывал влажные губы, а всё остальное служило лишь причиной держать иллюзию — огораживаться ею от ненужного мира.       Кёя был и вкуснее, и жарче, чем кофе.       Мукуро всё же забрал у него стакан, когда неожиданно отстранился: в основном для того, чтобы Кёя заметил, насколько ослабла его хватка. Он тоже быстро забыл про всё лишнее. Мукуро сохранил в голове на одну мысль больше, поэтому опять победил.       Кёя молча поправил куртку и, словно он прогуливался в одиночестве, быстрым шагом пошёл в ту же сторону, что и до похода в кофейню. Мукуро пришлось едва ли не перейти на бег, чтобы нагнать его. Голова слабо кружилась, губы приятно ныли, а внутри всё потеплело, но Кёя по-прежнему не считался особенным — с кем-то из друзей Мукуро бы проводил время не хуже, просто немного иначе.       По дороге до магазина они так и не разговорились. Кёя старательно изображал безразличие ко всему, Мукуро делал вид, будто ему верил, а мимо проносились дома, вывески, люди. Едва ли короткое «нам не туда» считалось полноценным общением, а после него Кёя наконец-то вспомнил, что дорогу из них двоих знал не он, и дальше уже не вёл, а следовал, так что в новых замечаниях нужда не возникла. Мукуро надеялся на хоть какую-нибудь его реакцию возле рождественского магазина; удивляться или восхищаться было нечем — таких подарочно-праздничных магазинов по городу стояло немало, и каждый первый из них преображался перед крупными торжествами, — но мог же Кёя пафосно бросить что-нибудь про то, как сильно его удивляло количество дураков, любивших уродовать свои дома по дурацким поводам. Вместо этого он продолжил упрямиться и молчать.       Внутри магазина играла одна из типичных рождественских песен — её знали все, но название и исполнителя вспомнили бы единицы. Мукуро покачал головой ей в такт; Кёя же её как будто не слышал. Повсюду стояла, висела, лежала праздничная атрибутика: не только игрушки, статуэтки, искусственные ёлки и свечи, но и всякие забавные мелочи вроде обручей для волос с оленьими рожками.       — Выбирай быстрее.       Вообще-то Мукуро ещё даже не начал — сегодня он впервые оказался в этом магазине, поэтому пока он лишь глядел по сторонам, решая, с чего он хотел начать свои поиски. Изначально он хотел всего-то гирлянду и пряничный домик — самого квеста по их добыче вполне хватило бы, чтобы создать какую-никакую, но праздничную атмосферу, — но теперь, когда вокруг лежало столько всего интересного, а Кёя так отчаянно сопротивлялся попыткам втянуть себя в приготовления, всё не могло закончиться просто.       Шантаж или угрозы только бросили бы Кёе вызов, из-за которого он точно начал бы изображать самого мрачного человека на весь город, поэтому Мукуро вкрадчиво предложил:       — Найди здесь что-нибудь, что тебе по-настоящему понравится, и я обеспечу тебя сильным противником. — Мукуро ухмыльнулся — он знал главную слабость Кёи — и уточнил: — Иллюзионистом, естественно.       — Что-то, что мне понравится? — переспросил Кёя. — Не боишься, что я тебя обману?       — Как там звучал твой пассаж про уловки для слабых травоядных? — в этом смысле с Кёей однозначно было приятно иметь дело: в большинстве случаев он предпочитал честность. — Нет, не боюсь. Я тебе доверяю.       Мукуро не опасался обмана, потому что разбирался в людях получше многих, а не из доверия, но это прозвучало бы хуже.       — Хорошо. — Кёя слабо кивнул.       Даже не оглядевшись, он уверенно подошёл к одной из полок — с фигурками ангелов и сцен из библейских сюжетов. Мукуро взял пластиковую корзину для покупок и направился к нему: проще было держаться рядом, чем ради каждого вопроса тащиться в другой конец зала.       Его привлёк соседний стеллаж — с гирляндами. Те, впрочем, напоминали камни на обочине дороги — они немного отличались друг от друга, но всё равно были одинаково скучными; даром, что не серыми. Вереница светящихся звёздочек, разноцветные сосульки, крупные шарики — Мукуро не увидел среди них ничего достойного, и уже тогда, когда он смирился и решил, что пора бы нацелиться на простенькое, но симпатичное украшение…       Он, конечно, всё ещё мог себя контролировать — вот только не ради этого они выбрались из отеля.       — Кёя, смотри! — почти с детским восторгом воскликнул Мукуро, подняв на уровень груди цепочку из сцепленных между собою наручников — пластиковых, но покрытых металлическими красками разных оттенков: красноватого, желтоватого, зеленоватого, дальше по радуге — и по кругу. В них вкраплялись разноцветные диоды.       — Я… — грозно начав, Кёя оборвался, когда Мукуро накинул один из браслетов на указательный палец, и строго нахмурился. Нахмурился — и отвернулся. — Делай, что хочешь.       Будто обидевшись или окончательно разочаровавшись — ни один из вариантов не мог оказаться правдой, — Кёя отошёл в сторону. Навязываться Мукуро не собирался, поэтому он вновь сосредоточился на украшениях и прочей атрибутике.       Мукуро не интересовался тем, разрешал ли их отель зажигать в номерах свечи, и понимал, что Кёя мог увидеть в них ненужную романтику, но рассчитывал как-нибудь отболтаться.       От свечей в форме снежков и более сложной ерунды, которую Кёя бы точно не одобрил, он отказался сразу, вместо этого выбрал обычные белые цилиндры. Больше всего ему понравились те, которые пахли цитрусами, и те, которые цветами; заботясь о Кёе, Мукуро набрал полную корзину первых — слишком по-разному они проводили грань между приятно сладким и приторным.       Возле резных подсвечников — Мукуро взял те, что имели форму старомодных фонарей, — рядами стояли снежные шары. Помимо обычных — с домиками, ёлками и часовнями, — сбоку торчали неуместные шары с сакурами, «снег» в которые насыпали розовый и крупный — он действительно напоминал лепестки.       Не то чтобы эта тема стала табу — тот день кончился для них обоих неудачно, но не до вечной травмы. Просто Кёя иногда бывал мнительным, и неуважение в такие моменты чудилось ему всюду.       — Зачем?       Лаконичен — как и всегда. Невовремя подошёл — тоже привычно. Мукуро встал немного боком, закрыв собою дальнюю часть ряда.       — За тем же, зачем мы с тобой спим вместе. Мне нравится всё красивое, и всё, что мне нравится, я хочу себе. Например, вот этого оленя, — сказав это, Мукуро взял в руку один из шаров. — Посмотри, какие у него красивые глаза. Почти как у тебя.       Неприличный жест Кёя показал ему за всё время общения впервые, но Мукуро достаточно много общался с японцами, чтобы верно понять эмоциональный посыл.       После шара он прихватил ещё и настольную искусственную ёлку — больше для того, чтобы появился повод купить увиденные незадолго до этого игрушки. Разобравшись с ними, он отправился к сладостям. Леденцы не привлекли его внимания, и он сразу начал изучать пряничные домики. С ними ему не везло.       — Как тебе? — послышалось со спины. Мукуро оторвался от чтения очередного состава, обернулся — и замер.       На вытянутых руках Кёя держал жуткий свитер — один из тех, что не стыдно было преподнести врагу. На его чёрной ткани плясали яркие орнаменты из снеговиков, ёлок, разноцветных коробок с подарками, снежинок — почему-то красных — и просто абстрактных узоров. Будто всего этого не хватало для звания по-настоящему праздничной одежды, заботливый, но безумный дизайнер украсил левое плечо свитера чем-то вроде заплатки со смеющимся Баббо Натале; кажется, его длинную бороду сделали из искусственного меха, и на месте несчастного деда Мукуро не то что не веселился — он бы даже не улыбался.       А ведь Кёя ещё что-то там говорил про дурной вкус. Даже гирлянда на голое тело в большей степени считалась приличной одеждой, чем это безобразное нечто, вызывавшее лишь отторжение.       — Возьми на размер поменьше, — только и сумел выдавить Мукуро. Его эстетические чувства оказались задеты, но раз Кёе что-то понравилось, он не мог показать возмущение.       — Это не для меня.       Мукуро незаметно скосился на стойки с одеждой, чтобы убедиться: Кёя постарался на славу, ничего хуже на них не висело.       — Ты сильно расстроишься, если даже в этом я буду выглядеть лучше, чем ты в своей обычной одежде?       — Нет.       — Тогда бери, — без лишних эмоций разрешил Мукуро. Он предпочитал элегантную одежду, поэтому свитер раздражал его одним только существованием, но теперь он видел ещё меньше смысла показывать своё неодобрение: Кёя ведь его и добивался.       — Пойдём на кассу.       Мукуро подчёркнуто тяжело вздохнул, но спорить не стал — всё основное он уже выбрал. Уже на улице, с двумя пакетами в руках, он спросил:       — Угадаешь, куда мы пойдём теперь?       — Не в отель?       — Верно. Мы пойдём искать кондитерскую, в которой купим пряничный домик.       Кёя мотнул головой в сторону магазина.       — Они были и там.       — Были, но мне они не понравились. Я хочу шоколадный, с миндалём и красивый.       Поймав пристальный взгляд, Мукуро приготовился к очередному изматывающему спору. Зря он сразу не предложил Кёе пойти в отель одному и подождать там: теперь Кёя, похоже, планировал сам принять это решение и унизительно сообщить его в ультимативной форме.       — Тогда сначала зайдём куда-нибудь пообедать. И отдай мне пакеты.       — Они лёгкие, — ответил Мукуро на автомате. Он так растерялся, что не принял помощь сразу, пока Кёя не передумал. Покупки весили не так много, но руки удобнее было освободить.       — Отдай мне пакеты.       Мукуро охотно исполнил просьбу, и Кёя, чьё упрямство на этот раз оказалось полезным, хотел было уже пойти дальше.       — Подожди, — попросил Мукуро и залез в ближний пакет, чтобы вытащить из него картонную коробку. Быстро раскрыв её и попутно разорвав часть картона, он достал снежный шар и, взглядом не найдя поблизости урну, сунул пустую упаковку туда же, откуда её достал. Счастливо улыбнувшись, он ухватил шар за основание и встряхнул рукой, заставив снег кружиться быстрее.       — Тебе не пять лет.       «Да. В пять лет я бы так не играл, даже если бы мне кто-то позволил».       — Когда ты подолгу смотришь на небо, ты тоже ведёшь себя, как пятилетка?       — Это другое.       — Любоваться тем, что нравится, можно только тебе. Понял.       Кёя, не выпустив пакета, дёрнул Мукуро за рукав — очень вовремя, потому что иначе бы он, увлёкшись разговором, врезался бы в фонарный столб.       — Я при этом не забываю о том, что происходит вокруг.       Интересно, как бы он оправдался, если бы не маленький инцидент?       Шар не завораживал, но смотреть на него было приятнее, чем на серость вокруг. Настоящий снег не падал; искусственные белые хлопья хотя бы частично его заменяли. Всё так же поворачивая шар и наблюдая за ним, теперь Мукуро поглядывал и по сторонам, не желая вновь что-нибудь — или кого-нибудь — упустить.       А потом он заметил, что Кёя косился на его руку, и улыбнулся шире.       — На тебя все смотрят, как на идиота, — тут же огрызнулся Кёя, поймав, по всей видимости, на себе взгляд.       Если бы на них не висела иллюзия, его слова прозвучали бы даже правдоподобно, но Мукуро и так решил подыграть:       — Это ужасно. Мне срочно нужно сделать скучное лицо, чтобы незнакомые люди не подумали обо мне плохо.       — Можешь просто идти от меня подальше.       Мукуро закатил глаза и вновь потянулся к пакету. Положив шар обратно, он освободил руку и накрыл ладонь Кёи своей.       — Я знаю, куда мы зайдём. Покажу тебе свой любимый ресторан.       — Он слишком далеко отсюда, и я его уже видел.       — Новый любимый ресторан. Почему ты так не любишь разнообразие?       — Ты называешь любимым каждый новый ресторан, который тебе нравится. Это непостоянство и экзальтированность, а не любовь к разнообразию.       — Возможно, зато ради разнообразия ты мог бы ко мне не придираться.       — Попробуй меня не провоцировать.       Легче было с завязанными глазами пройти по тончайшей натянутой леске, способной ещё и порваться от тяжести. Мукуро покачал головой.       — Невозможно.       Ресторан привлекал Мукуро не только высоким качеством пищи, но и простым светлым дизайном, не отвлекавшим от мыслей и не утомлявшим глаза. Он подвёл Кёю к столику, который не окружали стулья: их заменяли два белых коротких дивана. Обсуждая с официантом блюда, Мукуро чувствовал на себе пристальный взгляд — Кёя будто решал, стоило ли ему воплотить сегодняшнюю угрозу в жизнь и действительно напасть за непонятную для него речь.       Когда он открыл рот, Мукуро морально приготовился к тому, что в дальнейшем путь в это заведение будет открыт ему разве что под иллюзиями. Чего он не ожидал услышать, так это довольно чистую — для иностранца — итальянскую речь:       — У нас не так много времени. Я сам скажу, что нам нужно.       Вместо того, чтобы прочесть названия блюд вслух, он пальцем указал на те строки в меню, которые его заинтересовали, — быстро, почти не оставляя надежд среагировать. После этого он смерил официанта своим фирменным тяжёлым взглядом. Тот слегка опешил от такого напора, но кивнул и натянуто улыбнулся перед тем, как отойти от стола. Мукуро восстановил иллюзию и, небрежно закинув руки на верхнюю часть спинки дивана, посмотрел на высокий потолок. Они никуда не торопились, а Кёя не так давно отказался от еды, значит проголодался не так уж и сильно. Спешка была ни к чему, и похожую недавнюю сцену — такую же беспричинную — Мукуро помнил отлично. Расслабленно скрестив лодыжки и потянувшись, он перевёл взгляд на Кёю.       — Когда я в последний раз пересёкся с твоим дружком, он меня почти не взбесил. Как считаешь, это я старею и становлюсь спокойнее или всё-таки он?       — Ты о ком?       — У тебя так много друзей, что непросто понять, о ком идёт речь. О Сасагаве, конечно, о ком же ещё.       — Тогда это ты постарел. Он, — Кёя скривился, — не меняется.       — Надо же, а мне так не показалось. Взрослеет, умнеет, становится всё приятнее в общении. — Мукуро подался вперёд и сцепил руки в замок. От его былой небрежности не осталось и следа. — Что дальше, Кёя? Убьёшь его, потому что я хорошо о нём отозвался?       Кёя помрачнел и прожёг Мукуро ледяным взглядом. Как поднявший иглы ёж — приготовился защищаться.       — Я не ревную к детям.       — Мне нужно похвалить кого-то, кто ведёт себя более взросло? Его сестра подойдёт?       — Я не люблю, когда ты флиртуешь с другими. Тебя это удивляет?       Лучшей защитой в его представлении всегда было только одно.       — Меня удивляет лишь то, насколько широко ты трактуешь понятие флирта.       — Ты разговаривал не по делу.       Ну да, кто вообще разговаривал с официантами о меню. Но итальянский Кёя знал на достаточном уровне, как же иначе.       — Пусть так, но ты ведь не думаешь, что я хочу переспать с каждым, с кем разговариваю не по делу? — Кёя с недовольным видом молчал. — Кё, дай руку. — Он выполнил просьбу, но с явной неохотой и будто бы настороженно. Мукуро положил свою ладонь поверх его, чтобы затем, неторопливо поглаживая, заговорить: — Я последний человек, которого стоит ревновать. Больше всего я ненавижу, когда меня ограничивают, и если бы наши отношения мешали моим желаниям, мы бы уже расстались.       Кёя бросил на него очень выразительный взгляд.       Интересно у него в голове преломлялись слова.       — Понял, — беззлобно ответил Мукуро. — Точно так же мне не помешал бы запрет заводить кошек из-за Хибёрда, мне это просто не нужно. Если не веришь мне, спроси у Савады, чем я занимался всё это время. Тот самый случай, когда работа не сочетается с личной жизнью.       — Я верю.       Кёя как будто запоздало смутился тех чувств, что показал. Мукуро сжал его ладонь — он был рядом, не злился и всё понимал. Разлука стала глотком свежего воздуха не только для него, но и для их отношений. Полезно было иногда друг по другу соскучиться.       — А ты чем занимался?       — Тем же.       — Сможешь ответить более развёрнуто?       — Эти три недели я занимался примерно тем же, чем занимался ты, — через миг после ответа Кёя сдержанно улыбнулся. Кажется, он шутил, а не издевался. — Разбирался с лишними в Намимори людьми, потом заболел, поэтому в основном спал и читал. Когда выздоровел, завершил начатое. Ничего интересного.       — Даже без боёв ради боёв?       — С ними. Но ничего интересного.       — Скучал по мне? — спросил Мукуро, тщательно отмерив веселье в голосе. Не издёвка, но и не серьёзный вопрос — так, глупость, к которой не стоило относиться иначе.       В другой манере он бы не решился это сказать.       — Да. Без тебя не с кем драться.       — Без тебя не с кем разговаривать. Все слишком другие.       — Звонил бы.       Кёя посмотрел в сторону. Всё отчётливее Мукуро видел обиду — даже не слишком глубоко спрятанную. Подобные чувства редко овладевали Кёей, и, пожалуй, вину за свои проступки он уже искупил. Для него эти недели прошли хуже, а значит при необходимости Мукуро уже мог ему угрожать: не хочешь действовать по-моему — тогда я буду действовать один. Нечестно, но Кёя сдастся.       Их ждала правильная, гармоничная жизнь.       — Не было времени, — с притворной виной напомнил Мукуро. — К тому же, я люблю разговаривать, когда мы рядом. Чтобы видеть твоё лицо, чтобы брать тебя за руку. Чтобы ты мог меня ударить, если я заболтаюсь, — насчёт последнего он говорил несерьёзно.       Кёя коротко усмехнулся.       — Поэтому ты уехал в Италию?       — Не только.       Делиться подробностями не хотелось, закрыть тему было нужно.       Мукуро протянул руку вперёд так, чтобы его ладонь оказалась возле Кёиной щеки. Они не пользовались этой договорённостью месяца два — примерно тогда Кёя в последний раз лежал с кляпом во рту и со скованными руками. Может, только Мукуро о ней и помнил.       С едва заметной улыбкой Кёя прижался к ладони щекой.       Всё хорошо.

***

      Мукуро проснулся от лёгкой зубной боли, и на миг особенно остро прочувствовал всю несправедливость этого мира. Он никогда не любил посещать дантистов, но невозможность получить необходимую медицинскую помощь обрадовала его ещё меньше, чем перспектива визита к врачу.       Через миг, до конца сбросив сон, Мукуро сфокусировался на Кёе, понял, в чём было дело, и почувствовал облегчение.       — Я проснулся, хватит, — с некоторым трудом сказал он.       Кёя сильнее оттянул его щёку зубами. Запустив ладонь в его волосы, Мукуро потёр кожу под ними, словно лаская большого кота. Разжав челюсти и напоследок лизнув щёку, Кёя отстранился.       — Хорошее настроение? — поинтересовался Мукуро беззлобно. Воздух холодил мокрую от слюны кожу, но это не раздражало.       — Хотел тебя немного погрызть.       — Я такой вкусный?       Поймав запястья, Кёя прижал руки Мукуро к подушке и навис сверху.       — Да.       Наклонившись, Кёя прикусил на этот раз мочку; одновременно с этим он вжался пахом в пах и потёрся. Мукуро охотно подался навстречу.       Зазвенел будильник на телефоне.       — Не двигайся, — приказал Кёя перед тем, как отстраниться.       Тяжело вздохнув, Мукуро с оскорблённым видом скрестил на груди руки.       — Зачем ты ставишь будильник, если всё равно встаёшь без него?       — Для надёжности. — Разобравшись с будильником, Кёя повернулся обратно и нехорошо усмехнулся. — Я сказал тебе не двигаться.       Уже не так ласково, как щёку, он прикусил шею; в ответ Мукуро ущипнул его за бок — и тут же несильно получил коленом в бедро. Через миг Кёя оказался на спине, через два — Мукуро, поддавшись сильным рукам, упал на него сверху, а потом мир превратился в яркую горячую вспышку.       Пока Кёя разводил на кухне активную деятельность, Мукуро лежал под тёплым одеялом и на мягкой подушке. Пригревшись — постель всё ещё хранила тепло Кёиного тела, — он почти задремал снова, хотя вроде бы выспался.       Приняв душ, Мукуро вернулся в комнату, с тоской взглянул на уютную расправленную постель, оделся и направился на кухне. Вся эта история с кольцом совершенно не касалась Кёи, ему просто не повезло быть удобным и согласным на сомнительные мероприятия. Он не заслуживал наказания за эти свои качества, поэтому не должен был пострадать. Не должен был даже заметить угрозу.       После нежного горячего душа воздух казался слишком сухим и холодным. Одежда почти не согревала, и только поэтому Мукуро подошёл к Кёе со спины, чтобы заключить его в объятия. Замёрзшим кончиком носа Мукуро уткнулся в волосы — он бы с удовольствием погрел его о тёплую шею, но для этого ему пришлось бы наклоняться, изгибаться и уменьшать общую площадь контакта.       Кёя подался назад, прижавшись спиной к грудной клетке сильнее. Он не отвлёкся от готовки и ничего не сказал.       — Ты тёплый, — уточнил Мукуро, чтобы Кёя не подумал ничего лишнего.       — Ты тоже.       Его спокойствие бесило, но Мукуро не отошёл: этим бы он признал поражение. Крепче сжав руки на рёбрах, он немного покачался из стороны в сторону, откровенно мешая. Кёя этого будто и не заметил.       Слишком многое он спускал на тормозах, пробуждая дурацкое желание проверить, насколько далеко удастся зайти, хотя Мукуро и знал, что удовлетворённое любопытство того не стоило. В самом начале их отношений он только так себя и вёл: постоянно ощупывал границы дозволенного, а потом получал в лучшем случае заломленные за спину руки, в худшем — ссору. Во всех остальных случаях, то есть почти всегда, он нарывался на драку.       Всё равно было весело. Человек, не любивший спарринги, Кёю бы и не выдержал: по-настоящему сильные чувства — и гнев, и презрение, и симпатию, — тот выражал одинаково; от раза к разу менялись лишь места, в которых проходили бои. По этой же причине навык правильно считывать его эмоции по малейшей ухмылке, который Мукуро сильно развил как раз в те времена, сильно ему помогал: внезапные атаки не становились для него приговором.       — Передай сахар, — потребовал Кёя по-прежнему абсолютно спокойно.       — Если я отпущу тебя, мне опять станет холодно.       — Хорошо. Мне-то всё равно, это ты любишь сладкое.       Что бы Кёя не говорил, он не начал жарить тамагояки сразу. Вздохнув, Мукуро подчинился. После того, как он выполнил просьбу, Кёя добавил сахар, к которому он «питал безразличие», в яичную смесь. Палочками он всегда действовал уверенно и красиво: и когда ел, и когда создавал себе лишние сложности во время готовки. Мукуро невольно залюбовался тем, как изящно Кёя скручивал тонкие уже прожаренные слои смеси в рулеты. Омлеты у него всегда получались вкусные, но вряд ли из-за этих странных стараний.       Закончив с первой порцией, Кёя вмешал в яичную смесь ещё одну полную ложку сахара, и Мукуро из благодарности потёрся щекой о его висок. Раньше, очень давно, Кёя иногда задавал ему вопросы о кулинарных предпочтения; Мукуро знал, какие блюда нравились ему больше прочих, но совершенно терялся в различных способах приготовить одно и то же — не мог даже предположить, как ему больше нравилось. В итоге Кёя выяснил его вкусы опытным путём и постепенно стал единственным на весь мир человеком, полностью в них разбиравшимся. Если он что-то делал во время готовки, значит в этом был смысл.       Накрытый стол — восемь тарелок, две чашки, — вызвал у Мукуро смешанные чувства. С одной стороны, прикольно было завтракать как будто в отеле, обычно Кёя так не заморачивался, с другой — здесь не было посудомойки. По всей видимости, то, с чем могла справиться не слишком-то замороченная техника, Кёя относил к самым простым видам работы по дому: иначе, опасаясь за ограниченные запасы посуды, не доверил бы Мукуро её мытьё.       Впрочем, тамагояки на десерт стоил нехитрой скучной работы. Сильнее Мукуро обрадовался бы разве что выпечке, но Кёя возился с ней безумно редко; обычно тогда, когда даже сам признавал свою вину по какому-нибудь серьёзному поводу. Несколько раз Мукуро предлагал ему возвращать этим способом долги, но Кёя считал подобные сделки неравноценными и завязанными на жалости; от этой позиции проигрывали они оба.       Погода за окном явно улучшилась, и всё же одного выглянувшего солнца было мало, чтобы грязь высохла, а почва прогрелась. Мукуро не только надел плащ, но и накрутил вокруг горла шарф, чтобы потом, после того, как шею охладит пусть и сухая, но всё ещё ледяная цепочка, быстро согреться.       В начале они шли молча; потом Кёя без видимых причин стал коситься на лес: возможно, что по случайности, а возможно — что-то заметив. Желая его отвлечь, Мукуро поделился информацией про недавнее письмо Маммона — не слишком ценное, но годившееся в качестве предлога для разговора. Кёя охотно переключился с наблюдения на беседу: похоже, лес его не так уж и волновал. Мукуро проявил излишнюю осторожность, но он не жалел о своём решении: тема коробочек входила в число тем, делавших Кёю интереснейшим собеседником. Свежей информации Мукуро почти не не получил, но пищу для размышлений добыл: на некоторые вещи они смотрели с разных сторон.       Перед родником Мукуро ненадолго отдал шарф Кёе, а после привычной возни с вытиранием цепочки — без затруднений надел её на шею, снова потянулся к шарфу и случайно задел при этом ладонь Кёи.       — Ты чувствуешь, как в твоё кольцо возвращается сила? — спросил тот, пока Мукуро утеплял свою шею.       — Нет. Может, я бы почувствовал, если бы попробовал его зажечь, но я не хочу рисковать.       — Понятно.       Мукуро вытащил попавшие под мягкую ткань пряди волос; он уже собирался пойти обратно, но Кёя решил ещё и сам поправить его шарф и начал с того, что отогнул одну незначительную складку. Приподняв для его удобства голову, Мукуро замер и даже не рассмеялся из-за щекотки, когда Кёя дотронулся пальцем до кожи. Убрав края шарфа так, чтобы больше они не болтались, тот отшагнул в сторону.       — Спасибо, — насмешливо бросил Мукуро. Эстетику Кёя подпортил, причём теплее или удобнее от его действий не стало.       — Так тебе будет удобнее драться.       Об этом Мукуро как-то не сразу подумал.       — Ты забыл шарф, — напомнил Кёя, подойдя к ветке, вокруг которой Мукуро обмотал шарф ещё перед боем.       Сейчас Мукуро мог думать только о своём поражении, которому не находил оправдания. Чувствуя себя потерянно, он подошёл к нужному дереву и очень скоро почувствовал, как к его шее чуть выше цепочки прикоснулись сухие нежные губы, а на рёбра легли твёрдые руки.       Если бы это гордость Кёи пострадала в последнем бою, он бы уже полез в новую драку в ответ на собственнические объятия; Мукуро же просто повёл рукой, несильно его оттолкнув. Кёя сильнее сдавил рёбра, и Мукуро с лёгким недовольством выдохнул.       На крыльце Кёя обернулся и предложил:       — Можешь сходить в душ первым. Я пока посижу с Роллом.       Мукуро не столько хотел почувствовать себя чистым, сколько мечтал расслабиться под прохладной водой. Неожиданная щедрость сильно его обрадовала.       — Ты уже выпускал его сегодня?       — Да.       — И как он себя чувствует?       — Утром вёл себя бодро. Он даже подставлялся под руку, когда я его гладил.       Мукуро негромко рассмеялся. До уточнения он уже представил, как Ролл, придя в себя, тут же начал измерять длину Кёи в ёжиках и убеждаться, что за время его отсутствия мир не успел измениться, — и как он сразу после этого попробовал сбежать на новую охоту.       — Я бы не сказал, что это называется «бодро».       — В природе ежи спят по восемнадцать часов в сутки. Ты слишком многого от него ожидаешь.       После обуви сняв и плащ, от хорошего настроения Мукуро поцеловал Кёю в щёку.       — Передай ему, что я за него очень рад.       — Лучше я расскажу ему, кто вчера не закрыл дверь.       Остановившись в дверном проёме и опершись на раму рукой, Мукуро с улыбкой бросил:       — Я всего лишь показал ему путь, по которому он решил пройти сам.       — Объяснишь ему это.       — Да.       Кёя отсасывал механически: десять за мастерство, ноль за артистизм. В технике Мукуро тянул где-то на девять: каждый раз, когда ему в горло попадало что-то твёрже и крупнее куска пищи, он вспоминал про Эстранео и про жёсткие гибкие трубки. Чтобы скомпенсировать этот недостаток, он, сняв перчатку, помогал себе рукой. Его артистизм и вовсе выходил далеко за пределы шкалы.       Надолго Кёи никогда не хватало.       В том, как настойчиво он тянулся после минетов за поцелуями, явно скрывалось что-то нарциссическое. У Мукуро немного устала челюсть, но он охотно поделился вкусом и жаром, прижавшись к Кёе немного сбоку: чтобы не испачкать брюки своей же слюной, оставшейся на члене.       Даже когда Мукуро заезжал к нему домой исключительно за сексом, обычно они не трахались так много, как в последние дни: во внешнем мире непременно находились дела важнее и интереснее. Если им не везло, они быстро переходили к проблемам Вонголы, если везло — обсуждали что-нибудь любопытное или отправлялись в небольшое путешествие по окрестностям Намимори. Часто их увлекали те же спарринги — здесь из-за обилия свободного времени ради них не приходилось жертвовать ничем иным, но привычный мир был жесток.       Здесь Мукуро чувствовал себя настоящим животным.       Прервав долгий поцелуй, Кёя уже хотел опуститься на колени, но Мукуро перехватил его за плечо и снова прильнул к губам. Отсасывая Кёе, он каждый раз блаженно прикрывал глаза и улыбался, изо всех сил демонстрируя удовольствие. Его действительно немного возбуждал сам процесс, но в основном он достигал эрекции за счёт того, что одной рукой он попутно ласкал сам себя. Сегодня, после утреннего секса и насыщенных последних дней, по-другому бы и не вышло. Иногда Мукуро хотел получить свой оргазм как можно скорее, но сейчас — он предпочёл бы неторопливость, с который у Кёи имелись большие проблемы.       Но тот справился.       Иногда Кёя умел идти к цели маленькими шажками. Вчера он уже пытался получить советы по ремонту, но Мукуро достаточно быстро ушёл от этого разговора. Сегодня он попробовал ускользнуть опять — Кёя упрямо продолжил гнуть свою линию. Затем — ещё и потребовал объяснить своё нежелание обсуждать «важную» тему.       Нежелание признавать её важной — тоже.       Мукуро тяжело выдохнул.       — Я уже и не помню, когда ты впервые начал говорить об этом ремонте. Я очень удивлюсь, если ты правда его закончишь, а не забьёшь в итоге на половину комнат. Кёя не смог сразу что-то ответить — кажется, он впервые задумался над тем, как его действия выглядели со стороны.       После молчания он заговорил на удивление спокойно:       — Я не начинал ремонт, потому что раньше мой дом принадлежал отцу, и последние годы я, по сути, его снимал. Мне нужно было сначала с ним договориться. В итоге он согласился продать мне дом чуть выше рыночной стоимости, и я не так давно выплатил ему всю сумму. Больше мне ничего не мешает.       Мукуро почувствовал себя обманутым, хотя никогда раньше Кёя не говорил, что дом находился в его собственности и это даже не имело значения. Просто он скрывал всю эту историю — непонятно зачем, потому что в целом про свои отношения с родителями он немного рассказывал.       — Ты никогда мне об этом не говорил.       — Потому что я не люблю делиться своими проблемами.       После одной из встреч с отцом Кёя вернулся домой таким разбитым, что Мукуро без зазрений совести буквально принудил его к разговору. Быстро поддавшись эмоциональному шантажу, Кёя с неохотой рассказал ему правду о том, что по задумке отца он должен был рано или поздно взять на себя управление семейным бизнесом. Первый конфликт по этому поводу случился у них, когда Кёя заканчивал третий курс: тогда отец «предложил» ему высокую должность в одной из своих организаций. Принимать отказ он не собирался, а согласиться Кёя не мог: если бы он пошёл на уступку, в дальнейшем ему пришлось бы слушаться отца во всём; он и до глубокого погружения в законодательство Японии примерно представлял, какие проблемы при желании мог создать богатый и влиятельный собственник своему генеральному директору. Во время серьёзного разговора Кёя упирал на то, что он никогда не горел энтузиазмом по поводу управленческих должностей и не хотел даже тратить время на бесплодную попытку, когда ему едва хватало времени на получение профессии, в которой он видел своё истинное предназначение. Конечно, оба они понимали, что «‎бесплодная попытка» пугала его не потерей времени, а тем, что она связала бы ему руки, но напрямую это так и не прозвучало. После долгого обсуждения они даже пришли к консенсусу, и всё вроде бы кончилось благополучно — а потом Кёя получил диплом и даже сдал какой-то сложный важный экзамен, но стажироваться в качестве прокурора после него так и не начал. Отец среагировал не сразу, Кёя даже поверил, что того устраивало такое положение дел, поэтому очередная ссора ударила по нему ещё и неожиданностью.       Отец, в принципе не без оснований, заподозрил его в связях с якудза, заставил его раздеться, лично убедился в отсутствии татуировок, напомнил, кому принадлежало это тело — тем, благодаря кому оно появилось на свет, — но от подозрений не отказался. Мукуро думал, что Кёю задел сам факт унизительного осмотра — хотя бы из-за засосов, о которых его отец наверняка оскорбительно отозвался, — и принёс ему холодной воды. Попив, Кёя договорил уже без дополнительных уговоров и манипуляций: отец пообещал присмотреться к нему и, если придётся, сделать так, чтобы его сын не успел совершить ничего непоправимого — чтобы он, если придётся, попал в тюрьму раньше. Кёя сказал, что, хотя словами его отец не разбрасывался, сама угроза его не пугала: только перспектива затяжной войны с пожилым и дорогим ему человеком.       На эмоциях Кёя почти пошёл делать татуировку с драконом на сложном фоне — огромную, от плеч до подколенных ямок; он бы, наверно, успел одуматься и сам, но именно Мукуро отговорил его от поспешного решения. После того случая Кёя мог бы и научиться побольше рассказывать о своих проблемах.       — Зато ты требуешь этого от меня.       — Требую.       Невозможный. Двойные стандарты Кёя применял ко всем, не только к Мукуро, это было ожидаемо и всё равно неприятно.       — И помогаешь мне, когда тебе самому нужна помощь.       — Мне не нужна была помощь. Если бы мне не хватило денег на мой дом, я бы выкупил один хороший участок и построил бы здание с нуля. По деньгам мне это было бы выгоднее, но я решил переплатить, чтобы продолжить жить в привычном месте.       — И заодно финансово поддержать отца, — уколол Мукуро в больное место. Кёя ненавидел, когда альтруизм кто-либо замечал.       — Нет. — Кёя поморщился. — Он пожертвовал все вырученные деньги сиротам.       Похоже, дурацким жестам, от которых никому не становилось лучше, Кёя научился в семье. Мукуро не знал своих родителей, поэтому никаких проблем с ними у него никогда не было, но вот эти Кёины конфликты он иногда воспринимал будто свои; ему хотелось мстить за них и не допускать повторения — а Кёя почему-то до сих пор оставался привязан к людям, откровенно ему вредившим.       — Ты не расстроился?       — Нет. Я просто хочу закончить ремонт и забыть про эту историю.       Мукуро бы тоже предпочёл, чтобы Кёя смог на что-то переключиться — даже сейчас, когда основные этапы истории остались позади, тот рассказывал о них с явной неохотой. В его дом Мукуро приезжал лишь потому, что Кёя очень не любил встречаться в других местах, и объективно — этот ремонт совершенно его не касался. Может, после вчерашних разговоров он и имел право голоса, но даже не совещательного — примерно как у игравшего где-то на фоне радио.       — Если в твоём доме не будет тёплого пола, можешь считать, что ремонт провалился, — насмешливо бросил он.       Кёя уже объяснял, почему при строительстве дома — на том уровне технологий — распространять эту систему на большую площадь было небезопасно, и упоминал, сколько усилий и, соответственно, времени требовалось для её внедрения сейчас — неоправданно много, учитывая то, что сам в тёплом поле он не нуждался. Мукуро помнил об этом и рассчитывал не столько переубедить его, сколько перевести тему и начать спор.       — Я знаю.       На миг Мукуро растерялся — кажется, по короткой фразе он надумал что-то лишнее.       — И ты собираешься его положить?       — Да. Разумеется.       В основном Мукуро слушал. Периодически он, чтобы не звучать совсем незаинтересованно, давал советы, но в очень мягкой форме. Дом принадлежал Кёе, и Кёя понимал, что он хотел с ним сделать, — просто в одиночку не мог сформулировать свои пожелания. Даже короткими малозначащими репликами Мукуро уже нарушал свои изначальные планы — он хотел, он твёрдо решил молчать, — но это он ещё выносил. Всё шло относительно нормально, пока они обсуждали те комнаты, которые использовались и сейчас, вот только половина дома все эти годы просто пылилась — или пылилась бы, если бы нанятые Кёей люди не проводили в ней регулярно уборку. С ней предстояло что-нибудь сделать.       Что именно — определённо должен был решать не Мукуро.       — Мне в любом случае нужно услышать твоё мнение.       — Воссоздай мою комнату, а с остальными решай сам, — уклончиво ответил он, не желая хоть как-то подталкивать Кёю к ключевым решениям. — Тебе ими пользоваться.       Кёя прожёг его таким взглядом, что Мукуро на всякий случай отставил кружку, освободив руки.       — Тебе нужен кабинет? — твёрдо, но в целом спокойно спросил Кёя.       — Нет.       — Библиотека?       — Нет.       — Детская?       После первых мгновений растерянности Мукуро рассмеялся. Хорошо, что сейчас он не пил.       — Ты серьёзно?       — Проверил, как ты меня слушаешь.       Выдохнув, Мукуро покачал головой.       Кёя улыбнулся и предложил:       — Не хочешь себе кровать пошире?       — Мне хватает моей.       — Тогда мне интересно, зачем ты выбираешь самые широкие кровати в отелях.       Они говорили мирно. Если порой Мукуро и давал то, что с натяжкой считалось поводами для ревности, то сейчас Кёя не имел причин ни подозревать его в чём-то, ни говорить нечто подобное, чтобы взбесить.       Стараясь утихомирить сердце, забившееся от гнева быстрее, Мукуро елейно подсказал:       — Обычно я выбираю номера по тому, какой из них открывается вид.       — Да, я знаю. — Кёя улыбнулся чуть шире, будто он удачно пошутил, хотя на деле Мукуро просто поверил в его идиотизм. Одарив Кёю тяжёлым взглядом, он сделал ещё глоток какао. — Что-то случилось?       — Ты прекрасно знаешь, что твоя ревность меня раздражает.       — Да. — Ненадолго Кёя задумался, потом на его лице промелькнуло понимание. — Я не имел в виду, что я подозреваю тебя в чём-то, хотя теперь мне действительно не нравится, что ты так воспринял мои слова.       — Я воспринял их так, потому что ты постоянно меня ревнуешь. Извини меня за ошибку.       Кёя смотрел на него так, будто что-то мешало ему напасть и желание драки грызло его изнутри.       Наконец он сложил руки на стол и откинулся назад.       — Не понимаю, ревновал ли я тебя когда-то по-настоящему. Я потом попробую кое-что тебе объяснить.       — Если хочешь признаться, что половина моих поклонников — нанятые тобой люди, я даже не удивлюсь.       Не то чтобы Мукуро часто признавались в любви или предлагали вместе провести ночь: в места, где люди обычно заводили новые знакомства, он заходил редко, а «коллеги» из Вонголы или союзных семей слишком хорошо знали о его дурной репутации. И всё же — даже в таких условиях это порой случалось.       — Глупости, — отозвался Кёя задумчиво. — Я не занимаюсь подобным.       В его словах Мукуро на миг почудилась зацепка, будто что-то другое — может, даже похожее — Кёя всё-таки делал. Но тот не развил свою мысль.       — Объясни сейчас то, что хотел, — попросил Мукуро, сжав его предплечье.       — Потом, — непреклонно отказал Кёя. Мудак. Ему же не было важно, ему просто нравилось разжигать любопытство.       Как будто он мог сказать что-нибудь интересное.       Мукуро почти уснул до того, как услышал тихий, но очень неприятный для ушей скрип.       Кёя попробовал приподняться, но Мукуро навалился на его бок, не позволяя.       — Я хочу узнать, откуда шум.       — Ветка стучит.       — Я посмотрю и вернусь.       Не дав себя скинуть, Мукуро обвил тело Кёи руками и губами приблизился к его уху, чтобы прошептать:       — Вдруг за это время чудовища меня украдут? Получится неудобно.       — Ты боишься?       — Нет. Мне просто очень хочется спать.       Снова опустившись головой на подушку, Мукуро крепче прижался к Кёе, представил, как тот зевает, и благодаря этому зевнул сам. Рассчитывая, что этого будет достаточно, он ослабил хватку, и Кёя тут же выбрался из его рук. Мукуро мог бы ещё поупрямиться, но на успех он больше не надеялся.       — Я скоро вернусь, — пообещал Кёя негромко.       Мукуро перевернулся на спину и взглядом проводил Кёю до окна. Когда тот посмотрел на улицу, его кольцо на миг загорелось; не наблюдай Мукуро за ним так пристально, он бы и не заметил этой короткой вспышки. Это было разумно — предположить, что за происходящим стоял какой-нибудь человек и попробовать засечь его Облачным радаром; разумно — и почти оскорбительно, ведь человека Мукуро бы уже обнаружил.       Потом Кёя вернулся в постель, и Мукуро поддерживающе обнял его за плечи.       — Ветка? — ласково уточнил он.       — Ветка.       Когда Мукуро в последний раз смотрел в окно, ближайшее дерево располагалось относительно далеко от стекла и не могло его оцарапать — да и звуки, теперь затихшие, слабо напоминали что-то подобное. Кёя не обязательно солгал, но Мукуро кольнули подозрения, и он на всякий случай прижал его к себе крепче: чтобы ночью он никуда не сбежал.